Спроси Алену

БИОГРАФИЯ

Сайт "Спроси Алену" - Электронное средство массовой информации. На сайте собрана библиотека биографий и творчества известных людей. Официальные биографии сопровождаются фотографиями, интересными фактами из жизни великих людей: музыкантов, артистов, писателей. В биографиях можно познакомиться с творчеством: музыки mp3, творчество великих музыкантов и исполнителей, история жизни знаменитых артистов и писателей, политиков и других, не менее важных персон, оставившие свой след в Истории. Календарь и дайджест поможет лучше со ориентироваться на сайте.
   
Музыка | Кулинария | Биографии | Знакомства | Дневники | Дайджест Алены | Календарь | Фотоконкурс | Поиск по сайту | Карта


Главная
Спроси Алену
Спроси Юриста
Фотоконкурс
Литературный конкурс
Дневники
Наш форум
Дайджест Алены
Хочу познакомиться
Отзывы и пожелания
Рецепт дня
Сегодня
Биография
МузыкаМузыкальный блог
Кино
Обзор Интернета
Реклама на сайте
Обратная связь






Сегодня:

События этого дня
19 марта 2024 года
в книге Истории


Случайный анекдот:
Катится колобок, за версту вкусно пахнет, от масла на солнце сияет, изюм сквозь корочку проступает.
Попадается на дороге Волку. Волк прибалдел, спрашивает его:
- Колобок, что с тобой? Ты чего такой навороченный?
- Работу хорошую нашел. В казино, Шариком.


Сегодня на сайте 1153 биографий


Биографии. История жизни великих людей

На этой странице вы можете узнать много интересного о жизни великих людей, познакомиться с их творчеством. Жизнь замечательных людей. Биографии. Истории жизни. Интересные факты из жизни писателей и артистов. ЖЗЛ. Биографии сопровождаются фотографиями. Любовные истории писателей, музыкантов и политиков. Факты из биографий. Выберете биографию в окне поиска или по алфавиту. Биографии дополнены рубрикой "творчество". Вы можете послушать произведения авторов в формате mp3.
Поиск биографии:
А | Б | В | Г | Д | Е | Ж | З | И | К | Л | М | Н | О | П | Р | С | Т | У | Ф | Х | Ц | Ч | Ш | Щ | Э | Ю | Я | ВСЕ
НАЗАД

Фет Афанасий Афанасьевич
Фет Афанасий Афанасьевич
Фет Афанасий Афанасьевич
5 декабря 1820 года – 3 декабря 1892 года

Биография

Афанасий Фет. «Добровольно иду к неизбежному…»

