Самоубийство атамана А. КАЛЕДИНА

Казачий генерал Алексей Каледин После поражения казацкого мятежа возглавлявший его генерал Каледин застрелился. А начиналось все в Петрограде… Когда политическая обстановка уже не сулила счастливых перемен, генерал Алексеев вместе со своим адъютантом ротмистром Шапроном, согласно намеченному ранее плану, 30 октября 1917 года отправился на Дон. 2 ноября они уже прибыли в Новочеркасск. В этот же день генерал без промедления приступил к активным действиям по организации вооруженных сил, созданию мощной армии, на которую белогвардейские военачальники возлагали большие надежды. Юго-восточный район России, в частности Дон, славился своими доблестными воинами. Здесь еще оставались преданные монархии офицеры, юнкера, ударники и солдаты. Алексеев и его окружение надеялись с их помощью навести в государстве порядок. Конечно, вряд ли казаки согласились бы спасать все Отечество, но генерал знал наверняка, что «собственное свое достояние и территорию казаки защищать будут». Однако обстановка на Дону сложилась не совсем подходящая и обнадеживающая. Казачий атаман Алексей Каледин, познакомившись с планами белогвардейского руководства, лишь посочувствовал. Но на просьбу «дать приют русскому офицерству» ответил вежливым отказом, поскольку знал, что настроения казаков были далеко не самыми лучшими в этом смысле. Каледин попросил Алексеева не задерживаться надолго в Новочеркасске и перенести всю свою деятельность куда-нибудь за пределы области. По его мнению, Алексеев мог благополучно перебраться в Камышин или Ставрополь. К своему разочарованию, генерал Алексеев не получил на Дону ни теплого приема, на который так рассчитывал, ни материальной поддержки. Но данное обстоятельство не обескуражило генерала. Он немедленно телеграфировал в Петроград в одно благотворительное общество. В зашифрованном послании говорилось о переправке в Новочеркасск офицеров. Затем он выбил у местного руководства помещение одного из лазаретов, расположенное на Барочной улице, которое превратилось в офицерское общежитие и собрало под своей крышей всех добровольцев. Вскоре в Алексеевскую организацию поступило первое пожертвование — 400 рублей. Благотворительное общество оказало некоторую поддержку, но, конечно, эти средства были мизерными для создания серьезной и мощной армии. Русское общество как будто игнорировало сложившуюся опасную ситуацию. Алексееву, который в былые времена располагал миллионной армией и миллиардами военного бюджета, теперь пришлось из кожи вон лезть ради того, чтобы добыть хотя бы десяток кроватей для своего общежития, несколько пудов сахара и хоть какую-то сумму денег для содержания бездомных офицеров, юнкеров, кадетов, которые стекались в Новочеркасск под крыло Алексеевской организации со всей страны. Бывшие белогвардейцы сначала приходили по одному, потом целыми группами. Кто-то бежал из советских тюрем, кто-то спасался от большевиков, кто-то искал прибежища после развала своей войсковой части — всех их объединяла ненависть к новому строю, к новому порядку, а вернее, беспорядку. Казачий Дон превратился в своего рода маяк, к которому устремились все преданные павшей монархии офицеры, голодные, оборванные и обездоленные, но не павшие духом. Многие из них не имели ни малейшего представления о своей дальнейшей судьбе, они просто шли на Дон, ведь именно здесь была вековая колыбель казачьей вольницы и именно с Доном народная молва упорно связывала имена лучших белогвардейских и казачьих вождей. Вскоре в Новочеркасск пришел небольшой Георгиевский полк из Киева. В конце декабря сюда же прибыл Славянский ударный полк почти в полном составе и немедленно восстановил с гордостью свое прежнее название — Корниловский. История этого полка трагична и необычайна. Генерал Корнилов простился с ним 1 сентября, отписав в приказе добрые, ничуть не официальные напутствия «Все ваши мысли, чувства и силы отдайте Родине, многострадальной России. Живите, дышите только мечтою об ее величии, счастье и славе. Бог в помощь вам». Далее полк был направлен новым правительством на Юго-Западный фронт — в самую гущу озверелой солдатской народной массы. Во время сентябрьских и октябрьских бунтов комиссары нового правительства бросали полк на усмирение волнений, поскольку революционные войска, ими же созданные, утратили не только воинские честь и доблесть, но и вообще какое-либо человеческое подобие. Бывший же Корниловский оставался самым дисциплинированным и на редкость законопослушным, чем, впрочем, заслужил обвинение в контрреволюционности. Когда в конце октября в Киеве вспыхнуло большевистское восстание, правительственный комиссар доктор Григорьев от имени Временного правительства обратился к корниловцам с просьбой поддержать власть. Полк, возглавляемый Григорьевым, отправился в Киев. Но комиссар оказался неумелым и даже безграмотным полководцем. Корниловцы, защищая уже не существующее Временное правительство, а вместе с ними офицеры и кадеты из киевских военных училищ (Константиновского, Николаевского и Сергиевского) были вынуждены