Любовь Терентьева
УРАГАН КИРИЛЛ
роман в 4-х частях
Часть I
Глава 1
Темным ноябрьским вечером (году этак в 2004-м) по городу бродил наш герой, бледный и неприметный прохожий по имени Кирилл. Нельзя сказать, что он был красавцем, напротив, при близком рассмотрении он обладал весьма страшной наружностью. Все тело его казалось неправильным: и огромная голова с жесткими курчавыми волосиками, и узкие плечи, и коротенькие ручонки, и толстые ноги. Из-под двухсантиметровых стекол очков смотрели маленькие бесцветные глазки, и характерно, что именно очки являли собою главную черту его внешности. Он был одет в темно-серую, сильно поношенную куртку, а в руке нес черный дерматиновый картуз, видимо, стесняясь поместить его на свою большую, похожую на ЭВМ, голову.
Кирилл был целиком и полностью погружен в свои мысли. На душе было скверно, скверно, скверно… Ему крайне не хотелось идти домой из-за неприятнейшего инцидента, произошедшего накануне; с отвращением он вспоминал вчерашний вечер.
Зинаида, подруга матери Кирилла, приперлась без приглашения: внезапно позвонила и, не оставляя возможности отказать ей, заявила, что будет через десять минут. Мать немедленно засуетилась, забегала с резвостью, нетипичной для ее габаритов (она всегда относилась к Зинаиде с благоговейным трепетом).
Кириллу Зинаида не нравилась. Худая, пережаренная в солярии, с беспощадно осветленными волосами и безобразно высокомерным взглядом, она казалась ему живым воплощением всей тупости и бездарности этого мира. Говорила она, тягуче, манерно растягивая слова, и все ее приторные речи тем или иным образом касались ее двадцатилетнего сына Коленьки. Вот и вчера сидела она за столом, не притрагиваясь к приготовленным хозяйкой бутербродам, держала желтыми пальцами тонкую сигаретину и самозабвенно рассказывала о своем Коле. Ненаглядный ее отпрыск изъявил желание начать «как взрослый» зарабатывать деньги, за что муж Зинаиды (Коленькин отчим) с радостью пристроил пасынка к себе в фирму. Сейчас Зинаида с мужем планируют подарить Коле на день рождения подержанный немецкий автомобиль.
Мать Кирилла восторженно смотрела на подругу, бесконечно ей завидуя. Сам же Кирилл затрясся от тошноты, когда представил себе этого смазливого Колю в белой рубашечке и узких брючках.
- Твой-то ка-а-а-к? – сочувственным тоном спросила Зинаида, беспардонно кинув взгляд в сторону Кирилла.
Ее нисколько не стесняло его присутствие.
- Ой… - тяжело вздохнула мать. – Плохо, Зина, плохо! Не учится совсем, с летней сессии еще долги висят, исправить никак не может. И зачем пошел в математику, непонятно! Я говорила ему, что не осилит, но он уперся, выпросил у директора целевое направление. И что? Отчислят скоро, думаю. Учиться – не учится, работать – не работает… Да и кто его возьмет, сама понимаешь!
Мать была неправа. У Кирилла действительно оставались два долга с летней сессии: по математическому анализу и по истории Отечества, но дело было отнюдь не в неспособности его к наукам: какая-то болезненная гордость не позволяла ему провести несколько дней за книгой.
- Может, его, пока не поздно, перевести в ПТУ? – посоветовала Зинаида. – Хоть какая специальность буде-е-е-т…
- Вот я ему и говорю! Так он разве слушает? «Оставьте все меня!» - говорит! Воспитываешь их, здоровье тратишь, а они потом плюют тебе в душу!
После этих слов Кирилл ушел к себе в комнату. Он негодовал. И было ему не столько обидно за себя, сколько мучительно стыдно за мать.
«Эх, мама, мама… – в исступлении шептал он. – Кого ты слушаешь? На кого равняешься? Кому завидуешь? Ко-о-о-ля! Прилежный маменькин сынок, форменная бездарность – вот кто он! В ПТУ меня отправить нужно?! Мама, как ты не видишь: у нее уже второй год в заднице зудит от того, что я, в отличие от ее Коленьки ненаглядного, бесплатно учусь! Не подруга она тебе, мама! Почему же ты не видишь, как она смотрит на тебя – как на убожество? Она и ходит-то к тебе, чтобы похвастаться своей успешностью… Ай, бесполезно все…»
На следующий день он твердо решил вернуться домой как можно позже, ибо необходимость общения с матерью убивала его.
«Куда угодно, - лихорадочно твердил он, - только не домой, только не к маме…»
Как назло все приятели после лекций разбежались по своим делам, и ему пришлось развлекать себя самостоятельно. Недолго думая, он отправился в кинотеатр, где посмотрел подряд три фильма и заодно оставил почти все свои сбережения. Фильмы оказались несмешными и неинтересными, но функцию свою выполнили. Потом он долго и бесцельно бродил по городу, предаваясь тягостным раздумьям.
«И кому я нужен? – спрашивал себя Кирилл. – Я почти не учусь, нигде не работаю, ничем не увлекаюсь. Если меня отчислят, то ведь даже в армию не заберут! Какая мерзость!»
Наш герой совершенно не различал, куда шел, а потому, опомнившись и обнаружив, что стоит на Моховой, несколько удивился.
- Как я здесь оказался? – спросил он вслух.
- Ногами пришел, блядь нахуй, - ответили ему сзади. (Несмотря на бранные слова, ответ совсем не звучал грубо).
Испугавшись от неожиданности, Кирилл стремительно развернулся на 180 градусов и увидел перед собой огромного усатого мужика лет пятидесяти, уже успевшего где-то выпить, в расстегнутой куртке и с выдающимся вперед пузом. На правой щеке незнакомца красовался продолговатый шрам, но, будучи инвалидом по зрению, Кирилл этого разглядеть мог.
- Вы кто? – резко спросил наш герой.
- Дядя Миша я, - добродушно представился мужик, а после усмехнулся и добавил: – А ты, небось, решил, что я Человек-тень из «Афиши»?
- Какой еще человек-тень?
- У-у-у-у, брат, - задумчиво протянул дядя Миша. – Опасно таким, как ты, вечерами по Моховой ходить. Вон там забегаловка артистическая в 23-м доме, видишь? (он указал на кафе «Афиша»). А в ней, в забегаловке, картина на стене висит. На картине – Человек-тень, блядь нахуй. Так вот, когда такие, как ты, мечтатели здесь в одиночестве оказываются, он с картины сходит и заводит разговор.
- Зачем?
- Чтобы мозги взбаламутить, блядь нахуй. Некоторые после этого разговора глупости всякие делают.
- Что за вздор?
- Это, молодой человек, может, и вздор, но осторожность никому не помешает. Если люди говорят, значит, что-то было.
Кирилл собрался уходить.
- Подожди! – остановил его дядя Миша. – Выпей со мной! Там рядом с «Афишей» заведение… «У папы Геры» называется. Цены приятные и народу никого. Мы по-быстрому - на метро успеешь.
- Я без денег, - признался Кирилл.
Нового знакомого, однако, сей факт не смущал.
- Хочешь, я угощу? – предложил он. – Мне аванс сегодня дали, а отметить не с кем. Ты парень неплохой, это сразу понятно. Как фамилия твоя?
- Графинов, - удивленно ответил Кирилл.
- Хорошая фамилия. Идешь со мной, Графинов?
Сам того не ожидая, Кирилл согласился.
Дядя Миша оказался из тех русских мужиков, которые пьют профессионально, с сосредоточенностью поднося стопку к губам, словно совершают тяжелую работу, словно действие это требует большущей ответственности.
- Рассказывай, Графинов, что тебя тревожит, - произнес он, пристально вглядываясь в лицо Кирилла.
- С чего вы взяли, что меня что-то тревожит? – Кирилл выпил уже свою первую рюмку и говорил теперь как бы расслабленно.
- У меня большой жизненный опыт. Вас, молодых, насквозь вижу. Говори, Графинов, не бойся.
Кирилл успел уже проникнуться к дяде Мише доверием и уважением, поэтому решил непременно поделиться с ним своими невзгодами и подробно описал вчерашнюю историю, не постеснявшись даже добавить от себя, что в целом согласен с матерью и почти признает себя никчемным сыном и вообще посредственным человеком, но все же обиды своей побороть не может, из-за чего домой теперь идти не желает, хотя все равно скоро пойдет. Дядя Миша слушал внимательно, не перебивая, а когда Кирилл закончил, он опрокинул рюмку водки, подумал самую малость и медленно, с расстановкой, заговорил:
- Понимаю. По-ни-ма-ю… Менеджеры, дармоеды, белорубашечники, блядь нахуй! Везде они, куда ни сунься.
Дядя Миша многозначительно посмотрел на Кирилла, как бы оценивая его на способность к правильному восприятию, а после продолжил:
- Вот деверь мой, Игнат зовут, - типичный белорубашечник, вроде твоего Коли. Ненавижу суку! А теща… ой, как обожает! «Игнатик у нас такой, Игнатик у нас сякой!» И жену мою все время по этому поводу пилит и против меня таким подлым образом настраивает. «Посмотри, - говорит, - на муженька своего преподобного!» Пью я, говорит, часто. А я, блядь нахуй, работящий человек и имею право выпить! В отличие от деверя и ему подобных, что сидят по кабинетам, уткнувшись носом в монитор, я вот этими руками с 6 утра себе на хлеб зарабатываю. Имею ли право я вечерком выпить или должен пойти у Игната спросить разрешения? Я токарь 6-го разряда, и я свой 6-й разряд ни на что не променяю, блядь нахуй. И меня бесит, когда какой-то менеджер… по отправке факса, блядь нахуй, мне указывает, как мне жить.
Дядя Миша перевел дыхание.
- Коля этот твой тоже… из этих. Белорубашечник… Ах, как я их, блядь нахуй, ненавижу! Всем сердцем, слышишь? Я всю их офисную породу отлично знаю, как на духу. Их матери из кожи вон лезут, лишь бы чадо в вуз поступило, лишь бы только сынулечку не дай Бог в армию не забрали! Потому что армия – это для быдла. А быдло для них – это мы все! Понимаешь, Графинов? И ты, и я, и все честные люди этой несчастной страны – мы для них БЫДЛО! Ой, как нас боятся матери таких вот Коленек! Боятся, потому что у нас есть совесть, потому что у нас есть свое слово и свобода это слово вслух произнести, блядь нахуй! Произнести, не боясь нарушить их сраную корпоративную этику! Этой-то свободы и боятся мамаши будущих менеджеров!!! А потому они от нас своих детишек всячески оберегают. «Не твоего круга эти люди, сынуля», - говорят они, сдувая с сыновей пылинки. И вырастают потом рафинированные, узкобрючные, белорубашечные, с натянутой улыбкой… «Здравствуйте, я МЕНЕДЖЕР!»
Вдруг лицо дяди Миши сделалось свирепым.
- Графинов! – зашипел он. – Неужели ты со мной не согласен?
- Согласен, - поспешно успокоил собеседника Кирилл.
- И правильно! – обрадовался дядя Миша.
Помолчали. Выпили.
- А хандра твоя, Графинов, скоро пройдет! – вкрадчиво зашептал дядя Миша. - Это дело молодое и всем нам понятное. Влюбиться тебе надо! Тогда сразу и сессия будет сдана, а если не будет, так и черт с нею! Я университетов не кончал, но человеком вырос. А Игнат, блядь нахуй… Игнат кончал… а-ка-де-ми-ю! И что же? Тьфу, блядь нахуй, вот что! У вас, небось, в педагогическом девок-то в достатке?
- В достатке…
- Так вот и дерзай! Найди себе посимпатишнее, да и действуй! У них мужское внимание в дефиците, они сразу млеют все.
И тут Кирилл обнаружил, что уже без четверти двенадцать, вскочил и, наскоро попрощавшись, побежал к выходу.
- Бывай, Графинов! – прокричал ему вслед дядя Миша. – Совет мой помни! Любовь спасет твой мир! И Колю своего этого выбрось из головы! Он только факсы рассылать умеет! Ха-ха-ха! Да, подожди! Рядом с «Афишей» поаккуратнее будь!
Очутившись на свежем воздухе, наш герой почувствовал, что мертвецки пьян. С трудом сообразив, в какую сторону идти, он шаткой походкою направился к Чернышевской. Людей вокруг почти не было, редкие же прохожие поголовно были нетрезвы. Воздух как будто бы сделался теплее, Кирилл ощущал странную легкость, которая переходила иногда в нехорошее предчувствие. Ноги его едва слушались, в голове трещало, зрение сделалось еще хуже, чем обычно.
«Влюбиться – это однозначно выход, - громко и с какой-то злостью говорил он себе. – Любовь меня спасет! Любовь многих спасала, хе-хе-хе! Любовь очищает, она исцеляет, она… мотивирует! В конце концов, она возвышает тебя в глазах других! Нет, я решительно буду спасен, если влюблюсь в кого-нибудь. Влюбленного не волнует сессия, ему наплевать на Коленьку и прочих менеджеров. Влюбленный твердо знает, зачем проживает каждый день… Черт возьми, я близок к спасению! Ай да дядя Миша! Ай да сукин сын!»
Он шел уже по Кирочной, когда его вдруг как обухом огрело. Он даже остановился на месте как вкопанный и часто задышал.
«Почему, почему, когда я думаю о любви, я вспоминаю Лену Теплякову?.. И ведь, если вдуматься, не только сегодня... Это невозможно. Почему же не Зульфия? Зульфия логичнее. И, кажется, про Зульфию уже и не больно совсем…»
Кирилл попробовал представить себе грустное и нежное лицо Зульфии, намеренно припоминая самые яркие эпизоды своей трагически закончившейся влюбленности, однако воображение всячески противилось ему, навязчиво рисуя ухмыляющееся лицо Лены Т.
«Лена? Она?!! Этот замах мне не по силам!» - вскричал он и топнул ногою, чуть было не потеряв равновесие из-за этого необдуманного действия.
Ему сразу же сделалось противно от своей трусости, он затрясся нервно и твердо сказал себе: «Слабак – не тот, у кого не выходит, а тот, кто не пытается», - и изошелся нервическим хохотом.
Далее все смешалось в его голове, он почувствовал сильнейшую дурноту и схватился обеими руками за столб рекламного щита, боясь упасть на грязный асфальт. Асфальт отражал воспаленный желтый свет уцелевших фонарей…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..
Кирилл не помнил, как дополз до метро, как с десятой попытки справился с турникетом, как чуть не пропустил пересадочную станцию и как возле собственного подъезда едва не стал жертвой уличных преступников, – он только помнил, как открыл дверь своей квартиры, стянул с себя куртку и бросил ее на пол.
- Где ты был? – завопила мать.
Ее жирное тело выплыло из кухни (она всегда допоздна работала у плиты) и все колыхалось от гнева.
- Ничего не сказал, на звонки не отвечает!.. Да ты пьян!!! Позорище!
Кирилл, загадочно улыбаясь, достал из кармана телефон и с трудом разглядел 20 непринятых вызовов. Один из них был от отца, остальные – от матери.
- Какого черта ты трубку не берешь?!! – орал отец из комнаты, прямо из кресел, прямо из-за телевизора. – Тебе не стыдно?!!
- Стыдно, когда видно, - развязно бросил Кирилл и ушел к себе в комнату.
Лежа на постели в джинсах и рубашке, он глубокомысленно смотрел в вертящийся поток и был готов окончательно срубиться, однако нашел в себе силы набрать Ленин номер. Та ответила нескоро и тихо:
- Кирилл, я сплю.
- Лена, я… должен те сказать… я… д-до… я, – язык не слушался его.
- Ты пьян? Что-то случилось?
- Да! То есть нет. То… то есть случилось, но хорошее. Я завтра скажу.
- Я сплю, - повторила Лена и повесила трубку.
С десятой попытки набрав СМС с текстом «Споклии ныич Лрвн» и отправив его Лене, наш герой забылся беспокойным пьяным сном.
Глава 2
Елена Теплякова была из тех девиц, которых природа не обделила ничем, разве что кроме умения идти наперекор себе. Не красавица, но очень неплохо сложенная, худая и прямая, с двумя упругими рыжеватыми косицами и узким грустно-насмешливым лицом, она очень выделялась на фоне прочих студенток матфака в институте Герцена. Уже к середине сентября на первом курсе (т. е. в 2003-м) она собрала вокруг себя всех биологически мужских особей своей группы в количестве пяти нервических студентов, в т. ч. Кирилла. Данная пятерка требует отдельного внимания, ибо включает в себя довольно примечательных персонажей.
Прежде всего, следует упомянуть неуравновешенного хохмача и алкоголика Ивана с говорящей фамилией Дурилов. Он особенно нравился Лене. Вероятно, тем, что был неизбито хорош собой, а может, потому что все существо его, насквозь пропитое и изнуренное, излучало некоторый таинственный декаданс, который не может не привлекать ехидных, но ранимых особ. Иван всегда был пьян. Во всяком случае, никто не видел его трезвым. В нем часто просыпался артист, он хватался за гитару, исполнял все знакомые ему песни, перевирая гармонию и не вписываясь в тональность. Сии артистические проявления изрядно смешили собравшихся вокруг памятника Бецкому отчисленных студентов и случайно занесенных сюда неформалов всех мастей, однако Лена, наделенная великолепным музыкальным слухом, была готова заплакать от нестерпимой боли, которую рождали в ней дуриловские порывы. В антимузыкальном пении Ивана слышался неповторимый надрыв, проскальзывала какая-то едва уловимая не то писчинка, не то гнусинка, голос его обреченно тремолировал, глаза становились влажными и блестели безумно, на лбу вздувались вены – и это было какое-то волшебно-притягательное падение, некое болезненное злорадство никчемного бытия, близкое только Лене. Хотя, если хорошенько подумать, был в их группе еще один индивид, неравнодушный к Ивану. Двухметровый Илья Ильин, угрюмый и немногословный молодой человек из Соснового Бора, питал к Дурилову похожую симпатию. Он молча ходил за Иваном, сурово смотря на него с высоты своего могучего роста, и изредка вставлял комментарии, иной раз казавшиеся грубыми и неуместными. Илья перманентно умирал от голода и крайне мало спал: чтобы попасть на первую пару, он вынужден был вставать в 4 утра, а деньги, выданные родителями на пропитание, он откладывал на покупку какой-то замысловатой игрушки, в результате чего однажды упал в обморок прямо у доски, отвечая задание. Этот случай вызвал у Елены припадок истерического смеха, так что преподаватель всерьез решил, что девушка покурила марихуаны. В действительности же марихуаны Теплякова покурила после занятия.
Стервозный Юрик, латентный (уж ли?) гомосексуал и староста, и шизоидный Харя с темными кругами под глазами и зенитовским шарфом вокруг шеи тоже заслуживают нашего внимания. Харя случайным образом умудрялся надевать свой несчастный шарф так, что из всей надписи «Зенит: синий, белый, голубой» окружающие могли видеть только «голубой». Это возбуждало в анорексичном и женственном Юрике смешанные эмоции и отражалось на его лице неприятной кривой улыбочкой. Староста вскидывал немытую голову и, оправляя выкрашенную непонятно во что челку, мерзким тенорком протягивал: «Ха-а-а-а-ря-а-а-а… Голубо-о-о-о-ой…»
Харя Юрика недолюбливал и постоянно пытался сорвать с него маски, выяснить сексуальную ориентацию подлеца, однако регулярно был посылаем на хуй. Харя оказывался в тупике: Юрик посылал на хуй манерно и как-то по-сучьи, обезоруживая тем самым Харю и не давая его кулаку вознестись и ударить обидчика, словно Харя хотел ударить женщину, противную, вульгарную, но все же женщину…
Юрик любил Лену за мужественность и острый язык, Харя – за узкие бедра и наследственную интеллигентность, не позволявшую ей отсекать его неприлично-назойливые ухаживания слишком уж обидными выражениями, чем грешили остальные симпатичные девушки группы. Ленины уколы были слишком тонкими, и Харя попросту их не замечал, но вскоре, интуитивно все же почувствовав непробиваемость стены, горе-кавалер ухаживания прекратил, и это к лучшему.
Все перечисленные выше персонажи (да, в общем, и Кирилл Графинов) казались Лене Тепляковой не реальными людьми, а героями сатирической книги, написанной чересчур топорно. В хорошей литературе писать о таких считалось моветоном: слишком неправдоподобно. Впрочем, каждого из них Лена по-особому любила, одновременно смеясь и удивляясь каждому из них.
Проснувшись в то утро, Лена первым делом вспомнила о странном ночном звонке от Кирилла. Воспитание подсказывало ей, что нужно позвонить и осведомиться о его самочувствии. На самом же деле, трудно сказать, чтобы она волновалась: ей скорей было любопытно. Она даже втайне желала, чтобы с Кириллом непременно что-то произошло, и неважно, хорошее или плохое.
В последнее время жизнь как-то застопорилась. После пролетевшего как неделя первого курса, полного новыми людьми, впечатлениями и яркими событиями, этот третий семестр казался унылым и нескончаемым. Студенческие пьянки изрядно надоели, обсудились все сокровенные тайны, никто ни в кого не влюблялся. Лена все чаще стала припоминать ужасные события полуторогодовалой давности, от которых ее так здорово отвлекло поступление в институт Герцена. Впрочем, она никогда не давала воспоминаниям завладеть собой.
Елена набрала номер Кирилла. Он ответил не сразу и низким, убитым от выпитого, голосом:
- Доброе утро, Леночка…
«Что за «Леночка»? Один черт знает, что у него там на уме».
- Да уж, по-моему, для тебя оно не очень доброе, Кирюша…
- Самое доброе на свете, - было слышно, что Кирилл широко улыбается.
- Что стряслось, приятель?
- А это я тебе в универе сегодня расскажу… - Кирилл постарался придать своей интонации загадочность.
- Смотри, не усни сейчас дальше, а то проспишь первую пару…
Лена положила трубку. Какое-то неприятное предчувствие накрыло ее с головой. «Он определенно что-то замышляет, и это что-то явно касается меня. Последуют неудобные объяснения», - пронеслось в ее сознании. Сквозь это беспокойство проступало ощущение постыдно-сладостное, и от этой подлой глубоко запрятанной радости делалось еще гаже.
«Хотя почему я так волнуюсь? Ведь все же в порядке, просто человек выпил и сказал лишнего, не подумав. Ничего это не значит». Последняя мысль успокоила ее, она отправилась на кухню варить себе кофе.
Глава 3
Кирилл сладострастно улыбался и медлил вставать с постели. Его потная ладошка сжимала телефонный аппарат.
«Ее заинтересовал мой звонок. Она волнуется за меня! Она… она теряется в догадках…»
Вторая рука, обладая словно отдельным разумом, потянулась вниз и почти уже преодолела резинку трусов, как вдруг дверь в комнату распахнулась и на пороге появилась мать.
- Фу, воняет, перегарище! – завопила она, махая перед лицом жирным отечными пальцами. Голос ее был округл и звонок, как у большинства женщин ее размеров. - Открой хоть форточку, ирод рода человечьего! Позор на всю мою голову! У всех дети как дети, а у меня не дите, а несчастье сплошное! Не в нашу ты породу, ох не в нашу! Тьфу! Непонятно что, а не парень!
- Успокойся, - сухо сказал Кирилл и, миновав мать, направился в ванную.
Стоя под струей холодного душа и усердно мастурбируя, он все еще слышал громкие проклятия, доносящиеся то с кухни, то из прихожей.
«Сегодня, сегодня… Все решу уже сегодня, - как одержимый бормотал он. – Сейчас по дороге куплю цветы… Денег мало осталось, черт возьми. Пенсия инвалидная завтра будет! Значит, сегодня подготовлюсь и ее подготовлю. Хе-хе-хе! А завтра куплю цветы и… Хотя нет, тогда придется прийти в университет с цветами, и всем все сразу станет ясно. Не так! Воскресенье! Точно… Еще бабушка должна денег прислать… Надо дождаться воскресенья, а там – непременно… Впрочем, не стерплю. Ладно, посмотрим по обстоятельствам…»
- Что ты заперся в ванной?! Иди есть уже, все остынет! Для кого я тут корячусь с утра до вечера, как… как… как РАБЫНЯ ИЗАУРА?! У-у-у, свиньи неблагодарные!