Почти всю свою сознательную жизнь великий русский лирик Афанасий Афанасьевич Фет посвятил борьбе за право носить другую фамилию — Шеншин, фамилию своего отца. Хотя был ли тот его отцом, неизвестно.
Происхождение поэта — это самое темное место в его биографии. Никто не может с определенностью сказать, какова точная дата его рождения (февраль или ноябрь 1820 года) и кто был его настоящим отцом. Известно, что в начале 1820 года в Германии, в Дармштадте, лечился 44-летний русский отставной офицер Афанасий Неофитович Шеншин, богатый орловский помещик. В доме местного оберкригскомиссара Карла Беккера он познакомился с его дочерью, 22-летней Шарлоттой, бывшей замужем за мелким чиновником Иоганном Фётом. Осенью того же года она бросила мужа и дочь и бежала с Шеншиным в Россию. Шарлотта была уже беременна, но обвенчалась со своим любовником по православному обряду и взяла себе имя Елизавета Петровна Шеншина. Вскоре в семье родился мальчик, который был записан в метриках как сын Шеншина.
Некоторые источники указывают на то, что бракоразводный процесс Шарлотты-Елизаветы с бывшим мужем был очень длительным, и с Шеншиным она обвенчалась только спустя два года после рождения сына Афанасия, которого еще при крещении родители, подкупив священника, записали под фамилией Шеншин. Таким образом, до 14 лет будущий поэт считал себя потомственным дворянином, но, после того как в 1834 году тайна его рождения была раскрыта, орловское губернское правление учинило следствие и лишило отрока фамилии. Афанасию не только запретили именоваться Шеншиным, но и вообще отобрали право носить какую бы то ни было фамилию.
Первое, что за этим последовало, были злые догадки и издевки товарищей. Но вскоре Фет в полной мере ощутил тяжелейшие последствия, связанные с его новой фамилией. Это были не просто оскорбления и злые насмешки приятелей, это была утрата всего, чем он должен был обладать по праву, — дворянского звания, положения в обществе, имущественных прав, даже национальности, российского гражданства.
Потомственный дворянин, богатый наследник в один момент стал человеком без имени — безвестным иностранцем весьма темного и сомнительного происхождения. И, разумеется, юный Фет воспринял это как мучительнейший позор, бросивший, по понятиям того времени, тень не только на него, но и на горячо любимую им мать. Потеря имени для будущего поэта явилась величайшей катастрофой, изуродовавшей, как он считал, его жизнь.
Но через некоторое время опекуны сестры Лины Фёт прислали из Германии документ, согласно которому Афанасий признавался сыном первого мужа Шарлотты-Елизаветы, чиновника Иоганна Петера Карла Вильгельма Фёта. Теперь будущий поэт наконец обрел законный статус, но зато лишился дворянства и наследственных имущественных прав.
Таким образом, одним росчерком пера дотошного чиновника потомственный дворянин Афанасий Шеншин стал Фетом, превратившись из русского в немца, а из российского подданного — в иностранца, лишившись прав наследования имущества и земли. С той роковой минуты будущий поэт стал подписываться «К сему руку приложил иностранец Фет». Кстати, в университете он числился «студентом из иностранцев».
Впоследствии в письме своему другу Полонскому Фет с горечью признавался «Я два раза в жизни терял свое состояние, потерял даже имя, что дороже всякого состояния». А будучи уже известным поэтом, на вопросы приятелей, что было для него самым мучительным в жизни, он отвечал, что все слезы и боль его израненной души сосредоточены в одном слове — Фет.
«Искупят прозу Шеншина
Стихи пленительные Фета...»
Что касается буквы «ё», то она превратилась в «е» в фамилии лирика случайно. Наборщик его стихов однажды перепутал литеры, и Афанасий Афанасьевич после этого так и стал подписываться Фет.
Стоит ли говорить о том, насколько потрясла сознание Афанасия Фета перемена статуса. С того момента, как он стал Фетом — сыном чиновника, им овладела всепоглощающая идея вернуть утраченное дворянское достоинство. Все его мысли и разговоры сводились только к одному стать обычным русским помещиком Шеншиным, т.е. тем, кем он и должен быть на самом деле. Навязчивая идея послужила толчком к развитию душевной болезни, тяготевшей над родом Фетов (по материнской линии) и передававшейся из поколение в поколение.
Поступив на словесное отделение в Московский университет, Афанасий Фет подружился с будущим критиком и поэтом Аполлоном Григорьевым, под влиянием которого и начал писать стихи. Первая книга Фета — «Лирический Пантеон» — вышла, когда он еще был студентом. Читатели по достоинству оценили талант юного лирика, для них было неважно, помещик он или сын простого чиновника.
Белинский в печатных отзывах неоднократно выделял Фета, заявляя, что «из живущих в Москве поэтов всех даровитее г-н Фет», что среди его стихотворений «встречаются истинно поэтические». И действительно, в числе стихов, опубликованных в 1842-1843 годах, уже были жемчужины фетовской лирики.
Отзывы Белинского послужили Фету «путевкой» в литературу. Он начал печатать свои стихотворения в различных журналах, а через несколько лет при активном участии Аполлона Григорьева подготовил новый сборник лирики.
Хотя радость творчества и литературный успех целительно действовали на «больную» душу Фета, но укротить его «бунтующую» идею-страсть они не могли. Он по-прежнему больше всего на свете желал стать тем, кем он должен был быть по праву — помещиком Шеншиным.