противостоять мощнейшей силе. Против них выступили украинцы во главе с генералом Петлюрой и большевики под предводительством комиссара Пятакова. Кроме того, чехи и донские казаки, которые раньше сохраняли нейтралитет, теперь не хотели идти против народа. Кровавый бой шел прямо на улицах города, и многие из числа правительственных войск, самые доблестные и стойкие, погибли. В разгар боя комиссар Григорьев объявил, что «выступление правительственных войск в Киеве против большевиков натолкнулось на национальное украинское движение, на что он не рассчитывал, а потому «приступает к переговорам о выводе правительственных войск». Так власть в городе перешла к Центральной раде и большевикам. Киевские военные училища выслали на Дон и Кубань, а Корниловскому полку Петлюра предложил остаться для охраны города. Конечно, корниловцы пребывали в подавленном состоянии и даже в отчаянии старый мир рухнул, вокруг царили хаос и неразбериха. Ради чего погибали их однополчане, лучшие офицеры России, за что они сражались и что их ожидало впереди Возглавлявший полк Неженцев с большим трудом вывел войска из Киева, отправив немедленно в Ставку телеграмму, в которой просил спасти полк от истребления и отпустить его на Дон. Донское правительство не возражало, но Ставка боялась навлечь на себя подозрения и ответила категорическим отказом. Лишь накануне развала Ставки, 18 ноября, было получено распоряжение передвинуть полк на Кавказ «для усиления Кавказского фронта и для новых формирований». К этому времени все пути, по которым можно было передвигаться, уже были заняты большевиками. Единственным средством добраться до Дона оставалась возможность присоединиться по частям к казачьим эшелонам, отправлявшимся на восток. Казачьи войска оставались неприкосновенными, поскольку сохраняли нейтралитет. Всеми правдами и неправдами 19 декабря в Новочеркасск прибыл сначала один эшелон полка, к 1 января 1918 года здесь собрались по одному и небольшими группами другие офицеры и солдаты. В таких муках рождалась Добровольческая армия генерала Алексеева, хотя ни цели, ни лозунги этого движения пока еще окончательно не определились. Только имя генерала служило доказательством истинной политической направленности действий добровольцев. Правда, для широких масс Донской области это имя было несколько одиозным, как и имена других известных всей России военачальников. У рабочих, в большей степени подверженных большевистской пропаганде, присутствие «контрреволюционного офицерства» вызывало и опасения, и недовольство. Среди них начались волнения, критическая ситуация возникла в Ростове и Таганроге. Казачество в сложившейся обстановке обвиняло в первую очередь непрошеных гостей — добровольцев-белогвардейцев. Донское правительство видело, что Добровольческая армия вызвала не только волнение, но и гнев со стороны советской власти. Местные революционные учреждения начали всерьез готовиться к активным военным действиям. Между тем донское правительство, не желая каких-либо осложнений, предполагало пойти на некоторые уступки и соглашения с представителями советской власти в области, дабы избежать тотального нашествия большевиков. Казаки устали от войны и потому враждебно относились к тем, кто мог разжечь новую бойню. Интеллигенция, хотя и сочувствовала, но оставалась безгласна и малоактивна. Казачий генерал Каледин некоторое время оставался словно бы в стороне от происходивших событий, но постепенно давление на него извне возрастало, по мере того как увеличивался приток новых добровольцев. С одной стороны, он не мог отказать бездомным беглым офицерам в приюте, с другой — прекрасно понимал, как к этому относится казачество, доведенное до крайнего раздражения. Каледин несколько раз обращался к генералу Алексееву с просьбой перевести созданную им организацию в другой город, по крайней мере, не делать никаких официальных заявлений и соблюдать максимальную осторожность. В Новочеркасске находились два большевистских запасных полка, которые вызывали немалые опасения у казачьего атамана. Ни одна казачья часть не пожелала принять участия в разоружении этих полков и не подчинилась Каледину. Тогда он воспользовался силами Алексеевской организации и во главе небольшого офицерского отряда сумел добиться желаемого, правда, обстановка в городе по-прежнему оставалась крайне напряженной. Он понимал, что «казачество заболело, как и вся Россия». После этих событий генерал Алексеев уехал на заседание правительства Юго-Восточного союза в Екатеринодар. Советская власть оказывала все возраставшее давление на правительство Дона. Крыленко направил на Дон карательные отряды с фронта; Черноморский флот прислал ультиматум, требуя «признать власть за Советами рабочих и солдатских депутатов»; Макеевский район был объявлен Донецкой социалистической республикой. Мало того, в Таганрог прибыл миноносец и несколько тралеров с большим отрядом решительно настроенных матросов на борту. Тралеры уже вошли в порт Ростова, после чего военно-революционный комитет города выступил с воззванием начать открытую борьбу