Кириллу не хотелось есть, но он решил, что спорить сейчас с матерью – дело проигрышное, посему с силой затолкал в себя кашу и два бутерброда, после чего в течение минуты мучительно ожидал рвоты, но, поняв, наконец, что пища прошла благополучно, оделся и побежал вниз по лестнице: лифтов в пятиэтажках их микрорайона не предусматривалось.
Оказавшись на улице, он словно очнулся. Все последние мысли показались ему бредом больного, находящегося в полусознании. Память смутно рисовала вчерашний вечер: темнота, холод, грязь, какой-то дядя Миша… Водка, сигарета, легкий озноб, еще водка, сигарета, сигарета, снова водка, успеть на метро… Экая мерзость!
«Как я мог так? Что за нелепость! Мне двадцать два года, а юношеский пыл – на все шестнадцать! Какая миссия?! Да разве ж бывает так? Ведь любовь – она сама зреет и вспыхивает потом в сердце, она – вне разума… Сама! Я же знаю это чувство... Оно необъяснимо... Ведь когда я полюбил Зульфию, это как бы произошло вне меня. Чувство само зародилось во мне, а потом вспыхнуло, и я понял, что влюблен... А здесь все не так. Я это нарочно придумал! Напряг свой мозг и выдумал! Как так? И что же теперь делать после этого?..»
Кирилл уже почти добежал до метро, как вдруг кто-то справа от него крикнул:
- Эй, парень!
Рядом с автобусной остановкой стоял одутловатый человек неопределенного возраста. Одной рукой он опирался на стеклянную стенку остановки, а в другой помещалась бутыль с сомнительным напитком. Кирилл не мог разглядеть его лица, зато явственно ощущал воспаленным с похмелья обонянием мерзкий сладковатый запах дешевого химического коктейля.
- Что вам надо?
- Парень, а… к-какое у… т-тебя зрение? – человек был очень пьян, и каждое слово давалось ему неимоверными мучениями. Язык заплетался, мышцы лица напрочь потеряли управляемость.
- А какое вам до этого дело?
- Ладно! Не ругайся! – он попытался вытянуть опорную руку вперед, как бы предотвращая Кириллов гнев, но моментально потерял равновесие. Покачнувшись опасно, он выронил бутыль, после чего дополз до скамейки и каким-то чудом взобрался на нее.
Кирилл уже двинулся далее, но приставучий алкаш вновь его одернул.
- П-парень! Э-э-э-э! Куда ты? Ты скажи… ты хоть… что-нибудь в-видишь?
- Пошел на хуй! – прошипел Кирилл и бросился к метро.
Успокоился он довольно скоро. На эскалаторе.
В университете жизнь шла своим чередом. Студенты находились в аудитории, ожидая преподавателя. Дурилов хохмил, сопровождая свои реплики собственным же большим смехом; благовоспитанные девочки-отличницы ежились от его слов и стыдливо опускали ненакрашенные глаза; Ильин был сердит, и в перерывах между выкриками Ивана пытался рассказать всем о достоинствах замысловатой игрушки, на покупку которой была накоплена уже треть суммы; Харя всячески задирал старосту, ожидая поддержки одногруппников, которым было все равно, сам же Юрик спешил всем сообщить, кому должно подойти в деканат и чье платье окончательно и бесповоротно вышло из моды. А Лена… Лена сидела за одним столом с Юлей, этой странной девушкой из нестандартной семьи, и чему-то улыбалась. Про Юлю стоит сказать отдельно.
Юлия Князько, высокая, широкоплечая и неглупая, не сильно способная к математике, но зато умеющая играть на гитаре и прекрасно поющая, вызвала на первом курсе живой интерес у студентов своей группы. Непонятным образом она всегда оказывалась в университете ранее остальных и только несколько раз была замечена без огромной черно-зеленой спортивной сумки. (Ничего особенного, но если вдуматься, весьма странно…) Первое время студенты терялись в догадках. Полагали, что Князько – спортсменка, но сама Юля сей факт отрицала. Позже она поведала одногруппникам свою ни на что не похожую историю. Количество упущенных подробностей рознилось для каждого слушателя.
Началось все в далеком, туманном прошлом, когда Юлиному отцу, Евгению Князько, было лет двадцать… Молодой, красивый и невероятно харизматичный студент театральной академии, мечта всех девушек курса… кроме одной, той самой белобрысой травести, мучительно равнодушной к Евгению, но радикально изменившей его судьбу. Ия (так звали травести) никак не реагировала на тонкие шутки Князько, не подходила к нему после показов, дабы высказать свое восхищение его реалистичной игрой, не восхваляла его громогласный голос и острый ум и в целом держалась с ним излишне ровно. А когда в один осенний вечер, разгоряченный алкоголем и душераздирающим чувством, Евгений подошел вплотную к Ие и собрался страстно поцеловать ее, она вдруг отвесила ему пощечину и заявила: «Ты не в моем вкусе, оставь меня!» Евгений сделался нервным и впал в состояние, похожее на ипохондрию. Да, Ия была не такая, как все. Много попыток предпринимал молодой Князько, однако ни одна из них не была хоть сколько-нибудь успешной. На все его неожиданные формулировки, дорогие подарки и прочие приятные мелочи она отвечала лишь сдержанной усталой улыбкой. Тогда, не выдержав безответной любви, он бросился из окна пятого этажа, предварительно наглотавшись таблеток… и выжил!
Когда он пришел в себя, ему рассказали, что Ия… скончалась внезапно от внематочной беременности. Но ему было уже все равно. Он не испытал ни горя утраты, ни ревности, ни даже стыда за отсутствие эмоций. Что-то новое зародилось в нем, и он понимал, что это новое и есть его истинная жизнь и, черт возьми, его миссия. Новый Евгений был задумчив и тих, он лежал на больничной койке, целыми днями смотря в потолок, изредка отвечая на вопросы соседей по палате. Врачи находили состояние его естественным для самоубийцы, отягощенного к тому же отвратительным для молодого мужчины положением: ему как минимум два месяца предписывалось лежать неподвижно. Однако врачи ошибались: он и не думал про Ию, а это унизительное положение находил самым прекрасным для себя сейчас, ибо оно не мешало ему думать, да и на всякие бесполезные дела не отвлекало.
Через две недели он попросил мать достать ему Библию. Мать удивилась, но просьбу исполнила. Получив заветную книгу, Евгений и вовсе перестал разговаривать с кем-либо, кроме медработников.
После трехмесячного пребывания в больнице домой вернулся совершенно иной Евгений. Свободных нравов молодой мужчина превратился вдруг в настоящего религиозного тирана.
Первый удар получила мать. Желая порадовать вернувшегося из больницы сына, она сготовила праздничный обед и прикупила вина. Но это святое проявление материнской заботы внезапно вывело Князько из себя: он смахнул на пол говядину и салат и совершенно незнакомым голосом вскричал:
- Скоромным накормить решила?! Сейчас пост, дура!
- Господи ты боже мой! - испуганно прошептала мать.
- Не сметь имя Господне всуе! - неистово оборвал мать новоявленный тиран и стукнул по полу костылем для пущей убедительности.
И мать поняла, что по-прежнему уже не будет.
Через год Евгений самым что ни на есть беспардонным образом соблазнил робкую Александру, дочь не то старообрядческого священника, не то фанатика, не то просто доморощенного тирана с уклоном в высокую мораль. Произведя над бедной девушкой акт бесстыдства, Евгений цинично потребовал ее руки. Измученная и униженная Александра горько заплакала и сказала, что не любит Евгения, но тот угрожал доложить ее суровому отцу о блуде дочернем, и в результате несчастная девушка вынуждена была сдаться. А еще через девять месяцев она родила ему дочь Юлю.
Девочку воспитывали почти монашенкой. Ей разрешалось носить только длинные юбки и темные рубахи; серьги, кольца «и все эти позорные цацки» были строго запрещены. Юля училась в церковной школе и пела в церковном хоре, послушно исполняла папины приказы, понимая, что должна как мама и бабушка, повиноваться отцу в его этой ненормальной игре. Князько-старший лично обучал дочь вокалу, гитаре и сценической речи, ибо сам был артист, но проявлять актерские таланты дочери разрешалось только под строгим присмотром родителя, дабы не пустилась в разврат. Впрочем, Юля довольно быстро освоила искусство двойной жизни. Дискотеки, алкоголь и потеря невинности в четырнадцать лет не миновали ее. Однажды отец заметил Юлю в объятиях подозрительного парня, после чего силой утащил домой и жестоко высек. Тогда Юля научилась осторожности… Долго не выходила она из дому одна без очевидной причины, холодным умом пытаясь найти выход… Интуиция подсказывала, что он был. Вскоре решение созрело в ее голове, и Юля призналась отцу, что желает посещать бассейн. Евгений обрадовался дочкиному порыву, ибо был все-таки за здоровый образ жизни, купил ей абонемент без ограничений, а также купальный костюм, шапочку и… спортивную сумку черно-зеленого цвета. Теперь Юля могла в любой день ходить, куда ей вздумается, помещая свои «мирские» вещи - тайные подарки троюродной тетки (давно еще ставшей негласной ее сообщницей) - и косметику, у той же тетки добытую, в большую спасительную сумку. После поступления в институт Юлина любовь к «спорту» преумножилась в разы. Она вставала как можно раньше, чтобы успеть к самому открытию университета, чтобы никто из сокурсников не увидел ее в монашеском обличии. Учебный день Юля проводила в мирском одеянии, а по дороге домой заходила либо в кафе, либо в супермаркет, чтобы соответственно либо в уборной, либо в примерочной перевоплотиться обратно в послушную дочь сурового отца, православного на всю свою голову. Юля даже продумала такой тонкий момент, как особенности женской физиологии, и в течение трех-четырех дней каждый месяц ходила в университет без спортивной сумки, заранее договорившись с теткой, что заскочит к ней рано утром, чтобы быстренько принять вид человечий, и после учебы, чтобы снова превратиться в благообразную дочь… По мере того, как одногруппники узнавали все больше подробностей о ее семейной ситуации, Юля все меньше начинала ее, ситуации, стесняться, и на последнем дне рождения Кирилла даже позволила себе переодеться в монашку прямо в квартире Графиновых, чем повергла в шок мать Кирилла.
И вот сейчас несчастный Кирилл в силу своих возможностей смотрел на Юлю, неправдоподобную, с распущенными черными волосами, одетую в какое-то нелепое, старомодное, зато ультракороткое платье, склонившуюся над сидящей рядом Леной и что-то ей увлеченно шептавшую. Неприятная мысль промелькнула в его голове. Он почувствовал, как пот выступает на лбу, а по спине побежал противный холодок.
Беспокойство Кирилла имело причины: Лена любила девушек, и наш герой об этом факте знал.
«Нет, этого не может быть… Юля – это не то. Это смешно, в конце концов! Юле нужна помощь психотерапевта, а не лесбийская любовь. Нет, Лена не может любить Юлю. Здесь только жалость, однозначно. Стоп! А зачем я вообще об этом думаю? Я же решил, что все эти идеи насчет Лены бред! Какого черта я снова…»
Внезапно перед столом Кирилла возникла сама Елена Теплякова. Это было столь неожиданно, что он даже отшатнулся назад, ударившись лопатками о стену… Краснея и лихорадочно хватая воздух, он уставился на Лену.
- Ты что это, друг, от меня на стены кидаешься? И покраснел. Ты часом не болен?
- Я… нет… я просто задумался слегка.
- Думать вам вредно, Кирилл Андреич.
Была у них такая игра: звать друг друга по имени и отчеству.
- А я, Еленушка Борисовна, думал о вас, - он изо всех сил старался говорить непринужденно и как бы с юмором.
- Обо мне? Это к чему же, позвольте поинтересоваться?
Кирилл понял, что сказать ему решительно нечего, он испуганно опустил глаза, но вдруг в аудиторию вошел преподаватель.
«И все же она должна быть моей! По-другому теперь никак! Скоро все скажу. Обязательно скажу… Подумать надо. А сейчас надо уходить. Пара закончится, и прочь отсюда, скажу, что болен, иначе я все провалю».
Пара как назло казалась бесконечной, время точно вздумало испытать Кирилла на прочность.
«Господи, что за мучение? Зачем я придумал себе этот вздор? Как я буду выпутываться из этих сетей?.. Из сетей собственного идиотизма. Ну почему я такой идиот?.. Но ведь она прекрасна!»
Кирилл пытался играть в мобильный телефон, но не мог сосредоточиться, предложил соседке по парте посоревноваться в крестики-нолики – эта сволочь отказалась. Кирилл сходил с ума девяносто минут. На девяносто первой его мучения кончились.
Улица, как и два с половиной часа назад, отрезвила нашего героя, и вся эта ситуация опять показалась ему сущей блажью. Было сыро и противненько, мокрый снег ударялся об очки. Люди однородной массой проплывали мимо. Им было наплевать. Он закурил.
«Нет, решительно мне нет дела до глумливых лесбиянок. Только дружба, как раньше. Я же молод и… и… что «и»? И красив? И здоров? И талантлив? Да уж… Какое убожество!»
- Куда прешь?! – оглушил Кирилла женский вопль.
В то же мгновение он почувствовал толчок: в ноги его врезался толстый ребенок в ядовито-зеленом ватном комбинезоне. Свиноподобный мальчик тошнотворно смеялся, а его мать продолжала орать на нашего несчастного героя.
- Идет, под ноги не смотрит! И зачем такие очки нацепил, раз все равно ничего не видишь?!
С трудом избавившись от громогласной базарной мамаши, излишне защищавшей свое жирное, никчемное чадо, Кирилл свернул на набережную Канала, и там вдруг лицом к лицу столкнулся с Саньком Огурцовым из параллельной группы, некогда его лучшим другом. Друзьями они были всего полтора месяца, но Огурцов об этом не знал.
- О! Кирилл! Какая встреча! – радостно замахал руками Санек.
- Привет, Санек.
- Ты из университета?
- Да, - Кирилл отвечал сухо и раздраженно.
- Мейергольц напрягает? – заговорчески усмехнулся Санек.
- Нет.
- А может, по пивку?
«Что ж, домой мне еще рано. Рублей сто еще есть… Можно и по пивку».
И они пошли по пивко.
Глава 4
Лена же, обнаружив во время перемены пропажу Кирилла, погрустнела и как бы отстранилась ото всех. «Больше не будет как раньше, - думала она, смотря в окно. – Веселая пора закончилась». И темный университетский двор, и болезненный желтоватый свет в аудитории, и уныло-некрасивые девочки-заучки за первой партой – все как бы подтверждало ее мысль. Внезапно все показалось таким неестественным и чужим, что защемило в горле. Лена почувствовала, что еще пара мгновений – и она не сможет уже совладать со слезами. И тут пришел преподаватель.
И в это противное осеннее утро на лекции по геометрии Лобачевского Лена Теплякова впервые за полтора года позволила себе отдаться воспоминаниям.
Лене едва исполнилось пятнадцать лет, когда ее мать, Ирина Олеговна Теплякова, вошла комнату к дочери и заявила, что подписала контракт на несколько лет с США, в результате чего ей скоро придется надолго уехать из страны. После сего сообщения Ирина Олеговна замолчала, ожидая определенного рода реакции от дочери. Лена как раз находилась в том противном возрасте, когда все существо человека бунтует и просит свободы. В первую очередь это отражается на отношении к родителям, авторитет которых резко падает в глазах подростка. И если отец, талантливый джазовый контрабасист и бас-гитарист, виделся Лене Тепляковой примером для подражания, то мать казалась непроходимой дурой без собственного мнения и стремления совершенствоваться. К тому же накануне Ирина Олеговна устроила невообразимый скандал из-за того, что Лена осмелилась сочетать красную блузу с зеленой юбкой (тогда еще Лена не носила только черное). Сначала Ирина Олеговна сдержанно попросила дочь переодеться, но та заявила, что пойдет в гости к подруге в том, в чем хочет. Больше всего на свете Ирина Олеговна ненавидела, когда ей отказывались повиноваться, и проявлялось это обыкновенно в нелепых мелочах. Вот и тогда отказ дочери довел ее почти что до исступления. Глаза разгневанной родительницы лезли из орбит, срывающимся голосом она кричала: «Это уродство! Это уродство, как ты не видишь! Ты что из себя вообразила?!! Ты думаешь, ты уже взрослая?!!» и проч., и проч. А Лена стояла молча и смотрела устало в пол, давя в себе отвращение. Услышав же об отъезде матери, она с трудом сдержала довольную улыбку.
Через два с половиной месяца Ирина Олеговна уехала в Америку. У Лены началась новая, самостоятельная жизнь. Отца днем почти не бывало дома, поэтому после школы Лена могла заниматься всем, чем захочет. А больше всего в то время она хотела создать свою музыкальную группу… После школы девушка планировала поступать в училище Мусоргского, поэтому три раза в неделю посещала музыкального педагога и регулярно репетировала дома. Но после отъезда матери, предоставленная сама себе, она все меньше занималась по программе и все больше сочиняла, импровизировала, вояжировала, имажинировала. В это же самое время Лена начала сближаться со своей одноклассницей Марией Морозовой.
Маша была из тех, кто с виду кроток, а на деле едва не фашист, этакая белокурая злодейка, невинная жертва с глазами тирана, не по возрасту прокуренная и едва не до развратности женственная. Маша рано начала пользоваться косметикой и не просто неумело, как большинство пятнадцатилетних девиц, а как-то отчаянно, подводя глаза черным и темно-синим, словно в последний раз и словно назло, как будто в этом была ее жертва. Выглядело это болезненно и загадочно, и многие одноклассницы посмеивались над странным ее макияжем, но Лена любила этот макияж и считала Машу самой красивой на свете.
Сие время было бесконечно счастливым.
Обе девочки обожали Достоевского, поэтов Серебряного века, джазовую музыку и прогулки по городу. Они часами могли разговаривать по телефону, и темы для общения не иссякали, а наоборот, после каждого разговора открывалось все больше нераскрытых тем. Маша очень хорошо рисовала и иногда тайком подкладывала свои рисунки Тепляковой в сумку. Этими подарками Лена дорожила чрезвычайно, и особым удовольствием для нее было рассматривать перед сном столь дорогие сердцу маленькие картинки. Работы Марии поражали фантастическими сюжетами: это были и ведьмы, и летающие сказочные существа, и грустные клоуны. Сама Лена же иногда исполняла подруге свои песни, делясь желанием петь в собственной группе. Маша слушала ее с интересом.
Вот одна из песен Елены:
Темно-синяя
Слово за слово, что-то свяжется.
Ты кипящая, ты темно-синяя.
Знаешь, я не такая и сильная,
Как им кажется.
Ты сказала, что я непонятная:
Я худая и с грубым голосом,
Кожа бледная, рыжие волосы…
Это было безумно приятно!
Это лучшее, что может быть, -
Задымленной, пьянеть от молчания,
Представляясь такой отчаянной…
Может, просто рискнем повторить?..
Было несказанно хорошо.
А с приходом лета девушки вдруг осознали, что влюбились. Эта взаимная первая любовь, наивысшее чувство, на которое способен человек, - светлое, окрыляющее, но бешеное, истеричное, болезненное, - пришлось на самый ранимый возрастной период, когда кровь бурлит, а мораль шатка, и когда все эмоции умножены на 100. Их любовь была прекрасно-изнуряющей.
В июле Маша решила на три недели уехать на дачу.
Первые несколько дней девочки страстно переписывались. После Маша неожиданно замолчала. Она не отвечала на звонки и игнорировала СМС-сообщения. Лена была близка к помешательству. Дни напролет она рыдала, создавая в своей голове ужасающие картины, на которых Маша забыла ее, разлюбила, предала их чувство. Потом Тепляковой пришла мысль о том, что Мария могла за что-то обидеться на нее, и тогда эсэмэски с мольбами о прощении градом посыпались на мобильный телефон Морозовой.
Потом Маша вернулась, пожала плечами и с непринужденной интонацией объяснила:
- Нет, ничего не случилось, я не обиделась. Я просто хотела побыть одна.
- А как же я? – слабо произнесла Лена, чувствуя, как сердце ее уходит в пятки.
- А я полагала, что тебе приятно, когда я причиняю тебе боль. Разве не так?
Это предположение повергло Теплякову в шок. Она даже не находила слов, чтобы хоть как-то выразить свое отношение к сказанному.
- Маша, ты.. Ты хоть… скучала обо мне?
- Я не знаю.
- То есть… то есть как это?
- А вот так. Не знаю – значит, не знаю.
Это был удар. Никогда раньше Лена не ощущала себя настолько плохо. Казалось, что все ее счастье разрушилось в одно мгновение, уступив место беспросветной боли. Как будто что-то безвозвратно сломалось внутри.
Проплакав половину дня у себя в комнате, она вдруг схватила телефон, набрала номер одноклассника Родика Чужестранцева и сбивчиво объяснила, что желает встретиться. Родик не отказался. Ему нравилась Лена, но он догадывался о том, что отношения Тепляковой и Морозовой выходят за рамки девичьей дружбы. Впрочем, он старался не высказывать этих мыслей вслух, несмотря на то, что в остальных вопросах не был особо воздержан по части языка. Лена по-женски чувствовала, что небезразлична Родиону, и, сказать по правде, это грело ей душу, хотя представить себя рядом с этим заносчивым избалованным юношей у нее не получалось.
Вечером Родик узнал о Елене практически все. Они пили вино, говорили о жизни, много курили – при том, что оба были некурящими. Лена выговорилась, и ей стало ощутимо легче. Ближе к ночи Родик проводил ее до дома. И уже когда они стояли у самого подъезда, неожиданно хлынул дождь, ударил гром, а еще вино ударило в голову, Чужестранцев схватил Елену за плечи и крепко поцеловал. Во время этого поцелуя Лена впервые в жизни ощутила себя женщиной: маленькой, хрупкой и беззащитной в руках этого высокого плечистого парня.
- Мы никому не расскажем, - прошептал Родион и пошел прочь.
Странным образом его последние слова отчасти обидели, а отчасти успокоили ее.
Колоритный преподаватель Матвей Бенедиктович с истинно математической фамилией Мейергольц вещал о неевклидовых пространствах, слишком запрокидывая седую кудрявую голову и зачем-то взвизгивая в конце каждого предложения. Речь его была порывистой и несвязной, проблемы с дикцией дополняли трудности восприятия. Характерно, что часто люди, откровенно слабые в ораторском искусстве и по жизни чрезвычайно стеснительные, всенепременно норовят податься в учителя, преподаватели или инструкторы, а иной раз даже и в учителя учителей.
- А… можно выйти? – робко спросила Таня Пальцева, толстая неуклюжая девушка, выглядящая старше Лениной матери, с неопределенно-серыми немытыми волосами, но крайне усидчивая, первая студентка группы.
- Покакать!!! – нервно выкрикнул Дурилов и тут же рассмеялся.
Ильин сурово посмотрел на друга, демонстрируя тем самым свое одобрение.
«После этой пары уйду», - решила Лена, но через долю секунды, подскочила на месте и выпалила:
- Бенедикт Матвеевич, мне плохо, я домой!
- Я… ээээ… Матвей Бенедиктович…
Дома Елена застала отца. Его не смутило столь ранее возращение дочери: в подробности расписания ее университетских занятий Борис Тепляков (он же Boris the Warmest) не вдавался. А через четверть часа звезда петербургской джазовой филармонии и вовсе ушла по делам.
И как только отец закрыл за собою дверь, Лена бросилась к фортепиано и пустилась в импровизацию. Все ее творческие мысли, находившиеся полтора года под строжайшим запретом холодного разума, вдруг разом вырвались наружу. Елена ощутила небывалую свободу, будто научилась летать и увидела все свысока. Горячие слезы ручьями бежали по ее щекам, руки рождали новый мир.