Во имя поставленной цели Афанасий был готов пойти на что угодно. К удивлению своих товарищей, в 1845 году, после окончания университета, он покинул Москву и поступил на службу в один из провинциальных полков, расквартированных в Херсонской губернии. Сам Фет объяснял это тем, что на военной службе он скорее, чем на какой-либо другой, мог приблизиться к осуществлению своей заветной цели — стать дворянином — и тем самым вернуть хоть часть утраченного.
Вскоре Фет перестал значиться «студентом из иностранцев» — ему удалось вернуть гражданство. Хотя на военной службе он продолжал писать и печатать стихи, но его литературная деятельность в новых условиях все более ослабевала. Так, одному из своих друзей детства, И.П. Борисову, Фет с тоской говорил, что его судьба сравнима разве что с «существованием в окружении чудовищ всякого рода» «…через час по столовой ложке лезут разные гоголевские Вии на глаза, да еще нужно улыбаться».
Свою жизнь Фет сравнивал с «грязной лужей», в которой он нравственно и физически тонет, а испытываемые им страдания — с «удушьем заживо схороненного» «Никогда еще не был я убит морально до такой степени». В одну из таких минут он признался одному из своих приятелей, что страстно желает «найти где-нибудь мадмуазель с хвостом тысяч в двадцать пять серебром, тогда бы бросил все».
Но пока «мадмуазели с хвостом» у Фета не было, он продолжал нести воинскую службу. Целых 8 лет он барахтался в «грязной луже», терпел лишения и подлаживался под начальство. А по прошествии этого времени, когда цель уже казалась такой близкой, она неожиданно отдалилась. Дело в том, что за несколько месяцев до присвоения Фету первого офицерского чина был издан, чтобы затруднить доступ в дворянство выходцев из других сословий, указ, согласно которому для получения наследственных дворянских прав надо было иметь более высокое воинское звание.
Разумеется, это обстоятельство расстроило поэта, но остановить его ничто не могло. Хотя он и сравнивал себя с мифологическим Сизифом, но настойчиво и ревностно продолжал вести свою «ложную, труженическую, безотрадную жизнь» «Как Сизиф, тащу камень счастья на гору, хотя он уже бесконечные разы вырывался из рук моих». Как бы трудно ему ни было, возможность отступиться от поставленной цели он категорически отвергал «Ехать домой, бросивши службу, я и думать забыл, это будет конечным для меня истреблением».
Фет не дослужился до дворянства, да и «мадмуазели с хвостом» не нашел, но все же судьба смилостивилась над ним в 1853 году ему посчастливилось вырваться из «сумасшедшего дома» и добиться перевода в гвардейский лейб-уланский полк, который был расквартирован сравнительно недалеко от Петербурга.
Время перевода Фета совпало с благоприятными переменами в отношении общества к поэзии. Как и предсказывал Белинский, во второй половине 1840-х годов стихотворчество утратило в глазах читателей всякую ценность. Литературные журналы совсем перестали печатать стихи, а спрос на новые поэтические сборники резко упал. Но к началу 1850-х годов ситуация изменилась в лучшую сторону Некрасов стал редактором «Современника» (туда же перешел Белинский из «Отечественных записок»), и вскоре к журналу примкнули талантливые писатели, будущие корифеи литературы второй половины XIX века — Тургенев, Толстой, Герцен, Гончаров.
В 1850 году наконец увидел свет давно прошедший цензуру, но пролежавший три года на полках издателей второй сборник стихотворений Фета. Творениям поэта дали положительную оценку такие известные критики того времени, как В.П. Боткин и А.В. Дружинин, и вскоре под давлением Тургенева они помогли Фету подготовить новую книгу стихов, в основу которой был положен «вычищенный» и основательно переработанный сборник 1850 года.
После выхода нового сборника, в 1856 году, Некрасов писал «Смело можем сказать, что человек, понимающий поэзию и охотно открывающий душу свою ее ощущениям, ни в одном русском авторе, после Пушкина, не почерпнет столько поэтического наслаждения, сколько доставит ему г-н Фет». Помимо восхищенных откликов Некрасова и критиков-эстетов Дружинина и Боткина, которые провозгласили поэзию Фета боевым знаменем «чистого искусства», его стихи получили положительные отзывы в журналах всех направлений.
Воодушевленный похвалами ведущих критиков, Фет развил активнейшую литературную деятельность, систематически печатая свои произведения почти во всех наиболее крупных журналах. Его материальное положение, благодаря гонорарам за изданные стихи, в этот период тоже намного улучшилось. Однако на воинской службе дела шли весьма неважно. Тяжелейший камень, который Сизиф-Фет поднял на самую вершину горы, покатился вниз…
Приблизительно в то же время, когда вышел его сборник стихов, появился новый указ отныне звание потомственного дворянина полагалось лишь тем военным, кто дослужился до чина полковника. Фет понимал, что осуществление его цели отодвинулось на столь неопределенно долгий срок, что продолжать делать военную карьеру становилось абсолютно бесполезным.
Еще во время армейской службы на Украине, гостя у своих друзей Бржеских в Березовке, Фет познакомился в соседнем поместье с одаренной музыкантшей Еленой Лазич, чей талант произвел впечатление даже на Ференца Листа, гастролировавшего тогда на Украине. Девушка была страстной поклонницей поэзии Фета, а лирик, в свою очередь, восхищался ее красотой и музыкальными способностями. Взаимное восхищение вскоре переросло в глубокое чувство, и казалось, что ничто не может помешать молодым людям соединить свои судьбы.
1849 год — начало их любви. О чем говорили Фет и Елена Лазич в минуты первых встреч В автобиографической поэме «Талисман» Фет подробно описал и родовое имение, и «сонные куртины», и атмосферу их бесед