с «контрреволюционным казачеством». А казаки воевать не хотели. Когда атаман Каледин обратился к своему полку с призывом защитить родную землю, один из казаков выкрикнул из толпы «Да что там слушать, знаем, надоели!». А потом люди просто разошлись. Каледин еще слушал доклады, разговаривал по телефону и отдавал распоряжения, но делал он это почти механически «Отдаю распоряжения и знаю, что почти ничего исполнено не будет. Весь вопрос в казачьей психологии. Опомнятся — хорошо, нет — казачья песня спета». Он еще надеялся уладить ситуацию, если бы Добровольческая армия Алексеева покинула Дон и перебралась куда-нибудь на Кавказ или хотя бы в отдаленные кубанские станицы. Генерал Каледин хотя и обладал всеми надлежащими лидеру качествами, но в данный момент его поведение немногим отличалось от общего направления деятельности российской власти. По словам его соратников, Каледин был «знающий, честный, угрюмый, настойчивый, быть может, упрямый» человек. В годы Первой мировой войны он проявил себя как спокойный, упорный и расчетливый полководец, по праву заслужив уважение и славу. Успехи на полях сражений тогда дали имя и ему, и его дивизии. Из воспоминаний людей, с которыми ему довелось вместе, бок о бок, сражаться против австрийцев, складывается героический образ доблестного казачьего атамана и российского генерала «Каледин не любил и не умел говорить красивых, возбуждающих слов. Но когда он раза два приехал к моим полкам, посидел на утесе, обстреливаемом жестоким огнем, спокойно расспрашивая стрелков о ходе боя и интересуясь их действиями, этого было достаточно, чтобы возбудить их доверие и уважение». Революцию Каледин категорически отвергнул, он органически не мог принять новых идей «демократизации», которые просто захлестнули армию. Как отмечает один из его современников, «он резко отвернулся от революционных учреждений и еще глубже ушел в себя. Комитеты выразили протест, а Брусилов в середине апреля сказал генералу Алексееву «Каледин потерял сердце и не понимает духа времени. Его необходимо убрать. Во всяком случае, на моем фронте ему оставаться нельзя». И для генерала Каледина, давшего армии столько славных побед, не нашлось больше места на фронте он ушел на покой в Военный совет». Позже ему предложили возглавить донское казачество, но он ответил «Никогда! Донским казакам я готов отдать жизнь; но то, что будет, — это будет не народ, а будут советы, комитеты, советики, комитетики. Пользы быть не может. Пусть идут другие. Я — никогда». Но большинством голосов Каледина все-таки избрали на пост донского атамана, и генерал был вынужден сдаться, уступая требованиям большинства и, особенно, уговорам донского правления. Так, 18 июня на Дону вышло постановление «По праву древней обыкновенности избрания войсковых атаманов, нарушенному волею Петра I в лето 1709 и ныне восстановленному, избрали мы тебя нашим войсковым атаманом…» Новый пост, новую власть Каледин принял словно тяжкий крест, как будто заранее зная свою будущую судьбу и судьбу казачества. «Я пришел на Дон с чистым именем воина, а уйду, быть может, с проклятиями…» — говорил генерал в те дни. Каледин, как и генерал Алексеев или Корнилов, до конца оставался русским патриотом и мечтал об освобождении государства, но теперь на него возложили и другую миссию став донским атаманом, он был обязан оставаться верным лидером казачества. Корнилов и Алексеев, в отличие от него, не были связаны подобными узами, они могли уйти вместе со своими армиями в любое место — на Кубань, Кавказ или на Волгу. Каледин тоже прекрасно видел всю сложность ситуации и предельно четко ставил перед собой государственные задачи, но он был выборным атаманом. К своему избранию он относился как к «некоему мистическому предопределению». Теперь его жизнь была неразрывно связана с судьбой казачества Дона. И если он мог стремиться к общерусским национальным целям, то только вместе с доверенным ему Донским войском. Каледин пытался возбудить в казаках порыв сражаться за свою землю, он надеялся, что они поднимутся на его призыв, если не из государственных соображений, то хотя бы из чувства самосохранения. Несмотря на всякого рода подозрения и обвинения, до последней минуты он оставался лоялен и демократичен по отношению к воле казачества, а ведь такого отношения казаки не встретили ни от одного вождя революции, так страстно пропагандировавшего эти самые идеи «демократизации». В последние дни своей жизни Каледин чувствовал себя совершенно одиноким и не ждал уже чудесного исцеления Дона. Когда вера в свои силы пропала, как и вера в разум и силы казачества, он выбрал смерть. Сложив с себя полномочия, Алексей Каледин застрелился. Чуть позже его могила была уничтожена большевиками. «Русский патриот и донской атаман! — так пишет о нем один из известных военачальников тех лет. — В этом двойственном бытии — трагедия жизни Каледина и разгадка его самоубийства. В этом было его моральное оправдание и политическое бессилие. Он мыслил и чувствовал как русский патриот; жил в эти месяцы, работал и умер как донской атаман».