Слово за слово, что-то свяжется.
Ты кипящая, ты темно-синяя.
Она пела, и голос, отдохнувший за полтора года, звучал небывало свежо и пронзительно. Закончив песню, Елена упала на колени разразилась бурными громкими рыданиями.
Глава 5
Предательство поэта Огурцова
Александр Огурцов был застенчив и по-тихому нервозен. Он мнил себя натурой поэтической и втайне мечтал о настоящей мужской дружбе. По иронии судьбы интернат, в котором он воспитывался, почему-то заключил целевой договор только с институтом Герцена, что гарантировало Огурцову беспроблемное поступление в истинно женский вуз со всеми вытекающими последствиями, о которых он, тем не менее, задумываться не любил. Армия Саньку не грозила: в четырнадцать лет он впал в декаданс и попытался покончить с несправедливым миром. Попытка не удалась, но на несколько лет Санек сделался завсегдатаем психиатрической лечебницы. Результат – белый билет, мечта всех парней из интерната. Тем не менее, неучем быть не хотелось. Некоторые одноклассники подшучивали над Саньковским рвением к образованию, злорадно припоминая ему походы к психиатру, но здесь судьба оказалась благосклонной к горе-абитуриенту: странным образом среди прочих необходимых документов при поступлении в Петербургский педагогический университет не требовалось предъявлять справку из психдиспансера. Звучит весьма фантастически, однако почему-то в те годы руководство университета не задумывалось о душевном здравии будущих педагогов.
Когда перед Огурцовым встал вопрос выбора факультета, он решился на матфак, рассудив, что точные науки больше даются лицам сильного пола.
В своей группе он вопреки ожиданиям оказался единственным мужчиной, в то время как в параллельной их нашлось аж пять. Из этих пяти именно Кирилл был обречен стать другом Санька. Юрик, Харя, Дурилов и Ильин не вписывались в формат и пугали. Оставался только подслеповатый Кирилл Графинов - спокойный, неглупый и вроде как не особо острый на язык.
У Санька и Кирилла обнаружилось много общего: оба страшны собой, оба ходили с опущенной головою, оба на три года старше остальных первокурсников, ибо оба кончали нестандартные средние школы, и оба попали в университет благодаря целевому направлению (здесь стоит справедливости ради заметить, что Кирилл и без направления был вполне профпригоден как математик, чего не скажешь о Саньке).
Графинов и Огурцов быстро сблизились. Вместе прогуливали пары, посещали кинотеатры, обменивались музыкой, играли в мобильные телефоны. Они горячо спорили об искусстве и раскрывали друг другу маленькие секреты, хотя, как правило, односторонне. В частности, Кирилл поведал новому товарищу о своей возлюбленной Зульфие – Саньку поведать пока было нечего: он опасался напугать Кирилла подробностями из своей нелегкой жизни, поэтому ограничивался лишь краткими рассказами о пребывании своем в интернате.
Санек позиционировал себя как бард. Впрочем, творчество его не возбуждало любопытства в Кирилле.
Однажды пьяный Иван обнаружил на столе у Огурцова плотную тетрадку, насквозь исписанную неграмотными рифмованными текстами.
- Да ты поэт!!! – вскричал Дурилов. – Да тебя надо печатать в одном сборнике с Пушкиным и Летовым! А-ха-ха-ха-ха!
- Я… бард, - поправил Санек.
- Тем паче-с!
Глаза Дурилова заблестели, он расчехлил гитару и протянул ее Саньку.
- О, нет…
Испуганный Огурцов отчаянно замахал руками.
- Да не бойся ты нас, играй!
И как назло, рядом уже стояли Юрик с Харей, Юля Князько, эта отвратительная выскочка Лена Теплякова, даже отличница Таня Пальцева. Каждый из них по-своему требовал: «Играй».
«Я, кажется, звезда параллельной группы», - мрачно подумал Санек и обреченно запел.
Первый куплет почти удался. Никто не смеялся. Санек почти что расслабился, однако психика все же подвела его: на припеве Огурцов дал петуха и сплюнул от злости. До конца допеть бедняга так и не смог - сослался на простуду в горле и весь оставшийся день был разочарован собой. Вечером того же дня Кирилл резюмировал: «Слабовато». Санек на критику не обиделся. Кирилл же пытался не обижаться на Огурцова за стойкий запах пота, хотя это давалось ему, до ужаса чистоплотному, крайне тяжко.
В октябре Кирилл отмечал двадцать первый день рождения, «очко». Из университетских приглашены были Санек, Лена, Юля и Харя с Юриком, из школьных… маленькая худенькая Зульфия, безответная любовь несчастного Кирилла, главная героиня его мечтаний. Зульфия то и дело смущенно хихикала, и смешки эти боле походили на чахоточный кашель. Конечно, новые друзья ее неумелого ухажера, гогочущие и бранящиеся, напугали Зульфию. Понравился ей только Санек, но, что существенно, взаимно. Он показался Зульфие романтичным и немного старомодным. И ничего, что от него плохо пахнет. Разве это главное? И пусть его лицо изуродовано акне – Зульфия никогда не считала, что внешность имеет значение.
Кирилл обрадовался тому, что Санек и Зульфия нашли точки соприкосновения. Теперь можно было гулять втроем! Эти прогулки казались такими веселыми и беззаботными! Любимая девушка, лучший друг, полное взаимопонимание и взаимоприятие – вот она, новая счастливая жизнь!
Через месяц Лена Теплякова затеяла у себя пьянку, на которую в числе прочих позвала Кирилла с Огурцовым. Последний долго сопротивлялся, жалуясь на головные боли и ипохондрию, но в итоге согласился. У Санька назрел серьезный разговор к Кириллу, нужно было в наиболее мягкой форме преподнести ему весьма неприятную информацию. Сообщать такое следовало, выпив, и Санек решился использовать вечеринку у Тепляковой в своих целях.
В просторной квартире с большой кухней и двумя комнатами – огромным залом, где ночевал Boris the Warmest, и какой-то коридорообразной кишкой, в которой обитала Лена, - собралась прескверная компания. И если Дурилова, Ильина и Юлю Санек мог еще стерпеть, то непонятно откуда взявшийся белобрысый остряк, не могущий вовремя остановить свои словесные потоки, вызывал у Огурцова дрожание в членах. Этот наглец с дурацким именем Родион и безобразно простецким лицом (впрочем, не Саньку судить о безобразии лица) то и дело перебивал остальных, вставлял провокационные комментарии и смеялся, как псих, в чем мог посоревноваться даже с самим Дуриловым. Единственным существом, не удостоенным оскорблениями Родиона, была Ленина собака.
- Это надо же! Нет, это надо же! Графинов и Огурцов!!! – кричал Родион восторженно. – Это нечто в духе повестей Гоголя! Это гениально! Вы понимаете, что это гениально?
- А Гоголя я, кстати, любитель! Ха-ха-ха! – не к месту поддакивал Дурилов.
- Тут можно позволить мысли развиваться далее, - не унимался блондинистый говнюк. – К примеру, статский советник Графин Кириллов состоял в непростых сношениях со своим троюродным дядюшкой Огурцом Саньковым.
- А потом к ним присоединились их друзья Графин Огурцов и Кирилл Александров! – радостно поддержала Юля.
- Графин огурцов!!! Хххха-ха! Стакан кабачков!!!– Дурилов свалился с дивана и принялся кататься по полу. Его лицо искажала болезненная судорога, а на свитере, без того потрепанном жизнью, оставалась собачья шерсть.
«Идиот», - подумал Санек про Дурилова и хотел было пойти покурить, как вдруг Кирилл, уже около четверти часа копошащийся в Ленином компьютере, прислонив лицо вплотную к монитору (с расстояния более 10 сантиметров он мог видеть только расплывчатые пятна на рабочем столе), позвал Санька.
- Санек! А у меня классная идея! Давай, пока Лена на кухню вышла, прикольнемся над ней и уберем с рабочего стола все ярлыки и меню «Пуск»! Представляешь, как она удивится, когда это обнаружит!
- Зачем?
- Ну, смешно же!
- Ладно, давай, уберем, - вздохнул Огурцов и постарался отогнать мысли о предстоящем разговоре с другом.
Вскоре экран Лениного компьютера был девственно чист, и Санек отправился курить на лестничную клетку. Один.
Кирилла же переполняли эмоции, он не мог ждать более ни секунды и побежал на кухню, чтобы сообщить Лене об остроумном «сюрпризе»! Все остальные столпились в коридоре, дабы понаблюдать за происходящим.
- Лена! Лена! Там такое! - задыхаясь от волнения, тараторил Кирилл. - Там мы с Саньком подготовили тебе сюрприз! Вернее, я придумал, а сделал все Санек! Это очень круто! Тебя озадачит!
Лена почему-то отвернула голову и несколько мгновений смотрела в одну точку, затем произошло нечто из ряда вон выходящее... Ленин рот растянулся в улыбке, давясь от приступа хохота, она спросила:
- Вот… вот это что ли Санек сделал? – и указала на… огромную кучу свежего говна, расположившуюся перед входом в комнату отца. (Собака с виноватым видом сидела рядом).
Произошла коллективная истерика. Все пятеро беззвучно содрогались, не в силах даже вставить комментария. Пожалуй, так сильно Кирилл не смеялся никогда. Стечение обстоятельств было настолько комичным, что описать полученный эффект практически невозможно. Животы разрывались, слезы текли из глаз. Наконец истерика пошла на убыль.
- Санек накакал! – нарушил молчание Дурилов, и новая волна смеха настигла всю компанию.
На этот раз хохотали в голос, со стонами и воплями.
И по законам жанра в самый уже момент упокоения в квартиру вернулся Огурцов. Он был угрюм и отдален.
- Эх, Санек, Санек, - укоризненно произнес Родион, и истерика разразилась с новой силой.
Огурцов не сразу сообразил, в чем дело. Сообразив же, он не смог разделить всеобщей радости.
«Какой бред! Какая нелепица! И почему сейчас?» - подумал он.
После пили. Много пили. Начались даже политические дебаты, но Дурилов и Родион перебивали всех говоривших, и мысли терялись в хмельном галдеже. Санек боялся упустить момент, понимая, что действовать нужно как можно быстрее. Наконец, он решился.
- Кирилл… - срывающимся голосом, тонущем в пьяных воплях, проговорил Огурцов, - выйди со мной на лестницу, разговор есть… Серьезный.
Кирилл был порядочно нетрезв, поэтому вовсе не заметил волнения друга, напротив, он даже попытался пошутить. Саньку же было не до шуток.
- Кирилл, - лихорадочно зашептал он, едва они вышли на лестницу. – Я должен тебе сказать, что я… только спокойно, ладно? Я, мы… В общем, мы с Зульфией, как бы это сказать… в общем, мы вместе.
- Это как? – не понял Кирилл.
- То есть мы встречаемся. Уже три недели. Мы любим друг друга.
Кирилл изумленно поднял глаза на Санька. Насколько он мог видеть, тот облегченно улыбался, довольный тем, что сбросил с себя ношу ужасной тайны.
- Пиздец, - заключил Кирилл, трезвея.
- Я хотел рассказать тебе обо всем сразу, но Зульфия была против. Она боялась, что это сильно ранит тебя, она… она такая добрая! Прости меня пожалуйста! И спасибо тебе за то, что ты нас познакомил! Ты… подарил мне счастье! И не сердись на Зульфию: она очень добра к тебе.
- Она очень добра ко мне, - мрачно повторил Кирилл.
- Ты сердишься?
- Нет, блядь, я ликую, что мне еще делать! – Кирилл готов был вскипеть.
- Но ты ведь все равно мой друг, несмотря на это? Ведь между нами не встанет женщина?.. Что ты молчишь?
- Санек, ты кретин?
- Прости же!
- Пошел ты на хуй!
Тяжкий груз свалился тогда с плеч Санька. Он смог! Он признался! Огурцов до сих пор так и не понял, что перестал с того момента быть другом Кирилла.
Кирилл же вернулся в квартиру, выпил залпом рюмку водки под Ленины негодующие крики насчет ярлыков на компьютере и отправился домой.
Все казалось ему затянувшимся сном, этого не могло быть на самом деле… Что это? Двойное предательство? Он столкнулся с таким в первый раз.
«Ну почему эти двое не сказали обо всем сразу? – задавал он себе мучительный вопрос. – Боялись моей ревности? Но ведь просто ревновать гораздо приятнее, чем ревновать, ощущая себя дебилом! Три недели мы так же, как и раньше, общались и с Саньком, и с Зульфией, а они уже были вместе! А когда мы гуляли втроем? Нет! Нет! Не может быть!»
В тот день бедняга Кирилл закурил.
Нет худа без добра. Этот случай оказался началом новой дружбы – дружбы между Кириллом и Леной Тепляковой. Они раньше много общались, но по большей части в компаниях, за выпивкой. В начале же декабря они случайно оказались вдвоем в «Идеальной чашке» на Невском, 31. Выпили по чашечке кофе и неожиданно разговорились. Лена взяла и призналась Кириллу в склонности к однополой любви. А потом рассказала о своем отце и о том, что выбирала в свое время между музыкой и математикой, и выбрала математику. По правде сказать, последний факт не являлся до конца правдой, но то, что она позволила себе поведать Кириллу, было для Лены чуть ли не наивысшей степенью откровенности на тот период: дальше углубляться свою память она себе не позволяла. Впрочем, об этом будет еще много сказано.
Кирилл слушал Лену и удивлялся этой, казавшейся раньше вполне знакомой, девушке. У нее был красивый низкий голос, лишенный хрипов и прочих неприятных призвуков, характерных для многих низких голосов. По меркам Кирилла она, пожалуй, была симпатичнее всех в группе. Волосы Лена чаще всего заплетала в две тугие косицы, одевалась преимущественно в черное, ходила всегда на каблуках, отчего делалась немного выше Кирилла. В компании студентов матфака Лена выполняла роль лидера, она умела стройно излагать мысли и очень любила обличительные тирады. Она могла быть весьма резкой и ехидной, и Кирилл не желал бы стать объектом ее насмешек. Впрочем, в тот декабрьский вечер один на один с Кириллом она казалась нежной, понимающей и даже ранимой. И наш герой решился довериться ей, осознав, что не может и дальше держать обиду на Санька и Зульфию внутри.
Елена слушала внимательно, не перебивала, лишь тяжело вздыхала иногда. Потом она долго смотрела на него грустным понимающим взглядом. Она изучала его некрасивое лицо, как будто ища дополнения к его рассказу. Наконец, она заговорила:
- Это очень неприятная ситуация, Кирилл. Мне ОЧЕНЬ тебя жаль. Я догадываюсь, что от этого тебе не делается легче, но я хочу, чтобы ты знал: мне не все равно. Сейчас ты чувствуешь себя несчастным и одиноким, потому что два самых дорогих человека предали тебя, и не просто предали, а вступили в подлый заговор. И ты не можешь с этим ничего поделать. Это ужасно гадко.
Лена как будто озвучивала мысли Кирилла, настолько точны были ее слова.
- Это ужасно гадко, но, поверь, все пройдет. Твою ситуацию нельзя исправить, ее нужно пережить и забыть, выбросить из головы. Ты сейчас на первом курсе, у тебя куча новых приятелей: Ваня, Юля, Харя даже, и Юрик, и я, в конце концов. Мы рядом. Главное сейчас не углубляться в себя, иначе сойдешь с ума. Будь с нами – и все будет хорошо. Держись нас.
Такой простой и очевидный, Ленин совет помог Кириллу, и он достаточно скоро оправился от горя и смог даже наладить общение с Саньком. Только вот что-то странное произошло в их отношениях. Кирилл больше не считал Санька другом, а Огурцов, словно стыдясь содеянного, назойливо лип к Кириллу, постоянно норовя сознаться в каких-то странных вещах.
Однажды он позвонил ночью и сбивчиво зашептал в трубку:
- Кирилл, Зульфия, она… В общем, когда она кончает, она… смеется. Это нормально, скажи мне?
- Не знаю, - раздраженно ответил Кирилл и отключил телефон.
У него не было секса с Зульфией. У него вообще еще не было ни с кем секса.
В другой раз Санек поймал Кирилла в университете, отвел в угол и принялся быстро рассказывать о том, как впервые попал к психиатру.
- Это ты к чему? – поинтересовался Кирилл.
- Ну как… Мы же друзья! Мы должны все друг о друге знать!
Поначалу нездоровая жажда исповеди напугала Кирилла, но вскоре он ощутил наслаждение превосходства.
Глава 6
Недуг поэта Огурцова
Вернемся в то ноябрьское утро, когда наш слабовидящий герой отправился пить пиво с Александром Огурцовым. Шли по Каналу, затем по Гороховой и еще немного по Садовой. Курили. Молчали. Кирилл словно выпал из этого мира. Он не замечал, где они идут, не ощущал снега, бьющего в очки, и холода. Мысли путались в его большой квадратной голове. Пару раз Санек пытался заговорить с ним, но, видя полнейшее равнодушие, смущенно затихал.
Кирилл вернулся в реальность, лишь когда они очутились в стеклянной забегаловке на Сенной площади. Пивная была вся загажена и пропахла насквозь шавермой из соседнего киоска. За грязными столиками сидели сплошь пьяницы и всякого рода отбросные элементы. Кириллу сделалось неприятно: он был из брезгливых, но объяснять Саньку, что ему не по душе сие заведение, Кирилл не пожелал по причине лени.
«Стерплю», - рассудил он.
- А я ведь очень рад, что тебя сегодня встретил, - заговорил Санек, когда они взяли себе пива и уселись за стол. – Я, Кирилл, потому рад, что давно уже хочу сообщить тебе что-то и не решаюсь.
«Ты при каждой встрече решаешься мне что-нибудь сообщить», - не без раздражения подумал Кирилл».
- Ты будешь первым, кому я это расскажу, - продолжал Санек, вставляя между предложениями неестественно длинные паузы. – Первым и единственным, потому что ты мой друг! Даже мой лечащий психиатр об этом не знает… Хотя нет, есть один человек!.. Но только один человек!.. Об этом еще знает Зульфия, но это само собой разумеется… Как же она об этом может не знать!..
Внезапно Огурцов покраснел и рассмеялся как помешанный, а после резко замолчал, вздохнул тягостно и понурил голову.
- Ты уже, наверное, все понял, - утвердительно произнес он.
- Я, может, и хотел бы читать мысли, да Бог не наградил меня таким талантом, - отвечал Кирилл сухо: стало надоедать затянувшееся вступление.
- Прости меня, что я медлю! – взмолился Санек. – Ты сейчас услышишь и все сразу поймешь! И перестанешь злиться на то, что я тяну. Дело в том, что у меня… у меня БЕССИЛИЕ.
Кирилл никак не реагировал.
- Ты понял? – неуверенно переспросил Огурцов.
- Нет.
- У меня бессилие. Половое бессилие. Полное.
В глазах Санька горела радость сделанного признания. Кирилл окинул его недоверчивым взглядом.
- То есть… это… как это?
- Полное половое бессилие! – с еще большей радостью повторил Санек. А потом и добавил с гордостью: - Вообще не стоит!
«Поздравляю!» - захотелось сострить Кириллу, но он сдержался и вслух сказал:
- То есть ты имеешь в виду, что, когда ты с девушкой пытаешься заняться сексом, ты пугаешься, и у тебя ничего не происходит?
- Нет! У меня вообще никогда не получается!!! Даже когда я сам!
- Постой, Санек, ты вообще никогда…?
- Два раза, во сне. В детстве.
Кирилл опустил глаза, не зная, как себя вести. Что уж тут скажешь!
- Санек, тебе к врачу надо.
- Я не пойду к врачу! Я не могу! И Зульфия говорит, не надо. Она меня и таким любит! Говорит, что другой ей не нужен!
- Что за вздор!.. Хотя подожди-ка! Как тогда… как тогда ты говорил, что Зульфия кончает, когда смеется?
- Смеется, когда кончает, - поправил Огурцов.
- Ну?
- А-а-а-а-а! Ха-ха! Так все же просто!.. Я же языком, языком!
Глаза Огурцова блестели, на щеках выступил нездоровый румянец, и вид его был совершенно безумный. От этого неаппетитного зрелища Кирилла даже затошнило.
«Он же больной на голову! – думал Кирилл. – Теперь все ясно. Как я раньше не догадывался! И не зря все эти психушки… Налицо патология. А Зульфия! Она что же, не замечает? Ее не коробит? Хотя какое мне теперь дело до Зульфии, когда такая интересная история пошла? Надо, кстати, спросить Санька про Лену. Он ее, конечно, на дух не переносит, но его мнение обо мне в этом контексте послушать все же интересно. У нас с ним должно быть совершенно разное восприятие в таких вопросах».
- Санек, а за что ты не любишь Лену Теплякову? – как будто между прочим, спросил Кирилл.
- Ясное дело, за что. Она выскочка.
- Только за это?
- Она считает себя самой умной и…
- Но ведь она действительно самая умная в нашей группе, - перебил Кирилл.
- Она дурная девица с хорошими мозгами, не более. А еще она уродина.
- Она? Уродина? – удивился Кирилл.
- Я ненавижу таких. Высоких, рыжих, с узким лицом. – Санек говорил коротко, отрывисто, как бы желая сменить тему. – Терпеть не могу! А с чего вообще она тебя волнует?
Кирилл кинул на Огурцова подслепый оценивающий взор.
«Сказать? Или не поймет? Хотя какая разница, я же не ради понимания, а ради свежего взгляда. Он приревнует, думаю. Ну и пускай пострадает, ему полезно».
- С чего обычно молодые женщины волнуют молодых мужчин?..
- Ах, вот как… - растерянно проговорил Огурцов и примолк, обдумывая услышанное.
«Кажется, у него разрушились стереотипы, - размышлял про себя Кирилл. – Он меньше всего ожидал такого поворота. Интересно, что он сейчас скажет: начнет отговаривать или решит поддержать во всех начинаниях, потому что он мой «друг»?.. Интересно… Долго думает – видно, выбор непростой».
- Кирилл, ты прости, но мне кажется, что она… - Огурцов замялся. – Она лесбиянка.
«Решил отговорить», - заключил Кирилл. Потом спросил:
- Это она сама тебе говорила?
- Разумеется, нет. Но мне так кажется. Я не могу представить ее с мужчиной. Пытаюсь напрячь воображение и представить, но не получается. Это, конечно, может, оттого, что ее характера не выдержит ни один нормальный мужик…
- Она бисексуалка, - отрезал Кирилл, хотя не был уверен в своих словах.
- Тогда пробуй, - пожал плечами Санек. – Но осторожно, а то измучит. Если понадобится мое участие, я помогу тебе, потому что я твой друг!..
Кирилл злобно посмотрел на Огурцова.
- Ладно, пойдем, Санек! Не могу тут больше находиться: воняет ужасно.
- Ты на метро?
- Нет, Санек, ты иди, спускайся в метро, а мне надо еще по делам.
Отделавшись от Огурцова, Кирилл двинулся по Садовой в сторону Невского. Ленин образ не покидал его ни на секунду. Думать о Лене было мучительно сладко. И эта мучительная сладость была раньше Кириллу незнакома, хотя чуть ли не с детства он ждал этого чувства. С Зульфией все было не так, а в половину силы, что ли… Зульфия вызывала нежность, умиление… Чувство к ней было добрым, светлым… Лена же сводила с ума. Сидя за одной партой с Зульфией, Кирилл был спокоен и счастлив, он тихо улыбался и хотел погладить соседку по парте по голове, угостить шоколадкой… Сейчас же голова его шла кругом, дыхание сбивалось с ритма, в груди возникало жгучее болезненное ощущение, хотелось летать, нырять под воду и выть от боли. Он поймал себя на том, что идет вприпрыжку, в замешательстве остановился посреди улицы и с ужасом для себя окончательно осознал, что по-настоящему влюблен.