«Мы говорили Бог знает о чем
Скучают ли они в своем именье,
О сельском лете, о весне, потом
О Шиллере, о музыке и пенье…»

Но в том же 1849 году влюбленный поэт написал своему другу Ивану Петровичу Борисову следующее «Я встретил существо, которое люблю и, что еще, глубоко уважаю… Возможность для меня счастья и примирения с гадкой действительностью… Но у ней ничего и у меня ничего — вот тема, которую я развиваю и вследствие которой я ни с места…»
И Фет не решился жениться на Елене, объяснив это тем, что не имеет возможности содержать семью. Драма назревала, и в июне 1850 года Фет написал Борисову «О моей сердечной комедии молчу — право, нечего и сказать, так это избито и истерто». А в письме, датированном 1 июля 1850 года, поэт совершенно категорично заявил «Я не женюсь на Лазич, и она это знает».
С этого трагического момента Фет был обречен на духовное одиночество. Сам поэт говорил, что пытался, как мог, убедить Елену в невозможности соединения их судеб «Я ясно понимаю, что жениться офицеру, получающему 300 рублей, без дому, на девушке без состояния значит необдуманно и недобросовестно брать на себя клятвенное обещание, которого не в состоянии выполнить».
Когда в мае 1851 года Фет снова приехал в Березовку, в имение своих друзей, Бржеский посоветовал ему съездить к Елене, дабы «постараться любыми усилиями развязать этот гордиев узел. Но поэт не решился ехать. Позднее он признал, что это была большая ошибка «Я виноват; я не взял в расчет женской природы и полагал, что сердце женщины, так ясно понимающей неумолимые условия жизни, способно покориться обстоятельствам. Не думаю, чтобы самая томительная скорбь в настоящем давала нам право идти к неизбежному горю всей остальной жизни».
В другом его письме есть следующие строки «Итак, что же, жениться — значит приморозить хвост в Крылове и выставить спину под всевозможные мелкие удары самолюбия. Расчету нет, любви нет, и благородства сделать несчастие того и другой я особенно не вижу».
Наверное, это и есть самое главное его признание он не хотел сделать несчастной любимую девушку. Понимала Елена это или не желала понимать — неизвестно. Но полный разрыв отношений с Фетом, которого она страстно любила, толкнул ее на отчаянный шаг. Хотя было ли это самоубийством или несчастным случаем, как гласит официальная версия, никто не знает. Тайну своей смерти Елена Лазич унесла с собой в могилу, а Фет стал называть себя палачом «Как тебя умолял я — несчастный палач» или «Ты отстрадала, я еще страдаю».
Драматическая развязка отношений Фета и Елены назревала долго. Видимо, девушка все еще надеялась, что любимый переменит свое решение и, несмотря ни на что, женится на ней. Но он был непреклонен. В 1850 году Фет стал очень редко бывать в Крылове. Со своей возлюбленной он встретился в этом году только один раз, но никакой радости встреча не принесла

«…Цветы последние в руке ее дрожали;
Отрывистая речь была полна печали,
И женской прихоти, и серебристых грез,
Невысказанных мук, и непонятных слез…»

В одном из писем поэта есть такие строки «Она умоляет не прерывать наших отношений, она предо мною чище снега — прервать неделикатно и не прервать неделикатно»… И Фет медлил, откладывая минуты решительного объяснения предстоящей разлуки. Но объяснение все же состоялось

«…Вдруг ты встала, ко мне подошла
И сказала, что все поняла
Что напрасно жалеть о былом,
Что нам тесно и тяжко вдвоем,
Что любви затерялась стезя,
Что так жить, что дышать так нельзя,
Что ты хочешь — решилась — и вдруг
Разразился весенний недуг,
И, забывши о грозных словах,
Ты растаяла в жарких слезах…»

После объяснения произошла трагедия, последствия которой Фет ощущал всю жизнь. Когда в очередной раз поэт приехал в Березовку, то неожиданно узнал о случившемся. Вот как он сам это описывает

— А Лена-то!
— Что Что — с испугом спросил я.
— Как! — воскликнул он, дико смотря мне в глаза
— Вы ничего не знаете
И видя мое коснеющее недоумение, прибавил «Да ведь ее уже нет! Она умерла! И, Боже мой, как ужасно»...

Далее в своих воспоминаниях Фет рассказывает трагическую историю со слов как бы другого человека «Гостила она у нас, но так как во время сенной и хлебной уборки старый генерал посылал всех дворовых людей, в том числе и кучера, в поле… Пришлось снова биться над уроками упрямой сестры, после которых наставница ложилась на диван с французским романом и папироской, в уверенности, что строгий отец, запрещавший дочери куренье, не войдет.
Так последний раз легла она в белом кисейном платье и, закурив папироску, бросила, сосредоточенная вниманием на книге, на пол спичку, которую считала потухшей. Но спичка, продолжавшая гореть, зажгла спустившееся на пол платье, и девушка только тогда заметила, что горит, когда вся правая сторона была в огне. Растерявшись при совершенном безлюдье, за исключением беспомощной девочки сестры, несчастная, вместо того, чтобы, повалившись на пол, стараться хотя бы собственным телом затушить огонь, бросилась по комнатам к балконной двери гостиной, причем горящие куски платья, отрываясь, падали на паркет, оставляя на нем следы рокового горенья. Думая найти облегчение на чистом воздухе, девушка выбежала на балкон. Но при первом же появлении на воздухе пламя поднялось выше ее головы, и она, закрывши руками лицо и крикнув сестpe «Sauvez les lettres», бросилась по ступенькам в сад… На крики сестры прибежали люди и отнесли ее в спальню. Всякая медицинская помощь оказалась излишней».
Уж очень много так называемых случайностей было в момент трагедии, произошедшей с Еленой воздушное платье, отсутствие людей в усадьбе, беганье по комнатам вместо отчаянной борьбы с огнем за жизнь и, наконец, ее фраза «Sauvez les lettres» («Спасите письма»). Споры вокруг смерти возлюбленной Фета не умолкают до сих пор, но как тогда, так и сейчас число людей, уверенных, что это было самоубийство, значительно превосходит количество тех, кто считает смерть Елены Лазич несчастным случаем.
Уже через много лет Фет признался Борисову, что виноват в смерти своей возлюбленной «Я ждал женщины, которая поймет меня, и дождался ее. Она, сгорая, кричала «Аu nom du ciel sauvez les lettres» («Ради всего святого, спасите письма») и умерла со словами «Он не виноват, а я». После этого и говорить не стоит. Смерть, брат, хороший пробный камень. Но судьба не смогла соединить нас. Ожидать же подобной женщины с условиями жизни было бы в мои лета и при моих средствах верх безумия…»
После смерти Елены Фет с тоской и безысходностью смотрел в свое будущее «Итак, мой идеальный мир разрушен давно. Что ж прикажете делать. Служить вечным адъютантом — хуже самого худа — ищу хозяйку, с которой буду жить, не понимая друг друга». Нет сомнений, что Фет любил Елену Лазич и ее смерть стала для него страшным ударом, оправиться от которого ему так и не удалось до конца своих дней. Ведь Елена была не только единственной любовью всей его жизни, она страстно верила в его поэтическую звезду и убеждала писать стихи. Уже на склоне лет, в 1878 году, в стихотворении «Alter еgо» («Второе Я») прозвучало запоздалое признание Фета и осознание той роли, которую Елена Лазич сыграла в его жизни

«Ты душою младенческой все поняла,
Что мне высказать тайная сила дана,
И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить,
Но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить…»