На Садовой, как и всегда, было слишком много народу: торговцы, бродяги, алкоголики, толпы спешащих по делам менеджеров - все они создавали единую живую массу, мерзкую и копошащуюся, норовящую заглотить нашего несчастного полуслепого героя.
«Будет тяжело, - бормотал он себе под нос. – С такими как она не бывает иначе. Но я попробую. Обязательно попробую. Потому что если я не сделаю этой попытки, то не смогу вообще себя уважать. Прямо завтра можно. Только здесь нужно холодным умом, а не как сегодня утром. Надо обдумать, что я скажу ей, найти удобное время. Надо сейчас же пойти в универ, разведать ситуацию. Вот и посмотрим тогда, когда…»
С этими мыслями он вышел на Невский и повернул налево. Когда же он проходил мимо Казанского Собора, его окликнули.
- Привет прогульщикам!
Перед Кириллом стояла, широко улыбаясь, Юля Князько. В руках она держала свою извечную сумку и бумажный пакет с тетрадями (была у нее такая особенность складывать тетрадки в подарочный пакетик даже в стужу и в жижу).
- Привет, привет.
- А где ты был? – любопытствовала Юля.
- Да так… С Саньком.
Кирилл огляделся.
- Почему ты одна? Где Лена?
- Она на геометрии сказала, что ей плохо и ушла.
Услышанное, учитывая характер Тепляковой, звучало не очень правдоподобно, если не сказать фантастично.
- Быть такого не может, - сказал Кирилл. – Она скорей умрет на паре, чем сознается, что больна.
- Это ты все верно говоришь. И в действительности она не больна. Я звонила ей. Она рассказала, что на лекции Мейергольца получила сообщение от Родика. Ему срочно понадобилась помощь. Что-то, касающееся его собаки, я не очень поняла.
Кирилл никогда не понимал собачников, кошатников, крысоводов и прочих почитателей фауны. Любовь к братьям нашим меньшим казалась ему сущей глупостью. Зачем растрачивать свои душевные силы на каких-то слюнявых безмозглых тварей, если жизнь человеческая и без того немилосердна? Вот и сейчас он недоумевал: что такого могло произойти с собакой, чтобы вызывать человека прямо с пары… Да даже если бы собака сдохла…
«Зря приходил: Лены все равно нет, ничего не разведал, - говорил про себя Кирилл. – Надо позвонить ей. Хотя лучше не стоит: и так ее сегодня напугал. Здесь нельзя суетиться».
- Ты домой, Кирилл? - спросила Юля.
- Видимо, да.
- Поможешь сумку нести?
- Да-да.
Они медленно побрели к метро.
Часов в 18 того же дня, запершись в ванной комнате, Кирилл самозабвенно мастурбировал, представляя себе Лену. «А Санек так не может», - подумалось ему, и на душе сделалось приятно. Он устыдился своих чувств и гневно приказал им идти прочь, но змеящаяся желчная улыбка все равно не сходила с лица.
Вскоре стыд уступил место радости нового положения.
Глава 7
Весь оставшийся вечер Кирилл пребывал в состоянии радостного возбуждения. Мысли о Коленьке, долгах в университете и собственной бесполезности отошли на второй план. Все вокруг казалось ему прекрасным и дружелюбным, хотелось то смеяться, то рыдать, было трудно сосредоточить свое внимание на чем-то конкретном. После он долго не мог уснуть, ворочался, потел, затем вставал, раскрывал окно, жадно глотал влажный прохладный воздух и снова ложился. Неизменно замерзал, вскакивал, захлопывал окно, и все повторялось сначала.
«Вот оно, счастье, - думалось ему. – Настоящее человеческое счастье, неоспоримое и исцеляющее. Как беден человек, не переживший ничего подобного! Лена, Лена… Ты пока еще не знаешь. И ничего. Придет время, я скажу тебе».
Удивительным образом в тот момент его почти не волновал Ленин ответ: казалось, что он здесь совершенно не важен, а важно лишь это душераздирающее ощущение полета, вдохновения и счастливого безумия.
«Хоть бы это никогда не закончилось! - шептал он. – Хоть бы подольше можно было этим наслаждаться!»
Внезапно ему вспомнилось первое знакомство с Зульфией. Это было как будто в прошлой жизни, хотя на самом деле они познакомились не столь давно.
Первого сентября 2002 года классная руководительница Маргарита Васильевна Штерн, сухая средних лет дама, претерпевшая тотальную до неприличия профессиональную деформацию, с тугим пучком на голове и очками-половинками на носу, стояла у доски, держа за руку невысокого роста худую девушку, смущенно смотрящую в пол.
- Так! – начала свою речь Маргарита Васильевна.
Любопытно, что по слову «так» в начале предложения можно легко угадать человека педагогической профессии.
- Так, дорогие мои! – говорила Штерн поставленным голосом учителя. – Хочу представить вам вашу новую одноклассницу Зульфию. Зульфия приехала из Казахстана, и здесь у нее еще нет друзей, поэтому попрошу вас быть с нею предельно добрыми и по возможности помогать ей. В Казахстане Зульфия училась в обыкновенной школе, потому что в городке, в котором она жила, специального учебного заведения для слабовидящих нет. Поскольку Зульфия закончила 10-й класс общеобразовательной школы, мы приняли ее сразу в 13-ый. Будем надеяться, она справится.
Кирилл догадался, что Зульфие неловко находиться в центре столь пристального и бестактного, как ему показалось, внимания, и он немедленного решил помочь девушке.
- Маргарита Васильевна! – выкрикнул он с места, не подняв предварительно руки. – Может, хватит уже мучить человека? Зульфия и так стесняется, наверняка, а тут еще вы …
- Графинов! – остановила его Штерн. Она была в возмущении. – Так, Графинов, вы, наверное, уже с 1 сентября решили продемонстрировать мне свое отвратительное поведение!
- Но я… - попытался вставить свое слово Кирилл.
- Так, помолчите, когда я говорю. А впрочем, я уже все сказала… А раз уж вы так озабочены душевным благополучием новенькой, то предлагаю вам и взять ее под опеку. Зульфия, садитесь к Графинову, у него как раз свободно.
Здесь-то все и завязалось.
Он целыми днями наблюдал за ней и сделал множество открытий. У Зульфии было три пары очков, и она меняла их каждую неделю. Кириллу это казалось непонятным, но очень трогательным. Еще Зульфия всегда носила с собою мягкую игрушку: не то медведя, не то бобра с ярким бантом на шее. Это было умилительно до слез. Кирилл замечал каждую мелочь и как маленький мальчик радовался своей наблюдательности. Он даже научился понимать, когда ей хорошо, а когда не очень. Это зависело от характера ее покашливающего смеха: если она хихикала, смотря собеседнику в лицо, это означало, что она чувствует себя прекрасно и ничто ее не беспокоит. Если же она опускала глаза вниз, а затем только хихикала, это значило, что какая-то тоска поселилась в ее сердце.
Однажды она спросила Кирилла.
- Кто твой любимый литературный герой?
- Чичиков, - почему-то сказал Кирилл. Он никогда не задумывался над этим вопросом.
- Хи-хи-хи, Чичиков! Разве он может быть любимым героем?
- Может! – твердо ответил Кирилл, хотя про себя согласился, что говорит нелепицу.
Потом он пригласил ее в гости. Мать по такому случаю испекла капустный пирог. Родительница была горда за сына, у которого появился друг женского пола. «Совсем взрослый стал», - думала мать. За столом она умиленно смотрела на подругу своего чада и сочувственно приговаривала:
- Ты кушай, кушай, Зульфия. Тебе надо, ты вот какая худая.
И Кириллу было стыдно.
После отмечали его день рождения, чуть позже – ее. Все шло своим чередом.
К новому году Кирилл признался себе, что влюблен, а в мае признался в этом Зульфие. Признание не готовилось заранее, все получилось как бы случайно… До той секунды, когда слова любви своевольно сорвались с уст Кирилла, он вовсе не собирался производить никаких объяснений, желая оставить свое чувство невысказанным. Но в тот чудесный майский день Зульфия была особо красива, из ларька доносилась пафосная музыка, Кирилл точно опьянел от свежего теплого воздуха, схватил Зульфию за плечи и выпалил словно в лихорадке: «Я люблю тебя!» Она захихикала, опустив голову, и ничего не сказала… И все пошло по-прежнему: прогулки, чаепития, задушевные разговоры. Ничего не изменилось, просто Зульфия теперь знала кое-что про Кирилла. Ему тогда и этого было достаточно.
Первое знакомство с Леной Тепляковой произошло совсем иначе. Кирилл заметил ее еще первого сентября – она стояла в кругу зрителей и бесстрашно громко пародировала Мейергольца. Получалось ну о-о-о-чень похоже!
«Лена, ты супер!», «Лена, браво!» - слышалось отовсюду.
Кирилл сразу проникся уважением к этой веселой смелой девушке. В ней привлекала какая-то бесшабашность, впрочем, выходящая иногда за рамки дозволенного.
Через неделю Лена снова поразила Кирилла: после какой-то пары, не дождавшись, пока преподаватель выйдет, она встала, сложила руки в рупор и что есть мочи закричала:
- Ребята, пойдемте буха-а-а-а-а-а-ть!!!
Помнится, преподаватель наградил ее заинтересованным взглядом. Кириллу сделалось слегка неловко за одногруппницу.
Вскоре студенты матфака узнали, что квартира Тепляковой почти всегда свободна до ночи, и грянула развеселая студенческая жизнь.
Решительно, у резкой, яркой и громогласной Елены не было ничего общего с тихой, скромной и болезненно-женственной Зульфией. Единственное, что их объединяло, это любовь Кирилла. Однако сейчас Кирилл уже не считал чувство к Зульфие за любовь - настолько спокойнее и скучнее оно было.
С этими мыслями Кирилл заснул.
……………………………………………….
…………………….
…..
.
……………………………………..
Глава 8
На следующий же день выяснилось, что в субботу утром Boris the Warmest вместе со своим коллективом отправляется на пару-тройку дней в Выборг давать какие-то благотворительные концерты. Кирилл узнал об этом случайно, невольно услышав, как Лена приглашает к себе по этому случаю Юлю. Юля же еще удивительнейшим образом имела возможность согласиться, ибо произошло воистину удачное совпадение: ее отец, мама и бабушка уезжали в эти же выходные Москву, что само по себе было почти невероятно и давало к тому же Юле совершенно редкую возможность не ночевать дома. Князько вся светилась, ей не терпелось вкусить настоящей студенческой жизни, не дополненной неизбежной спортивной сумкой и не омраченной необходимостью явиться домой до 22-х. Лена тоже была счастлива. Ей не хватало теплого женского общения: в университете она дружила по большей части с юношами, а от школьных подруг она сама себя отгородила. Впрочем, камерному девичнику не суждено было случиться: неожиданно откуда-то из-за угла нагрянул Кирилл во всей своей красе и прямо в лоб, немного сбиваясь, спросил:
- Возьмете меня тоже?
После неловкой паузы наш герой добавил, как бы оправдывая свою беспардонность:
- Я пенсию получил. Могу винца купить.
Девушки замешкались, но согласились.
До субботы оставалось два дня. Много всего передумал Кирилл за эти два дня… Новая идея его расцветала в воспаленном сознании, то вознося нашего героя к небесам, то беспощадно кидая на землю. Иногда он казался совершенно безумным, а иногда вдруг обретал покой и лишь угрюмо усмехался себе под нос. Но мы намеренно не будем нагружать читателя этими тяжелыми и мучительными внутренними монологами. Перенесемся сразу в тот самый субботний вечер, в Ленину квартиру.
Собрались около 8 вечера. Все трое были веселы, румяны и желали кутить, и у каждого на то была своя собственная причина. Кирилл явился с вином, но без цветов, рассудив, что стоят они неоправданно дорого и к тому же могут испортить ему весь план, смутив неимоверно. Впрочем, четкого плана у нашего героя не было.
- Боже, как я счастлива! – восторженно произнесла Юля и, предвкушая великий разгул, огляделась по сторонам. – Наконец-то я свободна! Наконец-то я смогу по-настоящему напиться! До беспамятства! Эх, доставай вино, Кирилл!
- Тяжело тебе, Юлия Евгеньевна, - грустно сказала Елена. – Не понимаю, как ты можешь все это терпеть.
- Ты имеешь в виду моего отца?
- Кого же еще.
- Я привыкла. Я так с рождения живу. И ничего.
- А мама твоя как это переносит?
- Тоже привыкла. Привыкла и даже полюбила его.
- Очень интересно, - задумчиво проговорила Елена. – А… бабушка? Впрочем, извини, вопросы мои, возможно, не совсем корректны, да, честно говоря, и вовсе бестактны… Просто я давно смотрю на тебя и не понимаю, как ты сама не запуталась… Ты же каждый день врешь.
- Я еще и сумку тяжелую с собой каждый день таскаю и пугаю своими переодеваниями то официантов, то продавцов, то родственников Кирилла, - напомнила Юля и рассмеялась. – Лена, не пытайся даже в это вникать. Не поймешь. Кирилл Андреич, несите вино!
- Но подожди! – не унималась Лена. – Ведь когда твоему отцу было двадцать лет, когда вся эта извращенная религия ему в голову ударила, ведь твоя бабушка была совсем молода? Сколько ей было – сорок, пятьдесят? Почему она стерпела?.. Почему не обратилась… к психиатру? Стоп! Твой отец прыгал из окна… Значит, он потом еще некоторое время состоял на учете в дурке, верно? Почему же твоя бабушка не сообщила его лечащему врачу о таких серьезных изменениях в поведении сына? Ведь очевидно же, что необходимо было это сделать!
Кириллу показалось, что Лена заходит слишком далеко, однако Юля терпеливо выслушивала ее неприличные вопросы, улыбаясь, и, казалось, была нисколько не раздражена. Кирилл жадно вслушивался в разговор, происходящий между девушками, изо всех сил пытаясь отвлечься от предстоящего признания, дабы не впасть раньше времени в панику и не совершить разного рода глупостей.
- А тетка твоя? – продолжала Лена. – Та, которая дарит тебе одежду и косметику! Почему из всех вас никто не делает попыток прекратить этот театр абсурда? Ты же когда-нибудь выйдешь замуж, родишь детей… и что ты будешь делать? Ты будешь переодевать их перед приходом деда?
- Леночка, оставь это, - на сей раз Юля уже потребовала. – Со своим уставом в чужой монастырь… сама понимаешь. Кирилл, да принесешь ты вино уже?
- Сейчас принесу, - отозвался Кирилл и медленно побрел на кухню.
Когда же он оказался на кухне, ему внезапно сделалось невероятно тоскливо, он готов был почти заплакать, но успел все же взять себя в руки и совладать со столь бурным проявлением чувств. Через несколько мгновений тоска сменилась неким приятным страхом – страхом человека, идущего «на Дело», и его рот искривился в злобной самодовольной улыбке.
Вдруг он сделался себе смешон.
«Куда я лезу! – с досадой подумал он. – Это заведомо проигрышный вариант. У меня ничего не выйдет и выйти не может. Я знал это с самого начала, но все равно сводил себя с ума, намеренно сводил… Отказаться бы от этой затеи сейчас и забыть! Экий же я слабак и трус! Противно…»
Кириллу почему-то вспомнилось, как в прошлом году, когда однажды он решил зайти к Елене по какому-то быстрому делу, его угораздило потерять в ее подъезде левое очко: несчастное стекло наиподлейшим образом выскочило из оправы, приземлилось на ступеньку, проехалось немного, затем завертелось и полетело в пролет. Минут пять он стоял возле двери в Ленину квартиру, нервно куря и обдумывая свое дальнейшее поведение, после чего позвонил в дверь и стыдливо сообщил Елене о своем казусе. Пробежавшись вверх-вниз по лестнице около трех раз, Лена, наконец, отыскала сбежавший от хозяина атрибут. Стоит заметить, что все это время Кирилл мужественно сопровождал ее в искании, иногда давая советы вроде «загляни под батарею» или «посмотри вон в том углу» и опасливо интересуясь возможностью добыть по такому случаю ключ от подвала. К счастью, до подвала беглое очко не долетело. В течение почти месяца после этого ужасного эпизода Лена называла Кирилла исключительно Графом Потерянного Очка.
«На что ты претендуешь, Граф Потерянного Очка?!» - горько усмехнулся Кирилл… Постояв в растерянности еще некоторое время, он достал из холодильника белое вино и побрел в комнату.
- Кирилл, ну где же ты ходишь? Наливай нам всем! – приказала Елена.
Кирилл повиновался.
- Елена Борисовна, позвольте теперь мне попытать вас насчет вашего папы, - сказала Юля, когда они сделали по глотку.
«Сейчас будет много разговоров… Главное молчать сейчас, а то непременно скажу не так, скажу лишнего», - рассуждал про себя Кирилл.
- Меня? Насчет моего папы? – удивилась Елена. – Это любопытно. Что ж, валяй.
- Не сочти мой вопрос за оскорбительный, но… Я недавно смотрела фильм на лесбийскую тему. Там девочка-подросток была застукана родителями со своей подругой по колледжу… Все это было достаточно болезненно, хотя в итоге все друг друга простили и признали. Вот я и задумалась о тебе в этом контексте… Как… и когда ты собираешься рассказать отцу о своей сексуальной ориентации?
- О моей сексуальной ориентации? – Елена рассмеялась. – Какой скучный неоригинальный вопрос, Юля…
- И все же?
- А кто тебе сказал, что я буду разговаривать с отцом о своей сексуальной ориентации? Есть темы, на которые не нужно разговаривать с родителями, и в этом решительно нет никакого обмана и никакой низости, а все эти фильмы про гомосексуальных подростков, которые признаются маме с папой в своей «непохожести», - недостойное дерьмо, далекое от искусства и сомнительное с точки зрения достоверности и морали. Не вся информация полезна всякому. Отец все равно не поймет меня. Сначала не поверит, а потом расстроится и разочаруется во мне. Надо беречь тех, кто любит тебя больше жизни, и избавить их уши и души от малополезных откровений. Знаете, я вам еще больше скажу. В дистанции между родителями и детьми, вернее в ее соразмерности и адекватности, заключается нравственное начало человека. В морально здоровой семье всегда существует… как бы удачнее выразиться… некоторая… оберегающая недосказанность. Она может висеть в воздухе смутными предчувствиями, разными догадками – верными и неверными, висеть может долгими годами, и никто… никто (!) в любящей семье не посмеет покуситься на эту святую недоговоренность лишним вопросом или двусмысленным взглядом… Ее, напротив, будут беречь всеми силами, выгоняя все предчувствия и догадки вон из головы и сердца, ибо в ней, в недосказанности, вся благая сила любви и заключена. Но стоит дистанции нарушиться – сузиться, расшириться или сдвинуться в область иных проблем, - как семья перестает быть здоровой. И тогда любовь начинает калечить, и возникают подлость и вранье…
- То есть дистанция в вашей семье – признак высокой нравственности и взаимного уважения, а в моей – подлости и вранья? – с вызовом перебила Елену Юля.
- Именно так.
Наступила напряженная пауза. Юля и Лена испытующе смотрели друг на друга, а потом вдруг захохотали и бросились обниматься.
- А все же, что ты будешь делать с детьми? – подал голос Кирилл: ему не понравились эти объятия и захотелось во что бы то ни стало прекратить их.
- Ха-ха-ха, поговорим о детках… Это сложный вопрос, друзья. Я не исключаю в принципе и своего замужества. Если я полюблю вдруг мужчину, чего почему-то никто, кроме меня, предположить не может, то мы обязательно поженимся, и у нас будут дети, и все будет прекрасно. Если же я буду с женщиной, то здесь все сложнее, потому как с одной стороны я считаю здорового бездетного человека в некотором смысле преступником, а с другой догадываюсь, что две лесбиянки вряд ли воспитают достойного мужчину (у меня же может родиться именно сын)… Сын с двумя мамами – нехороший вариант… Не в том смысле, что он станет геем! Нет, скорей всего, он будет натуралом, но в этом-то и основная сложность. Мужчина воспитывается на личном примере отца: он наблюдает за тем, как отец ведет себя с матерью, и учится искусству полового общения. Чему научится мальчик от двух матерей?
- Да, это не самый удачный вариант, - усмехнулась Юлия. – Выпьем же еще!
- А почему Кирилл Андреич вдруг так недоволен? – спросила Елена. – Ты не согласен? Озвучь нам свое мнение!
- Я… считаю, - Кирилл говорил сбивчиво и голос его дрожал. Он на ходу придумывал ответ, ибо ранее никогда не размышлял над такими вопросами. – Я считаю, что лесбийская любовь – это… это возрастной период, который пройдет. Это – как эксперимент, как средство реализации своих сексуальных эмоций при отсутствии опыта… с достойным мужчиной.
- У-у-у-у, батюшка, да вы – фаллоцентрист! - с неодобрением протянула Лена. – То есть, по-вашему, две взрослые женщины не могут состоять в серьезных отношениях друг с другом?
- Думаю, что не могут. Они могут лишь полагать, что состоят в серьезных отношениях, но на самом деле это блажь, и им просто… не посчастливилось попробовать это с хорошим мужчиной… они не нашли единственного…
- А геи? Геи серьезны? – резко оборвала его Лена.
- Да, геи серьезны. То есть… лично мне они отвратительны, но я понимаю, как… как это!
Кириллу сделалось горько и противно от своей речи.
«Зачем, зачем я это сказал? Да почему же я такой идиот? О, нет!.. Я ведь даже так не считаю… При первой возможности надо уйти покурить».
- Фаллоцентризм, до мозга костей, - поставила диагноз Елена. – Ты пребываешь в плену страшных бредней и искренне считаешь, что весь мир вращается вокруг этого вашего дурацкого фаллоса. По-твоему, люди не могут любить друг друга, если у одного из них нет члена?! Какая дикость! Открою тебе секрет, Кирюша! Для того, чтобы два человека могли любить друг друга, вовсе не нужно, чтобы у одного из них был член. А для того, чтобы понять, что ты лесбиянка, не обязательно спать с мужчиной! Не нужно вообще спать с мужчиной, если тебе этого не хочется.
Кирилл боялся потерять самообладание: если сейчас он сделает неверный шаг, то все будет потеряно безвозвратно.
«Что ей ответить? Отказаться от давешних слов и признать неправоту? Это, верно, будет еще более по-идиотски», - пронеслось в его голове. Кирилл почувствовал, что его ладони вспотели, а колени слегка дрожат.
- Но… как девушка может говорить, что она не хочет секса с мужчиной, если ни разу не пробовала? – неуверенно произнес он. – Как можно не желать того, чего не знаешь?
- Я согласна, - робко добавила Юля.
- Ах, и ты согласна? – Лена всплеснула руками. – О чем вы оба говорите? Нельзя не знать, что такое секс! Любой здоровый взрослый человек знает, что такое секс, даже если он девственник или малоопытный, потому что эти знания заложены в нас природой. И зачем вообще так преувеличивать значение секса? Секс – это всего лишь секс. Это одна из составляющих отношений в паре, не более. Эта составляющая даже не всегда является неотъемлемой, потому что в принципе взаимные обязательства и взаимная ответственность между двумя любящими людьми могут возникнуть и без секса вовсе! Да, с точки зрения большинства людей, в особенности таких, как ты, Кирилл Андреевич, и ты, Юлия Евгеньевна, это будут отношения странные, но, тем не менее, это будут отношения. Да, так бывает… А вы… Вам говорят, что фаллос есть вершина мироздания – вы верите. Вам говорят, что главное в жизни – совокупляться, и вы все клеймите позором тех, кто так не считает, называете их лузерами, потому что свято веруете, что с ними действительно что-то не так! Мужчины кричат направо и налево о том, что женщины без их фаллоса сойдут с ума, а женщины до того уж залгались, желая соответствовать законам этой глупой… религии, что и сами поверили, что жить не смогут без совокуплений по расписанию!