После смерти Елены сразу же пошли разговоры об ее самоубийстве говорили, что она наложила на себя руки, потому что не видела смысла в дальнейшей жизни без Фета. Но доказательств этому, в том числе и предсмертного письма, не было, а если оно и было, то кто-то (возможно, родственники девушки или же сам Фет) заинтересованный постарался, чтобы его содержание не было обнародовано.
Как уже говорилось ранее, в 1856 году вышел указ, согласно которому звание дворянина давал лишь чин полковника. У Фета был теперь только один выход жениться на богатой девушке.
После выхода нового указа поэт взял годовой отпуск и на деньги, полученные за свои произведения, отправился в путешествие по Европе. В 1857 году в Париже он женился на дочери весьма состоятельного московского торговца чаем Марии Петровне Боткиной, которая к тому же была сестрой литературного критика В.П. Боткина.
О том, что Фет женился на Марии Боткиной только по расчету, красноречиво свидетельствует рассказ брата Л.Н. Толстого, Сергея Николаевича. Как-то поэт пришел навестить его; «они дружески разговорились», и Сергей Николаевич спросил Фета «Афанасий Афанасьевич, зачем вы женились на Марии Петровне». Фет покраснел, низко поклонился и молча ушел».
В 1858 году поэт вышел в отставку и поселился в Москве. Видимо, приданое Марии Петровны показалось ему недостаточным, и он решил пополнить полученный «сундук с червонцами» гонорарами от своей литературной деятельности. Фет проявлял потрясающую работоспособность, издавая невероятное количество новых произведений, качество которых оставляло желать лучшего.
«Фет стоит на опасной дороге, — с тревогой писал в 1859 году Дружинин Льву Толстому, — скаредность его одолела. Он уверяет всех, что умирает с голоду и должен писать для денег, не слушает никаких увещаний, сбывает по темным редакциям самые бракованные из своих стихотворений…»
Неважное качество новых произведений поэта не осталось незамеченным публикой, которая стала встречать его поэмы весьма прохладно. Вскоре и сам Фет признал, что лишен как «драматической» (он пытался писать и пьесы), так и «эпической жилки». Перевод трагедии Шекспира «Юлий Цезарь», сделанный им, видимо, именно для денег, вызвал обстоятельный, но весьма иронический и суровый разбор, мнения критиков сошлись на том, что «в нем нет Шекспира ни признака малейшего». Но в то же время критики давали положительную оценку Фету-лирику.
Примерно в эту пору ушел от столичной жизни, осев в Ясной Поляне, Лев Толстой. Фет решил последовать его примеру и уехать в имение в Степановке. «Нашему полку прибудет, и прибудет отличный солдат», — писал Толстой Фету, узнав о его намерении ехать в поместье. Но Толстой в своем уединении и помещичьих занятиях искал и нашел наиболее подходящие условия для творческой деятельности, которая именно там и достигла своего апогея, и вместе с тем возможности, как его Нехлюдов в «Утре помещика», хоть как-то облегчить положение крестьян. Фет же руководствовался совсем иными побуждениями он стремился осуществить заветную цель — вернуть отнятое несправедливой судьбой происхождение.
После своего визита в поместье Фета Тургенев писал Полонскому «Он теперь сделался агрономом — хозяином до отчаянности, отпустил бороду до чресл — с какими-то волосяными вихрами за и под ушами — о литературе слышать не хочет и журналы ругает с энтузиазмом».
Впрочем, поэт все же печатался. В 1862 году в журнале «Русский вестник» Каткова стало снова появляться имя Фета, но под произведениями совсем нового для него жанра — статьями о «земледельческом деле», непосредственно связанными с его новыми сельскохозяйственными занятиями и написанными с точки зрения интересов нового, «жаждущего» («Заметки о вольнонаемном труде», «Из деревни», «По вопросу о найме рабочих» и др.). Правда, корыстно-помещичий характер этих статей вызвал среди поклонников лирики поэта взрыв искреннего негодования.
Продолжал писать Фет и стихи, в 1863 году он выпустил новый сборник в двух частях, который, в отличие от быстро разошедшегося собрания 1856 года, оставался, несмотря на маленький тираж, до конца его жизни в большей своей части нераспроданным.
Хозяином-землевладельцем Фет оказался хорошим, проявив в этом, совсем новом для него деле чрезвычайную практическую сметливость и присущие ему исключительные способности. Он не только привел купленное им запущенное село в надлежащий вид, но и приобрел мельницу и конный завод. Вскоре Фету стали принадлежать еще два имения, после чего он с гордостью написал одному из своих бывших товарищей-однополчан К. Ф. Ревелиоти «Я был бедняком, офицером, полковым адъютантом, а теперь, слава богу, орловский, курский и воронежский помещик, коннозаводчик и живу в прекрасном имении с великолепной усадьбой и парком. Все это приобрел усиленным трудом, а не мошенничеством».