Лена была в ударе, ее глаза блестели, а щеки пылали. Она была прекрасна.
- Мне кажется, этот вопрос слишком сильно уж тебя волнует, - как можно более мягко сказал Кирилл.
- Вот еще увидите, что не алкоголь и не наркотики погубят в нас людей, - отстраненно произнесла Елена. – Поиски сексуального подтекста в стакане чая порой смотрятся весьма забавно, однако все это может привести к весьма неприятным последствиям. И частично эти последствия мы уже наблюдаем. Это, например, выражается в полнейшем неуважении к женщине в современном обществе. Роль женщины – ублажать фаллос, а значит, и рассматривать женщину как личность совершенно не требуется… И зачем? Она же объект совокупления, не больше… «Чиксы, телки, буфера!» Фу, дрянь! Впрочем, меня уже утомила эта тема.
Кирилл схватил пачку сигарет и выбежал на лестницу. Некоторое время он не мог справиться с зажигалкой: так дрожали руки. Было совершенно нечем дышать, все тело его сделалось липким, ему даже показалось, что он заболевает.
«Когда? Когда? Как угадать нужный момент? Я не смогу, черт возьми! Я уже все испортил…. И за что дядя Миша сыграл со мной эту шутку? Только он один и виноват во всем. Тьфу, как я жалок…»
Он распахнул окно и задышал полной грудью. Хлопья снега полетели ему в лицо. Этот холодный воздух точно подарил ему надежду.
«Я смогу! – возопил он. – Смогу, смогу, смогу!»
В этом вопле было что-то нечеловеческое.
Глава 9
Он простоял на лестничной клетке достаточно долго, а когда вернулся, не без удовлетворения обнаружил, что обе девушки уже порядочно нетрезвы. Юля исполняла пикантную песню, аккомпанируя себе на гитаре:
Мой маленький друг,
Моя первая боль!
О, главный мой признак,
Всех мыслей король…
Когда-то хотел я
Покончить с собой:
Столь маленьким был
Мой игривый король.
А-а-а-а-а, а-а-а-а-а-а,
Пи-и-и-исечка моя-а-а-а-а!
Аа-а-а-а-а-а, а-а-а-а-а, е-е-е-е-е-е,
Кто я без тебя-а-а-а-а!
Я рос, рос и он,
Он окреп, возмужал.
С утра я вставал -
И король мой вставал!
Я чувства питал,
Страсть губила меня,
И ты, мой товарищ,
Пылал от огня!
А-а-а-а-а, а-а-а-а-а-а,
Пи-и-и-исечка моя-а-а-а-а!
Аа-а-а-а-а-а, а-а-а-а-а, е-е-е-е-е-е,
Кто я без тебя-а-а-а!
Но время бежит,
Дарит новую боль,
Обвис и обмяк мой
Игривый король…
И дети смеются,
И внуки вокруг,
А ты просто так
Лишь болтаешься, друг!
А-а-а-а-а-а, е-е-е-е-е!
- Это мой папа написал! – гордо возвестила Юля, закончив петь. – Гимн фаллоцентриста!
- Человек-парадокс, - отозвалась Лена. – Вот скажи, петь эту песню – не грех для него?
- Нет, не грех. Петь Летова – грех, а такую песенку петь можно. Когда мне было лет пять, папа разучивал со мной матерные стишки и снимал этот сомнительный процесс на видеокамеру, чтобы показать потом коллегам в театре, какой у него талантливый ребенок. Мой папа воистину человек-парадокс. Он против нормальной одежды, дискотек и неблагонадежных юношей, но свято чтит мое личное пространство. Это к вопросу о неадекватности дистанции между членами нашей семьи, Лена… Ха-ха-ха! Если бы папочка почаще заглядывал в мою комнату, его давно бы хватил кондратий… Нет, ей-богу! Ведь удивительно же, как до сих пор его не настораживает, что каждый будний день я неутомимо хожу в бассейн! Не устаю, мне не надоедает, у меня всегда есть настроение! Он мог бы позвонить моему тренеру и выяснить, как часто тот меня видит. Но папа не сделает этого! Зато он как-то догадался, что ты, Лена, лесбиянка. Помнишь, ты была у меня в гостях на первом курсе? «А эта Лена, она что, девушек любит?» - вот что он спросил, когда ты ушла. Я говорю: «С чего ты взял, папочка, она же не мужеподобная». А он говорит, что ему почему-то так кажется, и РАДУЕТСЯ. Даже на работе рассказал (с гордостью!), что у Юлечки появилась приятельница нетрадиционной сексуальной ориентации. И главное, что папа к тебе прекрасно относится. А вечерами, бывает, подойдет ко мне и вкрадчиво спросит: «Юленька, а ведь твои новые друзья из университета не курят?» «Не-е-е-е-т», - отвечаю. «Это хорошо, Юленька. Ты ведь перестанешь с ними общаться, если заметишь, что они покуривают?» С курящими дружить нельзя, а с гомосексуалистами можно! Хорошо? А еще папа любит рассказывать при маме о своих похождениях на стороне. Это не грех. «Это нужно каждому артисту для профессионального роста».
«Дался им этот несчастный религиозный полу-тиран! – с досадой подумал Кирилл. – Я же рискую до Дела не дойти под такие-то монологи… Надо что-то сказать? Но что? Верно, лучше пока молчать».
- Это называется «выборочная религиозность», - сказала Елена.
- Да. Видимо, так и называется. Я стараюсь думать, что это все послано мне судьбой, чтобы я сделалась лучше. Страдания закаляют человека, делают чище, заставляют его душу трудиться.
- Ты вправду так думаешь? Что страдания делают человека лучше? – на Ленином лице читалось неумение.
- В общем, да.
- А я считаю, что страдания делают человека хуже. Никаких преображений души – только озлобленность, завистливость и лицемерие.
- В некоторых случаях, безусловно, так, но бывает правильная, полезная боль…
- О, нет! Правильная и полезная боль, боль исцеляющая, очищающая и обогащающая – исключительное право и святая задача искусства, но не… гм… папы. Чтобы переживать эту правильную, развивающую боль, нужно иметь контакт с настоящим искусством. Человек же не имеет права воспитывать другого человека болью.
Воцарилась тишина.
Кириллом снова овладел страх, он расстегнул верхнюю пуговицу рубахи и старался ни на кого не смотреть, дабы не вызывать лишних вопросов о своем неимоверно взволнованном виде. Ему на пару мгновений показалось, что настал тот самый момент и пора уже выкрикнуть признание и выйти вон, но тут же он почувствовал, что не может сейчас произнести и звука, и принялся ждать.
Выпили еще вина.
- А знаете! – с бескрайним воодушевлением почти взвизгнула Елена, и это определенно было что-то не знакомое доселе ни Кириллу, ни Юле. – Я вам когда-нибудь расскажу, почему я не пошла в музыку. Сейчас не спрашивайте – не могу об этом говорить. Но это все не то… Я вам раньше не пела никогда, потому что мне было тяжко. А в тот день, когда я сбежала с Мейергольца, я впервые за полтора года села за фортепиано и запела… свою песню... свою первую песню! И мне вдруг стало удивительно хорошо! Я наврала вам тогда, что пошла к Роде, но это сейчас уже неважно. В общем, вы никогда не слышали, как я пою, и сейчас я хочу… спеть вам. Это не совсем песня, это более омузыкаленное стихотворение, как, знаете, у Нины Симон есть… ладно, оставим в покое Нину Симон… Слушайте же!
Она резво подскочила с дивана, поставила бокал с вином на письменный стол и быстро села за пианино.
Песня была полна декаданса. Первый куплет исполнялся сухо и отстраненно.
Бей меня, деточка!
Бей, мое золото!
Чтобы я сделалась, сделалась, сделалась краше!
Мы же пьяны,
Мы красивы и молоды!
Мы никому, никому, никому не расскажем,
Никому не расскажем,
Потому что они
Никогда, никогда, никогда,
Никогда не поймут.
(Далее шел фортепианный проигрыш).
Сижу и смотрю между делом
На твое отраженье в ложечке…
Меня здесь считают смелой,
Поверить бы хоть немножечко,
Поверить бы хоть немножечко
В свою бесконечную силу,
Но нет!
(Вторая часть отличалась более плотной фактурой аккомпанемента и более агрессивной манерой пения. Концовка оказалась странной).
Им не понять:
Все их мысли фальшивы –
Наши сердца под запретом!
Бей меня, солнце!
Я пес твой паршивый,
И я благодарна за это,
Я благодарна за это,
Я благодарна за это,
За это…
Те-бе-е-е-е-е-е…
Кирилл был в шоке. Ранее ему никогда не приходилось видеть человека, способного так играть на инструменте. Конечно, ему доводилось посещать концерты, музыкальные вечера и прочие официальные мероприятия с музыкантами, но там артист был важен, надут, от Кирилла далек и посему казался ему не вполне живым существом. Здесь же все было иначе: Лена, такая настоящая и такая близкая, пьющая с ним вино и говорящая про фаллоцентризм, своими руками творила истинные чудеса. Да и голос, несомненно, был прекрасен: низкий, объемный, очень необычный тембр.
«Вот и настал момент, - догадался он. – Сейчас все и скажу».
Однако Юлия опередила его беспардонно:
- Леночка! Я и не знала, что ты настолько талантлива! – верещала она. – Это, это ж надо иметь такой великолепный голос, так здорово играть на фортепиано, быть еще и отличным математиком… Хотя я даже и предположить не могу, что же такого должно было случиться, чтобы такой талант променять на математику…
- А о чем эта песня? – перебил Юлю Кирилл.
Лена не ответила, а лишь усмехнулась, налила себе полный бокал вина, выпила его залпом, затем повернулась к Юле и, обращаясь явно только к ней, заговорила каким-то новым тоном:
- Когда мне было лет двенадцать, папу (вместе с мамой и со мной) пригласил в гости один известный музыкант. Собралось много народу, все были нарядные, красивые и… высококультурные… Говорили об искусстве и о политике, как водится. Вспыхнули дебаты. Было интересно. И вот уже ближе к концу действа я пошла в уборную и по дороге в сей важный кабинет, в коридоре, застала такую сцену…Вообразите себе… Две юные девицы, несомненно артистических профессий, находясь во хмелю, вздумали бить друг друга по лицу, дабы извлечь из этого безобразия некоторый моральный опыт… Колотили друг дружку, как ненормальные, но были безмерно счастливы. БЕЗМЕРНО!.. И с тех пор они не дают мне покоя. Ночами снятся… - Лена слегка замешкалась. - Юля, встань и подойди ко мне… Ближе! Еще ближе, не пугайся!.. Представь, что я… блудливая сука, а ты, ты страстно влюбленный в меня мужик, влюбленный так, как Парфен Рогожин в Настасью Филипповну. Представила? У тебя папа актер, ты должна уметь. Представляй дальше… Ты вся измучена, то есть ты весь измучен. Ты любишь меня до дрожи в теле, до ненависти и до желания убить. Хочешь поколотить, но если дотронешься – себя убьешь, потому что такой взгляд в ответ получишь, что жизни тебе не будет. Но ты меня все равно ударь, от любви ударь, от страдания великого, себя презирая! Ну же! Не бойся! Бей!
Раздался громкий хлопок: Юля дала Лене пощечину, - но последняя не пожелала медлить с ответом, и тотчас же раздался второй хлопок, чуть менее громкий, но такой же уверенный. Юля отступила на пару шагов назад, словно оценивая удачность проведенного Еленой эксперимента, некоторое время длилась пауза, затем обе девушки расхохотались. Лица их пыли пьяны, красны и довольны. Внезапно они бросились друг к другу и слились в поцелуе.
- Вот и дождался момента! – сокрушенно произнес Кирилл вслух, но сразу же испугался сказанного. Однако этот непроизвольный стон досады сыграл ему на руку: поцелуй прервался, и девушки с непониманием уставились на Кирилла.
- Что-то не так? – поинтересовалась Лена.
- Да! Я должен сказать, что я… Я хотел признаться, что я люблю… одну из вас…
«Это оно… сейчас… уже…»
- Вот так дела! – воскликнула Юля. – Кого же?
- Я… люблю…
Голос Кирилла звучал неестественно, сдавлено, он слышал себя так, словно сам он сидел с головой под водою, а голос его, отделившись от своего обладателя, где-то на берегу мямлил бессвязно. Оставалось совсем чуть-чуть: нужно было дотронуться кончиком языка до небного бугорка и произнести Ленино имя, но тут вдруг в сознании Кирилла совершенно не вовремя возник Граф Потерянного Очка и настолько овладел его и без того насквозь дрожащим существом, что, сам того не ожидая, наш несчастный полуслепой герой произнес:
- Я люблю Юльку…
И почему-то прозвучало это нежно, бережно и, что самое ужасное, правдоподобно, хотя и смотрел-то он ту роковую секунду на Лену. Девочки сразу засуетились, заметались, стали наливать Кириллу вино, задавали отвлеченные вопросы, но он, практически не реагируя на все описанные проявления заботы, собрался и ушел. Спустившись на три этажа вниз, он вспомнил, что у него совсем нет денег (он оставил все, что взял с собой, в винном магазине), и что второпях он забыл дома проездной билет. Ненавидя себя за тупоумие и рассеянность, Кирилл поднялся обратно, попросил у Лены пятьдесят рублей и бежал прочь.
Часть II
Глава 1
Следующие три дня Кирилл был до того убит горем и озлоблен на себя, что мог общаться лишь с Саньком, ибо по степени личностной убогости Санек уверенно лидировал даже сейчас, после известной нам вопиющей неудачи. Санек использовался Кириллом как внешний атрибут, как единственное доступное средство для повышения самооценки, ибо когда Санек находился рядом, Кирилл не чувствовал себя настолько ничтожным, а временами и вовсе ощущал себя этаким угрюмым трагическим мыслителем. Огурцов ходил за Кириллом по большей части молча, и уж, естественно, о воскресном позоре своего слабовидящего друга ничего не слыхал.
По зову Кирилла Санек оставил на эти три дня Зульфию и уделил все свое внимание рефлексирующему товарищу. Огурцову такое времяпрепровождение было даже в радость: он чувствовал себя нужным этому миру. Зульфия же прекрасно все понимала: она оказалась почти идеальной спутницей.
Посещали «Афишу». Кирилл невнятно объяснил Огурцову что-то про заведение для артистов и Человека-тень – Санек не понял, но пойти в «Афишу» согласился. Не все ли равно, где пиво пить? Несмотря на какое-то мистическое предчувствие, навеянное, видимо, пьяной беседой с дядей Мишей и усиленное недавней унизительной нелепостью (а чувства человека, пережившего недавно страшную неприятность, всегда преумножены), Кирилл не заметил в «Афише» ничего сверхъестественного. Это была достаточно бюджетная забегаловка для студентов театральной академии и музыкального училища Мусоргского. Ввиду соседства с такого рода учебными заведениями, стены «Афиши» были украшены театральными масками, фотографиями известных актеров и музыкантов и собственно старыми афишами, да простит читатель нам сей каламбур. Вся еда, предлагаемая нерасторопными официантами «Афиши», не отличалась ни изысканностью вкуса, ни внешней аппетитностью, ни свежестью, зато цены приятно грели душу. Как водится, в «Афише» не работала вытяжка, в туалетах убирали крайне редко, больше половины наименований из меню регулярно не оказывалось в наличии, а алкогольные напитки нещадно разбавлялись водой из-под крана, однако там царила некоторая приятная атмосфера студенческого распиздяйства и веры в светлое будущее. На одной из стен действительно висела картина, изображающая силуэт какого-то сгорбленного старика с фонарем в левой руке.
- Ах, вот он какой, Человек-тень… - заключил Кирилл.
- Что-что? – смутился Огурцов.
Но Кирилл не ответил ему.
Первое время Санек пытался разбавить тяжелое молчания своими исповедальными репликами, но Кирилл воспринимал эти реплики без какого-либо энтузиазма, и Огурцов вскоре утих.
Пару раз за эти три дня Кириллу звонила Юля, спрашивала его, куда он пропал. Кирилл говорил, что приболел… Оба раза Юля порывалась навестить его, причем вместе с Леной, но Кирилл испуганно отказывался, боясь, что совсем потеряется в своем вранье и окончательно срежется, хотя куда уж более можно было срезаться…
«Что делать? – изводил себя несчастный Кирилл. – Я совершил до того идиотский поступок, что даже пожаловаться теперь никому нельзя, потому что ни у кого, даже у такого конченного идиота и неудачника, как Санек, это не вызовет ни грамма сочувствия, а вызовет лишь смех! Я и сам бы посмеялся над собою, если бы мог теперь отделиться от себя и посмотреть на такое чудище со стороны. А если бы мне кто-нибудь (да кто угодно!) рассказал про идиота, который по ошибке признался в любви другой девушке, я бы ни за что не поверил в это. Ни один стоящий писатель не вздумал бы в своей книге описывать подобную ситуацию, потому что нет во всем мире столь наивного читателя, который готов поверить в такую околесицу… Я уникален. Нужно было все-таки цветы покупать… Были бы цветы – не было бы шага назад… Хотя я, верно, и цветы бы умудрился не по адресу подарить… Что делать? Надо признаться, надо немедленно признаться, рассказать, что я солгал, от трусости солгал… Как теперь это сделать? Эх, противно!»
И, как это часто бывает в нашем мире, разрешилось все совершенно безболезненно и как-то само собой: без особых приготовлений, планов и дрожания в членах.
В четверг Кирилл явился университет. Юли не было, Лена сидела в коридоре на корточках и слушала плеер. Она обрадовалась, увидев Кирилла.
- Привет, Кирилл! Здоров?
- Вполне, - тушуясь, отвечал он.
- Сейчас пару отменили… Хорошо, что ты пришел, а то сидела бы одна… Ваню, Ильина, Харю и Юрика отправили на какое-то спортивное мероприятие, а Юля заболела. Хотелось отметить отъезд мой… А, погоди, ты же еще не знаешь!.. Я завтра уезжаю в Москву на четыре дня… Мой папа со своим музыкальным коллективом едет в гастрольный тур. Первый пункт назначения – Москва. Я еду с ними в Москву на специально заказанном автобусе. Потом они едут дальше, а я сажусь на поезд и возвращаюсь домой… В Москве запланировано два концерта: в первый и третий день. Какой-то график идиотский, но что ж поделаешь… У меня, когда я вернусь, хата пустовать будет долго… Будем собираться так часто, как захотим… И день рождения мой отметим по-взрослому… Но день рождения у меня, как знаешь, 18 декабря, а сегодня-то у нас тоже есть событие, которое нужно отметить, а именно – мой отъезд. Отметим вдвоем? Пошли прямо сейчас.
- Конечно... Только у нас же еще пары…
- Ха-ха! Кирилл Андреевич, и когда это вас останавливало?
Пошли в «Афишу». Народу в столь ранний час почти не было и можно даже было даже дышать полной грудью. Лена сказала, что знает это заведение: Родион Чужестранцев, проживающий неподалеку, пару раз водил ее сюда. Впрочем, легенды о Человеке-тени она не слышала.
Лена казалась какой-то странной и как будто бы восторженной, на ее лице то и дело выступал легкий румянец, ее зеленоватые глаза часто увлажнялись и блестели весьма своеобразно (всего этого наш герой, конечно же, видеть не мог, но нутром уловил какое-то новое приподнято-загадочное настроение своей возлюбленной). Она словно периодически пропадала в своих мыслях, которые волновали ее – несомненно, в самом положительном смысле. Кирилл ощутил что-то вроде зарождающейся ревности, но поскольку объективных причин ревновать Лену к кому-либо у него не было, он отогнал эти мысли. Говорила она сбивчиво и временами с придыханием.
- Завтра в 4 утра мы выезжаем, - щебетала Лена. – Папа, музыканты и я… В детстве я очень любила такие поездки. Все меня баловали, норовили сунуть мне в карман конфетку, особенно барабанщик… А лет с тринадцати меня иногда даже выпускали на сцену… Знаешь, я же из музыкальной семьи, но я никогда не участвовала в конкурсах юных дарований… Порой я очень обижалась на папу за это, видя, как мои подруги из музыкальной школы занимают первые места… Все такие красивые, с грамотами. Я тайком мечтала об этом, но папа всегда говорил, что эти конкурсы есть оплот бездарности, безвкусицы и нереализованных амбиций взбесившихся родителей... О, насколько же он был прав и как я ему благодарна сейчас!.. Никаких конкурсов, никогда… «А судьи кто?» А вот лет с 13 папа периодически выпускал меня на сцену с его коллективом… и как вокалистку, и как пианистку один раз, и одновременно как-то было. Всего на одну композицию, но зато сколько эмоций… Я и настоящие джазмены… Ох, я увлеклась, кажется…
- Я буду скучать, - тихо произнес Кирилл и закурил сигарету.
- Что? – Лена выглядела рассеянной.
- Я буду скучать без тебя, пока ты будешь веселиться в Москве.
- Я тоже буду скучать, но я ведь очень скоро вернусь… Могу даже написать тебе письмо… На e-mail для быстроты процесса… А то почтовое придет уже после моего возвращения, хотя само по себе почтовое, несомненно, приятнее…
- Ну, пришли хоть на e-mail.
- И пришлю!
- Обещаешь?
- Да чтоб я сдохла! Ты, кстати, можешь навестить Юлю… Ей, наверное, будет приятно. Ты намерен что-нибудь делать?
- В смысле? – Кирилл не понял вопроса. Странным образом во всей этой воскресной истории Юля для него как бы отсутствовала… Он был увлечен степенью собственного ничтожества, над ним довлела необходимость повторного признания Лене, он боялся выглядеть идиотом в Лениных глазах, но Юля Князько для него словно не существовала, точно и вовсе не была она участницей сей истории.
- Юля сейчас болеет и, наверное, ей будет приятно, если ты ее навестишь. Насколько я помню, она тебе небезразлична.
- Я даже не знаю, - промямлил Кирилл.
- Будешь добиваться ее сердца? – пытала его Лена.
Этот вопрос оказался неожиданным и диким.
- Нет.
- Почему? – удивилась Елена.
- Потому что я не люблю ее.
Лена с крайним удивлением и интересом уставилась на Кирилла. На ее лице промелькнуло что-то самодовольно-победное, но она быстро совладала с собою и приняла вид сочувственно-озадаченный.
- Зачем ты тогда сказал, что ее любишь?
Несколько секунд Кирилл решался, чувствуя, как пот выступает на его лбу, затем глотнул пива и выдавил из себя с усилием:
- Потому что правду сказать я… побоялся.
Надо заметить, ему сразу же полегчало: ровно половина тяжкого груза упала с его плеч. Дело оставалось за малым.
- Если боишься сказать правду, надо называть кого-то постороннего, а не человека, сидящего напротив, - сказала вдруг Лена с укором.
- Ты права, я поступил как последний негодяй.
(Он так и сказал: «негодяй», это вызвало у Лены едва заметный смешок. Кирилл предпочел смешок не замечать).
- Ты должен извиниться перед Юлей.
Эта мысль тоже ранее не приходила в голову нашему герою.
- Зачем? – удивился он.
- Ты обманул ее.
- Ну и что, какая разница… Она же не влюблена в меня...
- Ты обманул ее, – повторила Лена.
В голове Кирилла никак не укладывался факт нанесенной Юле обиды. «Что за бред! – рассуждал он про себя. – Причем тут вообще Юля?! Да имеет ли для нее хоть какое-то значение, влюблен я в нее или нет… Это все было не для Юли, она вообще здесь совершенно случайно… Какая ей разница?»
- Ты должен все ей рассказать и извиниться, - отчеканила Лена.
- Хорошо, - отмахнулся Кирилл, хотя сам и не собирался ничего рассказывать Юле: у него и без того было достаточно поводов для переживания.
- И кого же ты на самом деле любишь? – криво ухмыляясь, поинтересовалась Лена.
- Догадайся.
- Не обладаю даром ясновидения.
- Того, кому побоялся тогда сказать правду в лицо… Тебя.
Возникла небольшая пауза. Впрочем, Лена не казалась сильно смущенной. Тем не менее, она все равно переспросила:
- Что ты сказал?
- Я сказал, что я люблю тебя, - почти спокойным тоном произнес Кирилл. Затем поднял голову и даже улыбнулся ей.
Ему сделалось несказанно легко. Он смог!
Глава 2
Через 3 дня Кирилл Графинов получил на свой электронный адрес такое письмо.
«Ну, здравствуйте, Кирилл Андреевич!
Пишу к Вам, как и обещала, из града (и дождя) стольного Москвы… Сегодня последний день моего пребывания здесь… Ночью еду на вокзал, в 8 утра буду в Питере. Уже дико по всем вам скучаю и хочу скорей собраться и напиться, чтобы всем было весело. Что- что, а веселиться уж мы умеем…
Поездка оказалась восхитительной! Столько ярких положительных эмоций я не испытывала давно, а возможно, и вовсе никогда не испытывала. И эти сильнейшие эмоции мои не являются следствием истерического состояния, когда неудержимый смех граничит с горькими слезами, напротив, я испытываю истинную, чистейшую радость — без тени боли, будь то боль очищающая и обновляющая или же боль темного свойства! Я даже не знаю, как правильно обозвать свое состояние, чтобы ты лучше понял меня! Это словно… словно оргазм головного мозга! Так мне хорошо!
Ах, с чего же начать? Пожалуй, буду излагать все по порядку. Прежде всего расскажу про папиных музыкантов, чтобы ввести тебя в курс дела. В общем, их было четверо, не включая папу… А именно: дядя Миша, Юра, Паша и Светлана Макаровна.
Дядя Миша – это их барабанщик, он самый старший в их группе, ему за шестьдесят. Я его с детства знаю, и мне кажется, что это самый добрый в мире человек… Такой милый седой дедушка с усиками, вечной улыбкой, добротным животом и соточкой в кармане. Он постоянно покупал мне шоколадки, как раньше! Это было до слез умилительно. На второй день меня стало невыносимо тошнить от шоколада, но отказаться от внимания дяди Миши казалось мне бессовестным.
Юра – пианист. Он высок, прям и смешлив. Он из тех мужчин, что постоянно острят, к месту и не к месту. Шутки его всем наперед знакомы, но все равно в присутствии Юры всем весело. Юра – ровесник моего отца, но называть его по имени-отчеству язык не поворачивается, да и сам он наверняка был бы против.
Паша – их новый саксофонист. Он старше меня на полтора года, но он уже невероятно востребованный музыкант. Паша порывался заигрывать со мной и пытался даже научить меня играть на саксофоне, но я ответила ему, что не для того мои предки проходили длиннейший путь эволюции, чтобы я в XXI веке засовывала в рот железяку и изгибалась конвульсивно. Он был поражен сказанным мною и некоторое время даже не мог прийти в себя, а потом внезапно рассмеялся и сказал: «Ну ты и шутница!»
Что же касается до Светланы Макаровны, то она... классная тетка! Я знаю ее с музыкальной школы (она преподавала нам вокальный ансамбль), поэтому я не могу отделаться от привычки называть ее по имени и отчеству, что иногда несколько обижает ее. Светлана Макаровна, как ты уже догадался, певица. И, естественно, она типичная певица. По ней с первого же взгляда можно сказать, что она работает на сцене… Во-первых, она всегда очень ярко красится. Это даже не вечерний макияж – это концертный грим, который не сходит с ее лица никогда. Во-вторых, одевается она не в меру экстравагантно (то какие-то африканские балахоны, то восточные платки на голове, то и вовсе нечто не поддающееся словесному описанию). В-третьих, Светлана чрезвычайно громко разговаривает объемным поставленным голосом. Так разговаривают только театральные актеры, когда они на сцене. В общем, если появиться где-либо вместе со Светланой, то можно легко стать центром всеобщего внимания.
Кажется, с вводной частью моего письма пора уже и заканчивать. Перехожу непосредственно к изложению фактов.
Итак, мы приехали в Москву. Был день… Мы заселились в какую-то квартиру, предназначенную именно для проживания приезжих музыкантов. (Вроде как ее сдает музыкантам какая-то родственница Светланы). Квартира огромная – из трех немаленьких комнат и очень большой кухни, - но весьма страшная и давненько не ремонтированная. Папа поселился в одной комнате с Юрой и Пашей, в другой комнате расположился дядя Миша, в третьей – я и Светлана Макаровна. До концерта оставалось еще достаточно времени, и мы всей компанией отправились гулять. Было очень весело, и все прохожие на нас смотрели (благодаря Светлане, конечно же). Мужская часть нашей компании успела уже где-то незаметно выпить, Светлана пыталась ругаться, но вскоре оставила это бесполезное занятие.
Вечером же был первый их концерт в этой поездке, проходил он в небольшом уютном клубе. Ох, с этого-то и начинается весь мой восторг. Я же полтора года не слышала живого джаза!.. Впрочем, ты не знаешь… Потом расскажу, сейчас же тебе достаточно знать, что я действительно не посещала джазовые мероприятия полтора года… А тут!.. Этот клуб, эти портреты великих музыкантов на стенах, это неповторимое освещение, этот табачный дым, эти люди вокруг и эта божественная живая музыка! Светлана выглядела потрясающе: в фиолетовом платье до пола и с тюрбаном на голове… У нее еще были огромные сережки в виде концентрических окружностей из темного металла, а на руках звенели многочисленные браслеты.
В клубе все дышало искусством, настоящим искусством, идущим из самого нутра! Там каждый официант был в теме – непонимающих там не было! Даже гардеробщик свинговал! Я тонула в этой музыке, я почти что захлебывалась от счастья. Я смотрела вокруг и понимала, что здесь люди высшего сорта… Я хотела раствориться в этой атмосфере, сделаться этой атмосферой и витать в воздухе, даря людям высшего сорта божественное счастье. Я сейчас очень сбивчиво пишу, и ты, вероятно, решишь, что я сошла с ума, но знай же, что это так и есть… Я действительно почти сошла с ума и пишу тебе сейчас как в бреду…
После концерта мне не хватало слов, чтобы выразить свою благодарность музыкантам. Я выглядела крайне нелепо: захлебывалась эмоциями, путала слова, задыхалась от воодушевления. Юра стал надо мною подшучивать, папа смотрел на меня пристально, дядя Миша сунул мне шоколадку, а Светлана поцеловала в лоб и сказала: «У-у-у-у-у, ты моя заинька!»
Дома выпивали. Мужики все пили водку, а мы со Светланой красное вино… Вино было с сиреневым оттенком и в голове моей звучало:
Lilac wine is sweet and heady like my love…
В 11 классе я сходила с ума от… любовной тоски (назовем это так) под эту песню в исполнении Нины Симон. А той ночью песня «Lilac wine» исполнялась, если так можно выразиться, в моей пьяной голове голосом Светланы, хотя Светлана никогда и не пела «Lilac wine» (кстати, именно в тот момент я с удивлением для себя обнаружила, что отлично помню весь свой репертуар – до единого слова, до малейшего нюанса).
Музыканты дружно что-то обсуждали, но я не слушала, у меня в мозгу все смешалось, я просто жадно смотрела на них, пытаясь вдохнуть их дух вместе с воздухом (НЕ СМЕЙСЯ!!!), благодаря Бога за то, что он подарил мне этот чудесный вечер. Тебя может удивить, что я упомянула Бога, ведь ранее я не позиционировала себя как верующего человека, но пусть это тебя нисколько не удивляет… В тот вечер я поняла, что если существуют в жизни столь радостные мгновения, то Бог не может не существовать.
На следующий день папа, Юра и Светлана пошли гулять по Москве, а мы с Павлом решили остаться в квартире. Мы много говорили о разном, Паша то и дело пытался блеснуть эрудицией, это получалось очень по-детски: так смешно и мило. Иногда я даже делала изумленное лицо и восхищалась его познаниями… После Паша пытался учить меня играть на саксофоне, но ты знаешь, что я ему сказала.
Часа в три вернулись остальные. Все вместе мы пошли обедать в кафе (напротив нашего дома располагалась очень уютная кафешка)… Я не помню, с чего, но вдруг от Светланы поступило предложение выпустить меня на сцену с парой стандартов. В сознании моем все окончательно помутилось… И дядя Миша, и Юра, и Паша поддерживали эту идею… «Конечно! – кричали они! – Отличная идея!» Последним высказался папа. «Она вообще-то ушла из музыки, но сейчас на ее лице крупными буквами написаны сомнения… - сказал он. – Пускай выступит. Надо бы порепетировать только. Помнишь что-нибудь?» Я суетливо ответила, что репетиция мне не нужна, ибо я все помню и со всем справлюсь после одного-двух прогонов прямо перед концертом, что петь я хочу «Love me or leave me» и «On Green Dolphin Street», которые некогда уже пела вместе с ними (только саксофонист тогда был другой) и что очень рада предложению.
Было решено начать с меня завтрашний концерт.
Они снова принялись обсуждать что-то, я опять не слушала, потому что воображение уносило меня в иные миры, но вдруг я кое о чем вспомнила и беспардонно перебила всех… Ух, наверное, это было очень некрасиво, но я правда не могла контролировать себя.
- Но у меня же нет платья! – вскричала я.
Папа пообещал решить эту проблему сразу же после обеда. Сказать по правде, я надеялась, что он даст мне денег, и я сама схожу в магазин: мне нужно было побыть одной. Но тут навязалась Светлана, а отделаться от нее было нереально. Папа почему-то тоже решил идти с нами. Я пыталась отделаться хотя бы от папы, объясняя свои протесты тем, что мужчинам всегда скучно в магазинах одежды, они пыхтят, потеют и ворчат, но папа выдал очень странную фразу: «Я же должен поучаствовать в судьбе единственной дочери», - произнес он и испытующе заглянул в мои глаза.
В магазине я хотела схватить первое попавшееся платье, но Светлана заставила меня мерить все, что были. То, что нравилось ей, не нравилось мне. И наоборот. Внезапно папа заявил:
- Я знаю, какое ей понравится!
- И какое же? – с усмешкой спросила Светлана.
- Вот это! – сказал папа и указал на манекен.
На манекене было надето очень красивое длинное черное платье: совершенно простое, без блесток, бантиков и кружев, но очень нарядное и женственное. Я с первого взгляда влюбилась в это платье и немедленно попросила у продавщицы свой размер, после чего сломя голову бросилась в примерочную.
Платье сидело великолепно, точно шили его специально под меня. Когда же я увидела ценник, я запротестовала: оно стоило раза в четыре дороже тех, что я мерила под руководством Светланы. Но папа был непреклонен:
- Я должен его купить тебе, - твердил он.
И я сдалась.
Вечером я пошла в клуб, в котором выступал папин коллектив, послушать одного классного гитариста. Концерт прошел прошел как в дымке, я очень волновалась… И волновалась я не оттого, что завтра мне предстояло выступать перед публикой, а от чего-то гораздо более глобального… Я не могла точно сформулировать причину этого волнения, а скорее всего, просто боялась этого… Я даже умудрилась найти в зале какую-то коротко стриженную мужланистую девицу с кольцом на первом пальце и увести ее в туалет целоваться. Девица оказалась весьма забавной, но номера своего телефона я ей все-таки не оставила; она порывалась рассердиться, но я объяснила ей, что я из Санкт-Петербурга… Девица от расстройства даже ушла из клуба.
Ночью в квартире мы снова выпивали. Я не знаю, зачем я все это пишу, это по сути неважно… Важно совсем другое, впрочем, не могу сказать, что… Позже, все позже… И не для тебя, Кирилл, позже, дело не в смущении перед тобой или чем-то подобном – для меня позже… Ах, как все сложно!
На третий день состоялось мое выступление. Боже, спасибо тебе за эту жизнь! Бог есть, я теперь наверняка знаю это! Ай, я опять увожу тебя не туда, Кирилл Андреевич… Мое выступление состоялось. Я даже не стану этого описывать: все равно не получится. Чудесно, чудесно, чудесно! Как я могла полтора года без этого жить?! Какая глупость!
Выступление мое состоялось уже в новом клубе. Клуб оказался побольше и народу в нем собралось тоже побольше… Папа зачем-то объявил меня как «Елена the Warmest»… Это его название с детства казалось мне детским садом, прости за тавтологию… Но обидеть отца я не могла, поэтому сделала вид, что мне льстит такой псевдоним. Кстати, в зале была та самая девица, с которой мы накануне… Она подошла ко мне после выступления и сообщила, что удивлена тому, что я певица. «А я не певица, а математик», - парировала я.
Дома снова пили… Я каким-то волшебным образом умудрилась допиться до того, что не помню, как легла спать, и сейчас у меня болит голова… Несмотря на головную боль, я чувствую себя сейчас прекрасно. Мне даже почти не стыдно…
Сейчас Света Макаровна отправилась заниматься шопингом, папа с Юрой и дядей Мишей где-то развлекают себя, Паша в соседней комнате тренируется на саксофоне, я же пишу тебе письмо… Очень рада, что написала его… Не знаю, станет ли тебе интересно читать, но я сама во многом разобралась благодаря этому письму… Когда мысль обретает словесную оболочку, от себя уже не уйдешь… Как-то так… неважно, потом сам увидишь, в чем тут дело… Мне же теперь предстоят довольно тяжелые размышления и мучительные воспоминания, но все они в итоге во благо… Ладно, кончаю. Сегодня опять пойду слушать джаз, после концерта сяду на поезд. Посему в клуб иду уже с вещами… Теперь же всё… Иду пить кофе!
Всего доброго, Кирилл Андреевич и до скорой встречи!
Искренне Ваша, Елена Борисовна the Warmest»
Глава 3
Ошеломленный, Кирилл сидел, прижавшись лицом практически вплотную к монитору и уже раз пятый перечитывал Ленино письмо. Он словно пытался прочесть там что-то между строк, однако это ему не удавалось. Никакой радости за свою возлюбленную он не испытывал, но был сильно раздражен. За раздражение свое ему сделалось даже стыдно, но иногда стыд сменялся откровенным чувством обиды.
«Что это значит? – думал он тогда. – Я сделал ей такое важное признание, а она… она присылает мне в ответ письмо на четыре листа, в котором ни слова, ни слова об отношении ко мне! Ей радостно? А мне – не очень! Не могу, не могу разделить твоей радости, Лена! Не могу! Что все это значит?! Эх, хоть одним бы глазком заглянуть в потемки ее души, чтобы только понять, есть ли у меня хоть мизерная надежда!»
- Иди суп есть! – завопила бесцеремонно мать.
Кирилл нехотя побрел на кухню, ловя ноздрями неаппетитные ароматы…
«Завтра! Завтра нужно встретить ее на вокзале и во всем разобраться! На каком поезде она приедет? Она сказала, что в 8 утра… Это хорошо… Это как будто я в университет поеду, мать не пристанет».
- Долги когда сдавать будешь? – словно напомнила о себе мать, когда он ковырялся ложкой в вонючем зеленом месиве под названием «щавелевый суп».
- Когда надо, тогда и буду, - буркнул Кирилл.
- Ишь ты, как он заговорил! Вы посмотрите на него! Вроде нормальные гены! В кого, скажи на милость, такое ЧУДО получилось? Пороть тебя надо было! Вот те, кого пороли, - те потом родителей уважают…
- Оставь меня в покое! – возопил Кирилл и выбежал из-за стола.
Скоро он оделся и покинул квартиру.
Наступил уже декабрь и в воздухе уж пахло Новым годом… Много где установили елки, а в универмагах и трактирах все чаще звучала рождественская музыка, вызывающая у людей некоторое странное чувство, вроде сдвига в пространстве или потери реальности. Люди неразвитые и недалекие обыкновенно почитают это болезненное свое состояние за ощущение сказки – наш же герой, несмотря на все свои нелепые и порою постыдные проявления, был молодым человеком весьма развитого ума, посему за всем этим «предновогодним волшебством» отчетливо видел всеобщее помрачение и бесконечную тоску.
Кирилл с детства не любил Новый год. Огоньки и гирляндочки портили ему настроение, а необходимость заталкивать в себя кучу жирной, тяжелой пищи после полуночи, когда есть и вовсе неохота, казалась ему дикостью. Он с ужасом представил, как мать и отец снова станут жрать свинину и оливье, и картошку, и селедку под шубой, и бутерброды с икрой, и непременно пироги с капустой, и холодец, и обязательно торт, печенье и конфеты… У отца пища запутается в усах и бороде, он станет надувать щеки в отрыжке, мать же начнет кричать и браниться с набитым ртом… Все это под аккомпанемент «Голубого огонька», перед телевизором, при выключенном свете и под елочкой. Его всего передернуло.
«Свиньи образа звериного и печати его!» - вскричал он что было сил в его гортани. На него мигом оборотились несколько заинтересованных взоров.
Ему сделалось неловко…
Наш герой вспомнил, как раньше у них семье было заведено 31 декабря ложиться спать часов в 18 с тем, чтобы проснуться потом в 23 и начать праздновать… Бедный маленький Кирилл никогда не мог уснуть, и эти пять часов были для него настоящим мучением… Он ворочался, стонал и даже плакал, но родители решительно не пытались войти в положение сына. «Если ты не уснешь, Дед Мороз не подарит тебе ничего!» - строго говорила мать и в подтверждение слов угрозы демонстрировала Кириллу свой округлый кулак. Ему уже тогда было противно – не обидно, а именно противно и как-то горько за мать, за отца, за всех вокруг… Впрочем, лет в двенадцать он твердо заявил, что спать днем по случаю Нового Года не намерен, ибо считает это идиотизмом, и ему позволили, наконец, тихо высиживать это злосчастное время в своей комнате… И он сидел на стуле, слушая раскатистый храп обоих родителей и тихо презирая их. Стоит отметить, что в последние годы мать с отцом и сами отказались от своей давней традиции, однако это не изменило отношения Кирилла к унылому празднику.
Кирилл достал сигарету и закурил.
«Опять начнется вся эта предновогодняя истерика, - размышлял он. – Снова эти фонарики, обжорство… и депрессия – беспросветная, всепоглощающая, приправленная расстройством желудка и надвигающейся сессией. И опять этот вездесущий Дед Мороз – апогей новогодней убогости, педагогический моветон… Фу, дрянь! Уже скоро, совсем скоро. Надо немедленно придумать, куда идти, потому что дома слишком мерзко… Надо к Лене… Только бы ее отец свалил куда-нибудь, только бы свалил… Но если он не свалит?.. А может, он не вернется из гастрольного тура до Нового года? Какие у меня еще варианты?.. Ха! Санек мне не откажет, он же друг! Ха-ха-ха! Нет, к Саньку не нужно: это не сильно лучше родителей. К Лене, обязательно к Лене… Может, заранее с ней об этом поговорить? Вдруг у нее получится убедить отца пойти куда-нибудь?.. Странно, однако же, устроен человек… Почему я в своих мыслях ни разу не допустил, что Лена к тому времени станет уже моей девушкой и вопрос с Новым годом решится сам собой? Ведь еще почти месяц впереди – есть еще время… Она ничего не написала в своем письме обо мне, но ведь могла же она намеренно это сделать, чтобы заставить меня волноваться! И девицу эту с кольцом на большом пальце она могла специально упомянуть, чтобы… чтобы проверить меня! А что, если девицы той и не было вовсе, а было одно лишь желание меня задеть? Да, все это звучит фантастически, но чего не бывает в жизни! Дожить бы до завтра… Завтра станет понятно… Хотя что понятно? Даже если сейчас ей нет до меня дела, это не лишает меня шансов завоевать ее сердце в дальнейшем… Верю ли я себе сейчас? Не знаю… Или знаю, но боюсь сказать… Нет, не боюсь, стыдно. Фу! Неужели меня хватило только на это дурацкое признание? Да и оно не без позора мне далось. Неужели ж я теперь сдамся? Я же сам себе невыносим сделаюсь!.. Да, бывает и так, что проще всю жизнь быть себе невыносимым, чем однажды попытаться и все поменять… Но не в моем же случае!.. Или в моем? Да и как, кстати, попытаться? И попытка-то здесь нужна не одна: это не то чтобы единичного, заранее известного, предприятия хватило - здесь постоянно пытаться надо, причем по-разному пробовать, ошибаться, падать, вставать и снова биться головой о бетонные стены… Для этого необходимо умелым человеком уродиться, сильным духом человеком, человеком с верой. Да, сильный духом человек – это непременно человек с верой, без веры никак. И неважно, во что верить: в Бога, в дьявола, в счастливый случай или в себя самого… Любой истинно верующий человек силен духом. А я кто? Впрочем, все это мерзость и сопли слабака… Тут можно и нужно побиться, заставить себя… Я уже начал это ДЕЛО, пути обратно нет. Даже слабаки могут иногда вести себя как сильные духом… А вдруг все эти мои мысли зря, и она уже давно сама меня любит? О, я бы многое за это отдал! Я бы за такое согласился вылететь из института, если бы высшие силы предложили мне такую альтернативу… или лишиться пальца… или даже руки. Хотя нет, руки вряд ли…»
Кирилл почувствовал вибрации в правом кармане: звонил мобильный телефон.
«Ах, как эта мать хорошо умеет не вовремя позвонить! И в этом вся она: бестактная, вездесущая, кричащая».
- Да, - раздраженно буркнул Кирилл в трубку.
- Где тебя черти носят? – верещала мать. – Кто рыбу почистить обещал? Ты мне вчера обещал! Что, не помнишь?
Вчера он и вправду пообещал матери почистить рыбу, потому что это оказалось единственным способом избавиться от нее.
- Сейчас буду, - нервно бросил он и побрел домой.
Глава 4
История Елены Тепляковой
…………………………………………………………………………………
В сентябре 2002-го Мария Морозова и Лена Теплякова отправились в 11 класс. Их отношения перешли на некий новый уровень, девушки словно шагнули в другую реальность, потеряв выход и не имея потому больше доступа в прошлый привычный и относительно незлой мир. Новая реальность оказалась куда сложнее и неоднозначнее привычной, в ней как будто не осталось воздушной легкости и некоторой юношеской свежести, если так можно выразиться. Окружающее пространство сделалось тяжелым и вязким, появилось чувство гнетущей неизбежности, и, что самое неприятное, возникла какая-то циничная жестокость с обеих сторон. Это трудно описать словами, ибо зачастую проявлялась сия жестокость не в действии и не в брошенном в сердцах несправедливом обвинении (хотя и в этом тоже), а в каком-то слишком равнодушном взгляде, в каком-то неестественном надрыве в голосе, в сдержанном вздохе. Неудивительно, что вскоре сие новшество порядочно измотало обеих, и девушки внезапно перестали делать вид, будто ничего не замечают. Состоялся трудный разговор, в ходе которого Маша и Лена пришли к выводу о том, что «все стало по-другому и как раньше уже не будет». Проблема обозначилась, но легче не стало. Они то кидались друг на друга в восторге, желая дарить друг другу счастье, то, напротив, делались мрачными, немногословными и сторонились друг дружки. Это успели заметить и одноклассники, однако никто не высказывал догадок вслух. Доподлинно знал обо всем только Родион Чужестранцев, ставший тогда самым близким Лениным другом: он всегда готов был выслушать ее, всегда приходил на помощь, всегда оставался на ее стороне.
Очень много времени Лена проводила в квартире Чужестранцева, на многих общеклассных вечеринках они появлялись вместе (Мария принципиально не посещала подобные мероприятия, ибо считала себя выше). Одноклассники сочувствовали не то Чужестранцеву, не то Тепляковой, не то смеялись над обоими. Впрочем, Родик и Лена предпочитали не замечать столь живого интереса к своим персонам. Марию же участие в Лениной судьбе Родиона изрядно раздражало.
- Какого черта этот курносый выскочка все время ходит за тобой следом?! – кричала она в минуты гнева. – Ты не должна ему этого позволять!
- Это еще почему? – с вызовом спрашивала Лена, которой втайне льстила Машина ревность.