Соседи-помещики относились к Фету с уважением и в 1867 году избрали его на почетную должность мирового судьи, на которой он оставался в течение 11 лет. Столь высокое положение в обществе открыло Фету возможность вплотную приблизиться к наиглавнейшей цели жизни — вернуть утраченную фамилию и свое право на наследство.
Фет писал в мемуарах, что, разбирая бумаги своего покойного отца, нашел послание орловской консистории к мценскому священнику с просьбой перевенчать по православному обряду повенчанного за границей в лютеранской церкви с матерью Фета отставного штаб-ротмистра Афанасия Шеншина. Поэт писал, что в тот момент «тяжелый камень мгновенно свалился» с его груди. Теперь разрешился вопрос, который мучил Фета всю его сознательную жизнь он узнал, что является законнорожденным сыном Шеншина и Шарлотты-Елизаветы Фёт, но только по не признанному в России лютеранскому обряду. Но это было не более чем законным самообманом, потому что на самом деле Фет давно уже и твердо знал, что он не только формально перестал считаться сыном Шеншина, но и вообще им не являлся.
Несмотря на все предосторожности, предпринятые Фетом, дабы не разглашать тайну своего рождения, сохранился важный документ — его письмо от 28 июля 1857 года будущей жене М.П. Боткиной, в котором поэт раскрыл своей невесте то, что знал уже давно он не сын Шеншина. На конверте письма, которое поэт требовал по прочтении сжечь, стоит надпись «Читай про себя», а под ней написано рукой М.П. Боткиной «Положить со мной в гроб». Вот некоторые выдержки из этого письма «Моя мать была замужем за отцом моим — дармштадтским ученым и адвокатом Фетом и родила дочь Каролину и была беременна мною. В это время приехал и жил в Дармштадте отчим мой Шеншин, который увез мать мою от Фета, и когда Шеншин приехал в деревню, то через несколько месяцев мать родила меня… Вот история моего рождения».
Но в этом признании Фет лгал, говоря о том, что его отец был ученым и адвокатом. Видимо, опасаясь разрыва с невестой, поэт не решился признаться ей, что был сыном простого чиновника. Кроме того, есть и еще одно обстоятельство, о котором Фет или не знал, или усиленно скрывал его мать была еврейкой.
«Давно было известно, — писал академик Грабарь, — что отец Фета, офицер русской армии 1812 года, возвращаясь из Парижа через Кёнигсберг, увидел у одной корчмы красавицу еврейку, в которую влюбился. Он купил ее у мужа, привез к себе в орловское имение и женился на ней». Неизвестно, конечно, насколько эта версия правдива, доподлинно ясно лишь то, что Шеншин не был отцом Афанасия Фета и последний прекрасно об этом знал. Но даже это его не остановило, и в 1873 году, после обнаружения нужных документов в бумагах отчима, поэт обратился с просьбой на высочайшее имя о восстановлении в сыновних и всех связанных с этим правах.
И, наконец, после 40 лет душевных мучений и настойчивых усилий обрести положенное ему по рождению дворянское звание, Фет достиг своей цели. В конце декабря 1873 года вышел царский указ «о присоединении отставного гвардии штабс-ротмистра Афанасия Афанасиевича Фета к роду отца его Шеншина со всеми правами, званию и роду его принадлежащими».
Вот как поэт писал своей жене об охвативших его в тот момент чувствах «Теперь, когда все, слава богу, кончено, ты представить себе не можешь, до какой степени мне ненавистно имя Фет. Умоляю тебя, никогда его мне не писать, если не хочешь мне опротиветь. Если спросить, как называются все страдания, все горести моей жизни Я отвечу тогда имя Фет». Со дня выхода указа он стал подписывать вновь приобретенным именем все послания к друзьям и знакомым.
Идея-страсть, во власти которой Фет жил четыре десятка лет, вынуждала его, как он писал в своих воспоминаниях, «принести на трезвый алтарь жизни самые задушевные стремления и чувства». Другими словами, трудный жизненный путь и безнадежно-мрачный взгляд на жизнь и на людей отягчили его тонкую поэтическую душу, ожесточили его характер, заставив со временем эгоистически замкнуться в себе. «Я никогда не слышала от Фета, чтобы он интересовался чужим внутренним миром, не видала, чтобы его задели чужие интересы. Я никогда не замечала в нем проявления участия к другому и желания узнать, что думает и чувствует чужая душа», — писала о поэте сестра жены Льва Толстого Т.А. Кузминская — женщина, которой Фет посвятил одно из своих самых прославленных творений — стихотворение «Сияла ночь. Луной был полон сад…».
Но резкое различие между жестким, корыстолюбивым, тщеславным и пессимистичным Фетом, каким его знали окружающие, и его лирически-проникновенными стихами удивляло многих. «Что ты за существо — не понимаю, — писал Фету Полонский. — Откуда у тебя берутся такие елейно-чистые, такие возвышенно-идеальные, такие юношественно-благоговейные стихотворения.. Какой Шопенгауэр да и вообще какая философия объяснит тебе происхождение или тот психический процесс такого лирического настроения Если ты мне этого не объяснишь, то я заподозрю, что внутри тебя сидит другой, никому не ведомый и нам, грешным, невидимый человек, окруженный сиянием, с глазами из лазури и звезд и окрыленный! Ты состарился, а он молод! Ты все отрицаешь, а он верит!.. Ты презираешь жизнь, а он, коленопреклоненный, зарыдать готов перед одним из ее воплощений…»
Таким образом Полонский прекрасно сформулировал противостояние двух миров — мира Фета-помещика, его мировоззрения, его житейской практики — и мира божественной лирики, который по отношению к тому, первому, был, скорее, антимиром. Как для современников Фета, так и для нас внутренний мир поэта и помещика остался тайной за семью печатями. Хотя… Возможно, поэт имел сверхъестественную способность в моменты лирического настроения полностью отрешаться от будничного мира, погружаясь в диаметрально ему противоположный — «благовонный, благодатный» мир своих лирических «вздохов». Видимо, поэтому лирика Фета соткана только из красоты поэт ни разу не допустил проникновение в нее ужасной и жестокой правды жизни.
В честь 50-летия поэтической деятельности Фета его друзья организовали торжественный банкет, но, к огорчению поэта, большее число приглашенных не сочли нужным прийти на этот праздник. В стихах Фета «На пятидесятилетие музы», особенно в первом из них — «Нас отпевают…», сквозит затаенная печаль. И даже в небольшом предисловии к IV выпуску «Вечерних огней», где Фет демонстративно пытался подчеркнуть свое равнодушие к читательской аудитории, «устанавливающей так называемую популярность», явно звучат грустные нотки.
Но Фет не переставал писать стихи, даже несмотря на старческие недуги, которые все более стали его одолевать у него резко ослабло зрение, обострилась «грудная болезнь», все чаще сопровождавшаяся приступами удушья и мучительными болями. Но Фет неутомимо работал, боясь не успеть, не написать того, что задумал. Фонтан его поэтического вдохновения все еще бил ключом. Одно из его последних стихотворений начинается словами «Полуразрушенный, полужилец могилы…». И этот «полужилец» продолжал петь «о таинствах любви» «Еще люблю, еще томлюсь перед всемирной красотою…».
Последнее дошедшее до нас произведение Фета датировано 23 октября 1892 года. Меньше чем через месяц, 21 ноября, «Фет скончался от «грудной болезни», осложненной бронхитом» — так звучала официальная версия смерти поэта. Но на самом деле все было иначе Фет добровольно ринулся навстречу своей смерти, предприняв попытку самоубийства. Когда он стал приближаться к 90-летнему рубежу, то все чаще и чаще рассуждал вслух о скорой смерти. «Ты никогда не увидишь, как я умру», — нередко повторял он жене.
21 ноября 1892 года поэт торжественно выпил бокал шампанского, немало удивив этим супругу, а затем нашел предлог и отослал ее из дома. Когда Мария Петровна ушла, Фет позвал своего секретаря и продиктовал «Не понимаю сознательного приумножения неизбежных страданий. Добровольно иду к неизбежному». И подписал «21 ноября, Фет (Шеншин)». Затем он схватил стальной стилет, служивший для разрезания бумаг, и попытался ударить себя им в висок.
Но секретарь, поранив себе руку, вырвала у старика стилет и хотела дать ему успокоительное. Пока она наливала микстуру в стакан, Фет выбежал из комнаты и устремился в столовую. Старик одной рукой схватился за дверцу кухонного ящика, а другой потянулся к ножу, но так и не сумел его взять. Секретарь застала Фета лежащим на полу (по другой версии, он сидел на стуле). Наклонившись к нему, она с трудом разобрала в его бессвязном шепоте только одно слово «Добровольно…». Сказав это, поэт потерял сознание и через несколько минут умер.
Разумеется, формально самоубийство Фета не состоялось. Но нет сомнений это был заранее обдуманный и решенный добровольный уход из жизни. В эти дни Фет находился в довольно тяжелом состоянии, и для него, как впоследствии утверждали врачи, «самоубийственным» мог оказаться даже бокал шампанского. И Фет прекрасно об этом знал. Он добровольно шел к неизбежному…
Самоубийство Фета было не проявлением слабости, как считают многие, оно явилось последним усилием железной воли поэта, с помощью которой он, одолев несправедливо обошедшуюся с ним судьбу, сделал свою жизнь такой, какой хотел ее видеть, став Шеншиным и дворянином. И точно так же, когда он счел нужным, он «сделал» и свою смерть.

«И тайной сладостной душа моя мятется,
Когда ж окончится земное бытие,
Мне ангел кротости и грусти отзовется
На имя нежное твое...»


Перепечатка информации возможна только с указанием активной ссылки на источник tonnel.ru



Top.Mail.Ru Яндекс цитирования
В online чел. /
создание сайтов в СМИТ