- Потому что он хочет тебя трахнуть! – выкрикивала Маша и нервно закуривала очередную сигарету.
- Он мой друг, - спокойно поясняла Теплякова и вспоминала летний поцелуй под дождем.
После таких вспышек наступал обыкновенно период покоя и ласки. Девушки наслаждались друг другом, произнося желанные слова, не могли вдоволь наглядеться друг на друга и мечтали о светлом совместном будущем… «Ты будешь писать музыку, я буду писать картины, и никто, никто не будет нужен нам!» - лихорадочно твердила Мария, сверкая влажными глазами и вскидывая руки к небу, и Лена тонула в ее словах. Все это было глупо, наивно, но почти до болезненности искренно, однако даже в эти мгновения мерзкое довлеющее предчувствие не покидало девушек.
Ласковые периоды длились не более дня, затем неожиданно происходила новая «вспышка», после которой непременно наступал период холода и тоски. Справедливости ради заметим, что виновницей «вспышек» выступала как правило Мария. Она получала необъяснимое удовольствие от наблюдения Лениных неудач, поэтому, зная о Лениной природной горделивости, Морозова не упускала ни единого шанса задеть Лену на людях, чтобы все слышали и все смеялись. Так однажды Лена повздорила со школьной уборщицей на глазах у компании одноклассников. Дело касалось разлитого стакана кофе, который, что весьма важно, был разлит не Леной. Уборщица выкрикнула ругательство в адрес Тепляковой и разразился громкий спор. Спорить Лена была мастер - нервозная старушка заводилась все более, Теплякова отвечала вежливо, но колко, одноклассники с интересом наблюдали за представлением. К несчастью, на горизонте появилась дежурная по школе Регина Васильевна Буйкова, женщина недалекая, закомплексованная и озлобленная. Она сразу же набросилась на Лену, не желая даже выяснить сути конфликта. Теплякова, впрочем, сдаваться не желала, и Регина Васильевна была вынуждена позвать завуча школы Наталью Игоревну Гриневскую, которая, кстати, очень хорошо относилась к Лене, да и сама Лена очень уважала Наталью Игоревну… Только вот в тот день Гриневская выглядела усталой, разбитой и больной… Выслушав Регину Васильевну и не дослушав Лену, она произнесла:
- Теплякова, вам что трудно?.. Какая уже разница, кто виноват, уберитесь и с плеч долой.
Уборщица победоносно вручила Лене швабру. Лена даже вполне уже успела рассудить в мыслях, что ничего страшного не произошло и что спорить с неуравновешенными людьми – бесполезно и неумно, как вдруг Маша (не кто-нибудь, а Маша!), смеясь, воскликнула:
- А тебе идет швабра! Задумайся над будущим!
И все разом захохотали.
И таких историй было достаточно много, не видим смысла останавливаться сейчас на них.
Помимо патологического желания задеть Лену, Мария Морозова обладала еще одной тяготящей особенностью: она любила иногда впадать в беспросветную хандру, причем именно в те моменты, когда Лена веселилась. Видя улыбающееся лицо своей подруги, она ни с того ни с сего делалась грустной и переставала реагировать на происходящее.
- Что с тобой? – взволнованно кидалась к ней Лена.
- Ничего.
- Почему тогда ты вдруг стала такой?
- Просто, - нервически пожимала плечами Мария, не удостаивая подругу даже взглядом.
- А именно? – допытывалась Лена.
- Я не вижу смысла.
- В чем?
- Во всем. Зачем жить? Что хорошего? Я никогда не буду счастливой.
- Почему? – Лена испуганно заглядывала в ее глаза, тщетно силясь понять, что она сделала не так.
- Потому что все это зря.
- Маша, что зря?
- Все, что с нами происходит, - пожимала плечами Морозова.
- Ты сейчас лжешь! Это не так! Я люблю тебя, и мы можем быть счастливы. Конечно, не постоянно, ведь человек по сути своей несчастен, но мы можем ловить иногда эти моменты. Ради тех мгновений, когда вдруг все вокруг словно преображается, когда хочется кричать от восторга, когда захватывает дыхание и нет слов, чтобы выразить свою радость, - именно ради этих мгновений люди и живут! Эти мгновения и есть любовь… Разве не так?
- Хм… Как незрело!..
- Я люблю тебя!
- Ты уверена, что знаешь, что это такое? Что такое любовь? – презрительно ухмылялась Маша. – Современный человек не знает этого чувства. Его извратило и разрушило христианство много веков назад.
- Что за дичь!
- Вы все теперь думаете, что любовь – это жалость и сострадание. А любовь - это эгоизм, страсть и желание делать боль. Христианство уничтожило в людях страсть, подарив им взамен убогонькую ханжескую жалость.
- И… тебе нравится делать мне больно?
- …
- Ответь!
- Да… наверное.
- Значит, ты меня так любишь?
- Хм... Ха-ха! Когда ты ведешь себя как сейчас, мне стыдно за то, что я могла когда-то полюбить такую дуру.
Разговоры почти всегда происходили в подобном духе, после же девушки несколько дней сторонились друг друга и держались холодно. Лена очень страдала, рыдая вечерами под музыку Нины Симон, но «периоды покоя и ласки», когда Маша крепко обнимала ее, шептала на ухо о любви и целовала ей пальцы, искупали все слезы, пролитые Леной после очередной «вспышки»... Теплякова всеми силами своими пыталась прогнать от себя навязчивое тяжелое предчувствие, и это не удавалось ей, но даже сквозь эту мрачную завесу она была счастлива ловить Машино тепло.
…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
В январе в Лениной жизни появился еще один важный для нашего повествования человек. Случилось это вот как.
Ранее мы уже упоминали о Лениной мечте создать собственную музыкальную группу задумчиво-депрессивной направленности. Так вот, в этот самый период Лена не оставила своей идеи. Напротив, измученная собой и Машей, она с некоторым остервенением кидалась за инструмент едва ли не каждую свободную минутку... При ней постоянно находился небольшой блокнот в темно-коричневом дерматиновом переплете, в который она то и дело что-то записывала, не отвечая на удивленные расспросы замечающих эту необычную особенность одноклассников.
И вот однажды в конце декабря Тепляковой позвонила приятельница по подготовительным курсам и озвучила довольно-таки необычное предложение. «Понимаешь, Лена, я на каникулах устраиваю у себя квартирник, - вещала приятельница, предвкушая масштабное действо. – Соберутся разные люди, среди них несколько реально взрослых рокеров! Зрителей человек семьдесят планируется как минимум! Ты просто обязана посетить мой квартирник!!! Более того, я хочу, чтобы ты выступила на нем! Я же помню, что ты что-то писала!»
Надо сказать, что предложение ввело Лену в некоторое замешательство: ранее никто, кроме Маши, не слышал ее творений. Она вдруг посмотрела на всё со стороны, попыталась критически оценить свои песни, и ей сделалось даже стыдно… Это странное чувство неловкости знакомо многим творцам, неожиданно получившим возможность поделиться своими идеями с кем-то извне… Пока твои песни, стихи, книги или картины являются только твоими (пара-тройка лучших друзей здесь не в счет), ты относишься к ним как к самому драгоценному в жизни, любишь их всем сердцем и постоянно мысленно как бы доразвиваешь, умножая на вновь приобретенный опыт и выводя такие интересные и глубокие открытия, что сам не веришь в то, что смог выдумать и воплотить такое. Но стоит только всерьез собраться выставить свое произведение на суд людской, как вдруг оно словно отрывается от тебя, и ты смотришь на него уже со стороны, как будто оно и не тобою создано… И тут с ужасом ты осознаешь, что все эти гениальные мысли остались лишь у тебя в голове, а труд твой пуст и беспомощен без этой вот внутренней достройки. Неудивительно, что и Лена, так сильно хотевшая выступать, услышав манящее предложение от приятельницы, вопреки своим желаниям стушевалась. «Как же так? А что они все подумают? Ой, как все нелепо-то!» Однако разум подсказывал ей, что отказываться от предложения по крайней мере глупо. И разум здесь победил – Лена согласилась… Нужно отметить, что, несмотря на пылкость натуры, выраженные творческие способности и музыкальное окружение (с самого рождения) Лена часто действовала, руководствуясь именно разумом.
Не будем углубляться в подробные описания первого концерта Тепляковой, ибо это не столь важно для читателя, да и наш роман не о Лене, но отметим, что выступление ее получилось весьма и весьма эффектным и произвело на публику сильное до неожиданности впечатление. А дело вот в чем… Ранним утром того самого дня Мария Морозова внезапно заявила, что не намерена посещать квартирник с участием возлюбленной, потому как считает подобное времяпрепровождение несерьезным и советует подруге «пересмотреть свои инфантильные незрелые взгляды на жизнь и искусство и повзрослеть уже наконец». Тут же откуда-то из-под земли явился Родик и с готовностью (и нескрываемым ликованием) заявил, что с огромнейшим удовольствием послушает Лену сегодня вечером… Помнится, сама Лена тогда с трудном удержалась, чтобы не ударить Чужестранцева.
В итоге на злосчастном квартирнике ею были исполнены три песни: «Темно-синяя», «Бей меня, деточка!» и еще песня «Напиться», ранее не упоминавшаяся нами.
Напиться
Убегает стол,
Убегает кровать,
Слишком жалко сил,
Чтобы их догонять.
Я держусь за себя,
Чтобы не потерять…
В жизни главное счастье -
Собой обладать!
Полежим на полу,
Посидим тишине,
Всё как будто в тумане,
Мы как будто во сне.
Порешаем примеры,
Поиграем в игру,
Ты как будто ударишь,
Я как будто умру!
Мама, папа, не надо злиться,
Я человек и мне нужно напиться,
Я человек, этим можно гордиться,
А человеку нужно напиться.
Мы послушали сказку
И устали чуть-чуть,
Чтобы всем стало легче,
Мы должны отдохнуть.
Я закрою глаза,
Чтобы время вернуть,
Ты уснешь и не сможешь
Меня упрекнуть!
Мама, папа, не надо злиться,
Я человек и мне нужно напиться,
Я человек, этим можно гордиться,
А человеку нужно напиться.
Песни были представлены слушателям именно в таком порядке. Состояние Елены приближалось к истерическому, и это бросалось в глаза. И если во время исполнения «Темно-синей» Лена еще как-то владела эмоциями и выглядела лишь, пожалуй, чересчур напряженной, то на «Деточке» голос стал заметно подрагивать, что очень и очень впечатляло, ибо эти подрагивания пришлись как нельзя к месту. Что же касается последней песни, то здесь Лена и вовсе превзошла себя: во втором куплете, после слов «Ты как будто ударишь, / Я как будто умру!», не переставая играть аккомпанемент, она горько рассмеялась, затем ушла в импровизацию на рояле, поразив себя саму профессиональностью некоторых пассажей; и уже на последнем припеве из глаз ее брызнули слезы… Небрежно и грубо брякнув финальный аккорд, Лена вскочила с банкетки, громко захлопнула крышку инструмента и выбежала из комнаты под неистовые аплодисменты.
Некоторое время Лена провела в ванной комнате, приводя себя в порядок, а когда вышла в коридор, то поняла внезапно, что ей несказанно хорошо. Рядом немедленно возник Чужестранев (с пятью темными розами), который был скорее насторожен, чем рад успеху подруги… Впрочем, откровенно говоря, радости не было никакой - была чисто профессиональная озадаченность (Родион собирался посвятить свою жизнь медицине, но пока не определился между гинекологией и психиатрией) и злая ревность к Маше… Тем не менее, Родион был слишком горделив и расчетлив, чтобы показать свое недовольство… хотя и понимал, что Лена слишком умна, чтобы не заметить.
Далее все происходило как во сне… К Тепляковой подходили разные люди, все они высказывали свой восторг насчет ее музыкальности и артистичности, те, кто повзрослей, давали некоторые советы, она отвечала им что-то невнятное, улыбалась и выпадала из реальности, иногда возвращаясь и понимая, что щеки ее пылают, а сердце бешено стукает… Чужестранцев пытался что-то говорить о шикарном голосе и отличном владении инструментом, но Лена лишь сдержанно усмехалась ему в ответ… Пожалуй, из всех друзей и приятелей Елены только у Чужестранцева вообще не было музыкального слуха и вкуса…
Потом к Лене подошел гитарист Вадим Сурков, полноватый молодой человек лет двадцати. Он говорил тихо и как будто смущался, то и дело мило хихикая, производя впечатление парня простого и добродушного… Именно тогда он предложил Лене сотрудничество, предположив, что гитара отлично дополнит ее «оригинальные и слегка неприличные» песни. Почему-то Лена сразу поняла, что это именно тот человек, который ей нужен…………………………………………
………………………………
……………
Оставшийся вечер Теплякова провела у Родиона. Молодые люди пили вино, без конца целовались, и Чужестранцев позволял себе гораздо большее, чем раньше… Уже ближе к ночи он проводил ее до дома и шепнул игриво: «Мы никому не расскажем», за что немедленно себя возненавидел.
Глава 5
Уход из музыки
Союз с Вадимом Сурковым оказался весьма и весьма плодотворным. Лена и Вадим очень хорошо понимали друг друга музыкально, очень тонко чувствовали друг друга во время совместного музицирования, из-за чего репетиции доставляли им огромное удовольствие, да и результат их деятельности не мог не радовать обоих. Вадим живо интересовался не только музыкальным содержанием, но и текстами Лениных песен, и достаточно быстро молодые музыканты сделались близкими друзьями. Лена могла говорить с Сурковым о чем угодно, и вскоре новый друг знал практически все об отношениях между Тепляковой и Морозовой. Что примечательно, с Родионом настолько откровенной Лена быть не могла, а вернее, не позволяла себе такой роскоши. Через несколько месяцев она еще удивится самой себе, недоумевая тому, как совершенно посторонний человек смог за парадоксально короткое время фантастически умело проникнуть в ее душу, причем до неприличия глубоко. Однако тогда все казалось ей естественным: Вадим был старше и мудрее, он не испытывал к Тепляковой мужских чувств и мог посмотреть на ее историю взглядом человека со стороны с непредвзятым мнением, в то время как Родион с его понимающим лицом и вечными приторными комплиментами сам был включен в этот мучительный юношеский процесс.
Маше, как и следовало ожидать, ужасно не понравился Сурков… После первой же их встречи она заявила, что ей стыдно за то, что Лена связалась с таким пустым ничтожным человеком. И все последующие три с половиной месяца Теплякова пыталась подружить их, ибо не видела своей жизни без Маши, а своего творчества без Вадима…
……………………………………………………………………………………………
Здесь мы прервем наше повествование и сразу предложим читателю перенестись… во вторую половину мая. Мы делаем это намеренно, чтобы не тратить его, читателя, драгоценного времени и не углубляться в не столь важные для него описания. Мы так же постараемся изложить оставшиеся факты предельно кратко, не вдаваясь в подробности и не пытаясь в точности воспроизвести все мысли и слова… Помимо этого, обойдемся без философских рассуждений и каких-либо оценок. Оставим право на оценки читателю.
Итак, 18 мая… На этот злополучный день был назначен концерт Лены и Вадима в «Арт-стайле» - небольшом арт-кафе в центре города. (Стоит заметить, что это должен был быть уже далеко не первый их совместный концерт и что на нем планировалось исполнить две ранее не исполнявшихся песни). Предложение выступить в «Арт-стайле» было получено еще в начале апреля. Ребята не раздумывая согласились и сами выбрали дату – 18 мая. Подготовка происходила как обычно: репетировали то у Лены, то у Вадима дома, все шло своим чередом. Маша злилась, но терпела, Родион льстиво расхваливал обоих, и ничего, казалось, не предвещало неприятного поворота… Сурков вел себя как обычно и не производил впечатления человека чем-то сильно озабоченного. Тем не менее, где-то после 9 мая Вадим вдруг взял и… пропал. Он, впрочем, выходил на связь, отвечая по телефону, что ну очень занят, но все свои партии прекрасно помнит и, «в общем, если что», сможет выйти на сцену без дополнительных прогонов.
18-го же мая в 8 утра он позвонил Лене на мобильный телефон и, сбиваясь, сообщил, что выступать сегодня не сможет, что ему «очень жаль» и что, он верит, Лена отлично выступит и без него.
Сначала Теплякова решила, что услышанное есть дурацкий сон и изо всех сил попыталась проснуться… Проснуться не удалось. Осознание всей неприятности ситуации накрыло ее с головой.
- Что случилось? – едва слышно спросила Лена, чувствуя, как сердце ее проваливается сквозь пол.
- Потом объясню, - сухо буркнул он и прервал связь.
С трудом соображая, что нужно делать, Лена отправилась в школу… Но и там ее ожидал неприятный сюрприз: Марии в классе не оказалось.
Урок математики вылился в невероятно жестокое мучение: Гриневская постоянно чего-то хотела от Лены, но последняя не могла сосредоточиться ни на чем, кроме своего телефона… Ей так хотелось получить успокоительную эсэмэску от Маши: «Не волнуйся… Я не пришла в школу, но я помню, что у тебя сегодня концерт, и обязательно приду вечером в «Арт-стайл». Но Мария не собиралась извещать подругу о причинах своего отсутствия…
На переменке Теплякова принялась звонить Марии на мобильный, пальцы не слушались ее, и несколько раз ей приходилось сбрасывать неверно адресованный вызов. Наконец ей удалось совладать с аппаратом, но подруга не взяла трубку. Теплякова повторила попытку раз десять, но безрезультатно. Тогда Лена набрала Машин домашний номер.
Морозова ответила нескоро и очень недовольным тоном.
- Почему тебя нет?– задыхаясь прокричала Елена.
- Заболела.
- Зачем ты не отвечаешь на звонки?
- Не хочу.
- Ты не придешь на мой концерт?
- Я же говорю, что заболела… Хотя я и здоровая бы не пришла. Тебе давно пора со всем этим завязывать. Твои идеи... незрелые… Это все несерьезно, и тебе самой потом смешно станет, вот увидишь… И Вадим этот твой над тобой смеется, из жалости только к маленькой девочке еще не послал тебя куда подальше. Ладно, хватит. Ты мне надоела на сегодня. Не звони больше до завтра. Да и завтра не звони. Нам с тобой пора заканчивать, переросли уже… Вернее, я переросла. А ты, видимо, долго еще будешь играть в рок-звезду-лесбиянку, пока, наконец, не поймешь, что полезла не туда… Все, пока!
Такого от Маши Теплякова не слышала никогда. В ее голосе звучала не привычная надрывная издевка – в нем звучала настоящая, не деланная, злость, ничего общего не имевшая с юношеским максимализмом или болезненным желанием задеть за живое, и какая-то омерзительная бабская усталость… Эта самая усталость, столь непохожая на привычную Морозову, оказалась самым страшным ударом для Лены.
«Она разлюбила меня, - пронеслось в ее голове. – Она вообще не верит в меня. Она не любит меня больше… Боже мой!»
Теплякова вся побледнела и швырнула со всей силы телефон на пол… Несчастный аппарат разлетелся на части, и Лена машинально бросилась собирать его обратно. Как назло именно вчера Родион уехал в Москву на соревнования по борьбе… Она впервые, возможно, в жизни ощутила, что ей дико не хватает его… Ею овладел гнев.
«Какого хрена этот назойливый мудак свалил на свои сраные соревнования именно сейчас!» - прорычала она с ненавистью, но собственные слова словно отрезвили ее, и гнев отступил.
«Мне пойти некуда! – с удивлением прошептала она. – Неужели все так плохо?»
- Лена, ты в порядке? – спросила оказавшаяся рядом Катя Виноградова.
- Я не знаю… - растерянно проговорила Лена.
- Помощь нужна?
- Я не знаю…
Затем Лена побежала на улицу, зачем-то вернулась домой, снова побежала на улицу, купила в магазине коробку вина, сделала три глотка и выкинула вино в помойку…
«Нужно идти к Маше прямо сейчас, нужно все выяснить», - поняла она вдруг…
………………..
Далее все было словно в бреду: звонок в дверь, дедушка Морозовой, сообщивший, что «Машенька вышла подышать воздухом», повторная покупка вина… Теплякова не помнит, как и каким образом очутилась в соседнем дворе – она помнит только, как в этом ужасном сквере на зеленой скамейке обнаружила… увлеченно целующихся Машу и Вадима… Левой рукой Вадим поглаживал Машин округлый зад, а правой массировал ей грудь под ветровкой. Между причмокиваниями Маша постанывала… И из какого-то окна доносилось:
Я на тебе, как на войне,
А на войне, как на тебе,
Но я устал, окончен бой,
Беру портвейн, иду домой!..
- Как это понимать? – каким-то неестественно сдавленным голосом прокричала Теплякова. Казалось, прошла вечность перед тем, как слова вырвались из ее груди.
- Так как есть, - процедила Морозова. Ей явно не понравилось, что их с Вадимом прервали. Ей даже не было неловко перед Еленой.
- Я верила тебе! – воскликнула Теплякова.
- Тебе пора повзрослеть и заняться делом, - как-то безучастно проговорила Мария. – Наши отношения – это несерьезно. Это глупо, это по-детски… И музыка твоя – это все детство в штанах… Надоело мне это, на-до-е-ло.
Морозова тяжело вздохнула и усмехнулась… Весь облик ее олицетворял ту самую омерзительную бабскую усталость…
Я сказал: «Успокойся и рот закрой!»
Вот и все, до свидания, черт с тобой! –
пел тем временем младший Самойлов голосом человека, переживающего физические страдания.
Внезапно в диалог решил вступить Вадим Сурков.
- Леночка, - тоном человека, неумело изображающего тон опытного психолога, начал он, - у тебя все еще будет хорошо. Ты молодая и красивая девушка… Ты найдешь еще любящего мужчину…
- Скотина! – вырвалось у Елены.
- Послушай, я не отказываюсь, играть с тобой… Просто немного времени пройдет - и мы сможем продолжить репетировать… Ну, то есть когда ты остынешь… Сама же надо всем посмеешься… Сегодня у тебя концерт…
- Вадик, заткнись сейчас же! – возопила Теплякова и, бросив о землю бутылку с красным вином, побежала прочь.
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Позже вернулся Родион Чужестранцев. Он принял ее в объятия, выслушал, утешил, напоил дорогим шампанским. Лена провела с ним ночь. Именно он посоветовал ей выбросить Марию и Вадима из памяти.
Тем временем, педагог по вокалу сильно участил занятия в связи со скорыми вступительными экзаменами. Лена накинулась на свой репертуар с каким-то отчаянием, пытаясь таким образом отвлечься… Иногда она занималась до сипа, после чего ненадолго прерывалась и вновь набрасывалась на свою программу, с остервенением пытаясь достать верхние ноты сорванным голосом. При этом Лена почти не спала, много пила и курила, и ее организм не помедлил с результатом – вскоре она совсем потеряла голос.
Фониатр поставил диагноз: «узелки обеих голосовых складок» и обещал вылечить гортань за десять вливаний лидазы. И не обманул. Голос действительно восстановился, но Лена расхотела петь.
Boris the Warmest думал поначалу, что его дочь просто серьезно перепугалась за свое здоровье, но когда после сдачи очередного выпускного экзамена она крайне твердо заявила, что не намерена отныне заниматься музыкой, понял, что все гораздо серьезнее. Никаких разъяснений от дочери получить ему не удалось. В ужасе он позвонил жене в Штаты, и та посоветовала отвести Елену к специалисту.
Лена не сопротивлялась и достаточно откровенно рассказала все психологу, добавив, что отныне желает выкинуть всю эту историю из головы, а музицирование постоянно возвращает ее к мыслям о двойном предательстве. Психолог в свою очередь смог убедить Бориса Теплякова не задавать дочери много вопросов.
Потом был выпускной бал и… поступление в педагогический университет на факультет математики…
- Математика – она ум в порядок приводит, - поясняла всем Елена. – Да и мне она неплохо дается… Всяко легче, чем история с бесконечными фактами… или химия со страшными словами. Иностранные языки – это интересно, но математика как-то ближе…
Надо отметить, что в школе Теплякова хорошо успевала почти по всем предметам, поэтому вопрос «Почему именно математика?» был вполне ожидаем.
- Но почему Герцена? – недоумевал Борис the Warmest.
- Потому что я хочу заниматься благородным делом, а не просиживать штаны в офисе перед монитором.
- Ну, так шла бы в СПбГУ на матмех. Там хоть мальчики есть! – предложил однажды несчастный отец.
Реакция оказалась неожиданной: Лена сначала расхохоталась, потом вскочила с места и убежала в свою комнату, давясь слезами.
После того эпизода отец больше не пытался повлиять на ее выбор.
«Институт Герцена, новые друзья, студенческая жизнь, никаких воспоминаний о Маше и никакого музыкального творчества», - сказала себе Лена и с головой окунулась в новую жизнь.
Глава 6
Кирилл проснулся по будильнику ровно в 6 утра. Приняв душ, наскоро одевшись и запихнув в себя вонючий омлет под аккомпанемент материных извечных гневных возгласов, он отправился на Московский вокзал.
Погода оказалась вполне приемлемой: жижа подмерзла и с неба ничего не падало. Кирилл бодро шагал к метро, слушая в плеере музыку своего любимого композитора, Эрика Сати… Экстравагантный француз привлекал нашего полуслепого героя характерной урбанистической меланхолией и утонченно-интеллигентной скупостью по части выражения эмоций… Голова Кирилла была пуста: он старался не строить планов и не пытаться заранее обдумывать все возможные повороты. «Буду действовать по обстоятельствам», - решил он.
У самого входа в метро его внезапно позвал Санек (он тоже проживал недалеко от «Московской»). Трудно сказать, что наш герой был рад такой встрече. К тому же из-за Санька ему пришлось прервать прослушивание Первой гимнопедии.
- О, привет, Кирюха! – закричал Санек.
- Привет, - мрачно отозвался Кирилл.
- Ты в универ?
- Нет.
- А куда?
- На вокзал, - недовольно сообщил Кирилл и пояснил: - Надо.
- Постоим покурим? - предложил Санек и протянул другу сигарету.
Отказываться Кирилл не стал: у него оставалось еще время в запасе.
- Кирюха, тут вчера такое произошло! – лихорадочно затараторил Огурцов, сверкая глазами и хватая приятеля за руку. – Мы вчера с Зульфией ходили к гипнотизеру… То есть нам предложил один чувак знакомый на лекцию про гипноз сходить в ДК Горького. Так вот там тетка старая сначала что-то рассказывала долго про каталепсию и сомнамбулизм, а потом вышел мужик в блестящем костюме с медальоном и сказал, что сейчас покажет на нас примеры гипноза… Сначала он провел тест на гипнабельность… То есть стал просить представить, как мы едим лимон… Представьте, говорит, как вы дольку лимона в сахар обмакиваете, потом смотрите на нее, нюхаете, в руке крутите…
- Что за маразм? – перебил Огурцова Кирилл.
- Да нет, ты послушай… это был тест на гипнабельность. Те, у кого выделилась слюна, должны были поднять руку! И, в общем, у меня выделилась, но я руку не поднял, потому что постеснялся… ну типа какой я мужик, если я срезался на тесте на гипнабельность, ха-ха-ха-ха!.. А Зульфия подняла. И ее и еще несколько человек вызвали на сцену… И он реально стал их гипнотизировать! Что-то руками делал перед лицами, нашептывал что-то, а потом как бы манил к себе. И они с закрытыми глазами падали прямо на него! А потом он попросил остаться только Зульфию (потому что она быстрее всех на него упала)… И говорит: «Твое тело – стальная балка, стальная балка»… И, прикинь, она реально стала как… ха-ха, стальная балка! Я вышел потрогать! Реально стальная балка, и глаза закрыты!
Когда Санек произносил словосочетание «стальная балка», по лицу его проходила нездоровая судорога, он издавал звук, похожий на сдавленный смешок, выпучивал глаза и трясся всем телом. Кириллу сделалось невыносимо противно, прямо-таки до тошноты. Он отошел на шаг назад.
- И вот после лекции, - продолжал тем временем Санек, вновь надвигаясь на Кирилла. - Зульфия записалась к нему на курсы… Я вот тоже думаю… Раз она так легко стала как стальная балка, может, я тоже смогу, чтобы у меня там… ну, ты понимаешь, о чем я… чтобы у меня там тоже… стальная балка… Я обсудил с Зульфией, она вроде не против. Ты как считаешь, это хорошая идея? Я считаю, что да.
Кирилл тяжело выдохнул порцию табачного дыма.
- Санек, тебе к врачу надо, - с раздражением произнес он.
- Нет, к врачу мне не надо, да и Зульфия против… Ладно, ты докурил, пошли в метро.
От Санька воняло потом, застарелым табаком и пародонтозом… Кирилл с трудом сдерживал рвотные позывы и был неимоверно счастлив избавиться наконец от нечистоплотного барда, страдающего половым бессилием.
«Вот ведь человек! – думал он про себя. – Вроде умеет читать, писать, считать и говорить… На людей, вроде, тоже не бросается. Но полнейший неадекват… полнейший… И что же он все-таки во мне нашел? Почему он так стремится излить мне свою душу? Только ли дело в стыде за уведенную у меня Зульфию?.. Зульфия предпочла меня импотенту, какой ужас!»
С такими мыслями Кирилл добрался до Площади Восстания.
Дойдя до электронного табло на вокзале, он собрался уже спросить у кого-нибудь зрячего, прибыл ли нужный ему поезд, как вдруг его окликнул хорошо знакомый голос.
- Кирилл, привет! – кричал Родион Чужестранцев. – Какая встреча!
Кирилл обернулся и увидел перед собой широко улыбающееся простецкое лицо Лениного постоянного воздыхателя.
- Ты Лену пришел встретить? – спросил Чужестранцев.
В руках он держал букет из темных роз.
Нельзя сказать, что Родион нравился Кириллу, однако и резкой антипатии к заносчивому студенту-медику наш герой не испытывал - лишь легкое раздражение и некоторое недоумение относительно его безбашенной прямоты в общении. Их первое знакомство случилось на восемнадцатом Ленином дне рождения, то есть на I курсе. Кирилл тогда отметил, что Чужестранцев, видящий Лениных одногруппников впервые, был уже подробно проинструктирован ею по вопросу того, над кем и по какому поводу следует смеяться. В частности, когда пришел Ильин, Чужестранцев, совершенно не стесняясь объекта, сквозь смех завопил: «А, это тот, который в обморок упал!!!» Харю Родик с самого порога назвал Харей, хотя тот и представился по имени… Несчастный Харя, помнится, нахохлился как воробьишка и собрался даже предложить наглецу выйти на лестничную клетку с целью сугубо мужского разрешения конфликта, однако Юрик вовремя отговорил друга, вполне справедливо указав на колоссальную разницу комплекций.
Сейчас же, встретив Чужестранцева на вокзале, Кирилл был с одной стороны недоволен присутствием третьего лица, ко всему прочему невыгодно оттенявшего Кирилла букетом, с другой – испытывал что-то сродни облегчению: присутствие Родиона избавляло его от ощущения неловкости, возникшего, когда Кирилл уже поднимался по эскалатору на Площади Восстания.
«Почему я не расцениваю Родиона как соперника? – подумалось ему. – Как странно! Почему я ни разу не вспомнил о нем в этом аспекте? Очевидно же, что Родя влюблен в Лену: эти постоянные цветы, комплименты… Почему я не ревную? Хотя здесь ответ очевиден: его нельзя расценивать всерьез как соперника. Если бы между ними могло что-то быть, это что-то давно бы уже было. И непохоже, чтобы Лене он нравился как мужчина. Почему он не принимает решительных мер? Как странно…»
- Ты, кстати, с Леной связывался? – спросил Родик. Его вопрос вернул Кирилла в вокзальную реальность. – Я просто звонил ей, она показалась мне какой-то странной.
- Да, - проговорил наш герой задумчиво. – Она написала мне целое письмо.
- С ней все в порядке? – с важным видом поинтересовался Чужестранцев. (Этот его характерный важный вид многих сильно раздражал).
- Лена пережила катарсис, - выдал вдруг Кирилл.
- Что-что?
- Катарсис.
- Ага… Поезд прибыл, пошли на платформу.
Лена сошла с поезда какая-то не то рассеянная, не то озабоченная.
- Ой, вы тут, это так приятно, - проговорила она, как только Чужестранцев выхватил из ее рук сумку и вручил ей темно-красный букет. Кирилл догадался, что мысли ее где-то далеко и что ей на самом деле наплевать на цветы и на встречающих ее двоих мужчин. Однако в ней угадывалось нестерпимое желание находиться сейчас в компании, словно она боялась остаться наедине с собой или же хотела непременно чем-то поделиться.
- Я смотрю, ты хорошо отдохнула, - заметил Родион. – Кирилл вот говорит, что ты пережила катарсис. Ха-ха!
Лена некоторое время смотрела сквозь Чужестранцева, затем рассмеялась.
- Это не то слово! – сказала она, оправившись. – Поехали ко мне домой… Время еще раннее, но я чувствую необходимость выпить… Можно еще кого-нибудь позвать… Илью, Ваньку… Можно Харю с Юриком… Юлю, кстати…
Санек хотел со мной на вокзал ехать, - вставил Кирилл.
О, нет! Только не Санек! – замахал руками Родион. – После него комнату сто лет не проветришь! Ха-ха-ха!
Я сейчас позвоню Ване и попрошу всех позвать... Сейчас, обождите здесь... – Лена отошла на несколько метров и в течение пяти минут разговаривала по телефону.
Они сейчас пойдут на пару, а потом приедут, - сообщила она, вернувшись к Кириллу и Родиону. - Только без Юли... Почему, я так и не поняла... У нас же все равно сегодня занятия до 5 вечера, ее отец ничего бы не заметил...
Юля мне вполне понятна в данной ситуации, - нетерпеливо произнес Родион с какой-то выделанной снисходительной насмешкой в голосе.
Что ты имеешь в виду? - спросила Лена.
То, что она влюблена в тебя. По уши причем.
Что?
Зацепило девку, ха-ха-ха-ха-ха!
Подожди, Родя... Ты правда так считаешь?
Да. Я уверен. И не говори, что ты сама не думала об этом…
Возможно, думала, - призналась Елена.
Кирилл ощутил нестерпимый жар в области груди: в его воображении нарисовалось логичное продолжение того вечера, когда он, сделав неверное признание, бежал в ужасе из Лениной квартиры.
«А ведь Родя прав! – лихорадочно соображал он. – Она действительно как-то странно на Лену смотрит, на подруг так не смотрят… Этого мне еще не хватало».
- И планируешь ли что-нибудь делать? – допытывался Родион.
- А что здесь сделаешь! – пожала плечами Елена. – Это же невозможный вариант.
- Конечно, невозможный, - высокомерно усмехнулся Чужестранцев. - Этот путь совершенно не годится для нее. Если отвлечься от действительности и предположить, что она смогла бы вступить в такие отношения, то... вскоре она бы с ужасом бежала от тебя. Но все это глупо, потому что она и не решится.
-Ты думаешь, она лесбиянка? - резко спросил Кирилл, пытаясь придать своему вопросу как можно более беззаботный тон, хотя он явственно ощутил, как неприятно напряглись все его внутренние органы.
-Я думаю, что все люди бисексуальны. Но если говорить о Юле, то она настолько задавлена и настолько ограничена в своей задавленности, что скорей предпочтет романически пострадать, закатывая глаза и произнося двусмысленные фразы (на которые, впрочем, никто не обратит ни малейшего внимания), чем решится признаться Лене... и уж тем более, чем начнет с нею встречаться... А если бы и начала (чего быть, безусловно, не может, но мы-то люди не без фантазии), то здесь ее бы ожидал неприятный сюрприз.
-Лена столь ужасна? - вырвалось из зажатой гортани Кирилла.
-Нет, - усмехнулся Родион. - Лена как раз таки слишком уж прекрасна. А вот Юля рядом с ней быстро осознает свое убожество, и это будет весьма больно. Боль такого свойства со временем расцветает, и жить с нею – мучительно.
-Родя, ты злой, - ласково сказала Лена.
-А что делать, если это правда?.. Юле нужен, что называется, простой мужик... Такой, путь к сердцу которого лежит через желудок. На завтрак – каша, на обед – суп, котлеты с картофелем и салат, на ужин – курица и бутерброды. И никак иначе. Есть без хлеба — преступление. Юля же станет при нем мужней женой, тихой и скромной, молчаливой… Печально, но на большее она не способна.
Лена громко захохотала, и Кирилл сразу вздохнул облегченно.
«Нет, ей не нравится Юля… И, конечно, не может понравиться… И, черт возьми, курносый насмешник прав!»
Глава 7
Через полтора часа на Лениной кухне собралась шумная компания.
«Очень хорошо, - рассуждал про себя Кирилл, нервно теребя пуговицу на своей парашютирующей, заправленной в штаны, рубашке. – Очень хорошо, что все они здесь собрались... Сейчас порядочно напьемся, и я выведу ее на разговор... Без разговора здесь никак, должен же я расставить, наконец, все точки над «i». Главное – выждать момент».
Лена и Родион готовили глинтвейн, распределив обязанности между собой: Лена резала фрукты, а Чужестранцев колдовал над дымящейся кастрюлей. Дурилов успел уже выпить полторашку ленинградского по дороге и сейчас вяло хохмил, то и дело зевая и вытирая выступавшие от зевоты слезы. Ильин пытался растормошить своего друга, однако это почти не удавалось ему. Юрик восседал на офисном кресле, принесенном на кухню из комнаты по случаю нехватки мебели, как на троне, и сосредоточенно наблюдал за Харей, с которым в тот день приключился ораторский удар.
- Я решительно не могу достичь внутренней гармонии, пока моя идея не реализована! - выкрикивал Харя, вознося руки к небу.
Речь его и в обычном состоянии была тороплива, сбивчива и ненормально ускорена. Произнося каждую новую фразу, он резко подавался всем телом вперед и выпучивал свои востренькие глазки, чем вызывал у всех вокруг неуемное желание его пародировать. На свою беду Харя еще и сильно картавил, что усугубляло комический эффект. Нетрудно догадаться, что, впав в то утро в столь возбужденное состояние, Харя производил особо сильное впечатление. От волнения правое плечо его подергивалось, дыхание сбивалось, а слова с буквой «р» градом сыпались из его уст, и вскоре уже не только Юрик, но и все остальные устремили свое внимание на нахохлившегося горе-оратора.
- Сила человека не талантах и не в любви, не в храбрости решиться на подвиг и даже не в искусстве! - вещал Харя.
- Интересный ряд, - съязвил Родион.
Дурилов вяло усмехнулся.
- Сила человека исключительно в деньгах! Да, деньги правят миром! Они вершат судьбы. Все в этом мире продается и покупается. Если у тебя есть деньги, ты царь и бог! Если же денег у тебя нет, ты раб и червь. Быть рабом и червем может понравиться только конченному лузеру. Отсюда можно сделать простой вывод! А именно: смысл нашего существования есть накопление капитала. Без этого пресловутого презренного металла тебе не поможет ничто: ни образование, ни труд титанический, ни харизма! Я все это пережил сам. Я знаю это на личном примере. Я уверен на триста процентов, что теория моя верна.
Харя перевел дыхание и огляделся.
- Когда я учился в первом универе, - продолжил он вскоре, - ни одна даже самая страшная девица не смотрела в мою сторону... Я старался изо всех сил: то слово приятное невзначай брошу, то приобниму, то на паре по руке поглажу – и все время, все время получал твердый отпор. Один раз даже по морде от одной красавицы огреб… За что, спросите? Да за ерунду: за задницу ее слегка прихватил. И что, вы думаете, она так рассвирепела? Неужели из-за высокой моральной планки? Нет, разумеется! Все по той простой причине, что я не мажор! Вот на мажоров все они смотрят, не отрывая взоров, даже если мажор этот – последняя образина. Мажору можно не только за задницу прихватить, а еще и что посерьезнее вытворить – и девка только рада будет. Вот вам справедливость! А потом меня из того универа отчислили. И тоже – потому что я – не мажор, а отец мой – не Ротшильд, а простой армейский прапорщик. Я не сдал сопромат, ибо без косаря в зачетке, тройку не ставили, а давать преподу косарь противоречило моим принципам. Потом я учился во втором универе, куда меня приняли сразу на второй курс... Но в новогодние праздники я снова был отчислен, прямо-таки по той же причине! Я не сдал зарубежную историю... Предложили перевестись на хозрасчет, но я отказался. Нет денег – нет образования. Ха-ха! Я в этом универе, кстати говоря, был единственным парнем нормальной ориентации, остальные все пидоры. Представляешь, Юрик?!
- Ты проверял? - лениво протянул Юрик.
- И даже несмотря на то, что я единственный не был пидором, ни одна девка на меня не смотрела, точно я какой-то урод... А я же в зеркало вижу, что не урод вроде... Да, не красавец, но краше некоторых точно. Потом я решил работать и копить капитал, чтобы стать ровней мажорам, чтобы девки красивые на меня оборачивали взоры, чтобы все в жизни моей настроилось. Я работал полтора года, потом меня уволили из-за сокращения кадров... Я работал как раб на галерах, пока остальные сотрудники прохлаждались, но именно я попал под сокращение кадров... Снова несправедливость! Но я накопил почти сто тридцать семь косарей! И строил потом планы на будущее, думал, как я потрачу свои сокровища, свои заработанные честным трудом средства... Мое воображение рисовало разнообразные радужные картины. Но моим планам не суждено было свершиться: вскоре меня ограбили. Ограбили, когда я в банк ехал со своими ста тридцатью семью косарями... Три бугая в подворотне на меня набросились. Один по морде дал, другой ногами принялся лупить… Третий орал: «Отдай бабки, сука!» И тогда я понял, что само провидение пока не дает мне накопить денег, ибо я еще не готов воплощать в жизнь мою теорию... И снова я записался в абитуриенты, поступил в Герцена, и вот уже почти полтора года с вами учусь... И все то же самое. Четверо парней в группе (не считая Юрика, потому что он у нас неопределенной ориентации, да, Юрик?), и ни одна тетка на меня не смотрит, все нос воротят... А чем я хуже других? Разве ж плохо, что папка мой прапорщик? Это ж прекрасно! Армейская дисциплина и мужские традиции теперь не стоят ни гроша, если ты среди мажоров и пидоров!
Востренькие и увлажненные серые глазки Хари лезли из орбит, на серо-желтых впалых щеках его выступил фанатический румянец. Он говорил предельно нервно, захлебываясь слюной от переизбытка эмоций, подергивая плечишком и опасливо озираясь.
- И я прекрасно понимаю, что все пойдет совершенно по-другому, когда я заработаю капитал и стану Рокфеллером...
- Ротвейлером, блядь, - усмехнувшись, пробормотал Родион.
Кирилл прыснул и заметил, что Лена, Дурилов и Юрик тоже молча сотрясаются. Сам Ильин не мог сдержать улыбки. Все готовы были расхохотаться в голос, но больно желали дослушать Харину речь до конца: никогда ранее он не радовал сокурсников такими яркими и длинными монологами.
- Да-да, именно Рокфеллером, - продолжал Харя, не обращая никакого внимания на беспардонный выпад со стороны Чужестранцева, - тогда я бы...
Но дальнейшие его слова уже потонули в шуме всеобщей истерики.
«Надо отозвать Лену на парочку минут... Надо не упустить момент, а то сейчас опять кто-нибудь начнет говорить», - пронеслось в голове у Кирилла.
- Лена, - чуть дрогнувшим голосом обратился он к возлюбленной, как только коллективная истерика прекратилась.
- Да?
- Можешь отойти со мной ненадолго...
- Покакать! - подал вдруг голос доселе квелый Дурилов.
Засмеялся только Родион.
- Очень смешно, - буркнул Кирилл, начиная испытывать раздражение ко всей ситуации в целом.
- А люди вообще смеются только над тремя вещами, - с важными видом пустился в объяснения Родион. - Над испражнениями прямой кишки, над половыми органами и над политиками.
- Да, какать – это смешно, - глубокомысленно изрек Дурилов и слегка хохотнул.
- Ваня, это твое любимое слово? - спросил Кирилл с неприязнью.
- У Ивана просто копролалия, обусловленная анальной фиксацией, - пояснил Родион своим издевательски-серьезным тоном.
- Я анально-выталкивающий!!! В детстве, когда я какал в штаны, меня хвалили, ха-ха-ха-ха! И давали ШОКОЛАДКУ! Х-х-х-х-ха-а-а! Я считаю, что туалет важнее, чем... БУФЕТ! Ха-ха-ха-ха-ха-ха! – словно оживший, Дурилов весь сотрясался в конвульсиях, стучал кулаками по столу и стонал, восторгаясь своими фекальными фантазиями.
- Ну, это если рассматривать данную проблему в коротком временном отрезке, - вступила в беседу Лена. - Если же брать долгосрочную перспективу, то можно вывести, что туалет менее важен, чем буфет, ибо гуманнее заставить человека опростаться, чем заморить его голодом.
- А-а-а-а-а! Опростаться! Ха-ха-хах-ха! - вопил Дурилов.
Кирилл понял, что ему стоит действовать более решительно.
- Лена, давай отойдем, - настойчиво повторил он, но в эту же секунду его рука совершенно случайно задела стакан с глинтвейном.
Красная жидкость – к счастью, остывшая – разлилась по столу и щедро забрызгала рубашку Кирилла, нарисовав на ней большое симметричное пятно.
- Оп-па! – воскликнул Родион. – Да это же тест Роршаха! Кирилл, что ты видишь у себя на животе?
- Ничего, - процедил Кирилл, готовый вот-вот взорваться.
- А-а-а-а-а-а-а-а-а! – закричал Дурилов, и кусок торта полетел из его рта обратно на тарелку. – Ни-че-го!!! Ха-ха-хах-ха-ха! И не только на животе, а вообще в принципе ни-че-го! Ха-ха-ха-ха-ха!
Иван хохотал так громко, что соседи застучали по батарее.
- Лена, давай уже выйдем! – потребовал Кирилл.
Вышли на лестничную клетку. Наш герой закурил. Некоторое время продолжалась пауза: Кирилл пытался собраться с мыслями, которые предательски покинули его, как только он остался с Еленой наедине.
- Что ты хотел сказать? - нарушила, наконец, молчание Теплякова.
«Действительно, что я хотел сказать?» - подумал Кирилл с презрением к себе, после чего выдал:
- Как отдохнула?
- Отлично, я же все подробно описала тебе в письме.
- Да-да, да-да... Я... рад за тебя...
- А вот я пока не знаю, рада ли за себя...
- Лена... я... хотел... то есть я... не уверен, что правильно сейчас поступаю, но... я до твоего отъезда сказал, что я... люблю тебя!
Теплякова молчала, пронзая нашего несчастного героя своим испытующим взглядом.
- Я люблю тебя, Лена.
- Я помню…
- И... что? - взмолился Кирилл.
- В смысле? Я все поняла... Мне не нужно повторять дважды.
Кирилла убивал ее равнодушный тон, ее отстраненное выражение лица...
«Сколько ж раз ей нужно повторить это, чтобы она хоть как-то среагировала! Зачем она делает вид, что ничего не понимает?!»
- Лена, тебе не кажется, что, когда мужчина делает девушке такое признание, девушке следует... хоть что-нибудь ответить?
И вновь воцарилась тишина.
- Лена, я жду! - настаивал он.
- Кирилл, ты знаешь ответ и сам, - холодно проговорила она. От этого тона мурашки побежали по его спине, он ощутил, что вот-вот что-то оборвется внутри.
- Нет, я не знаю его, черт возьми! – нервно тараторил он, словно оттягивая момент «обрыва». – Я ничего не понимаю, я не умею угадывать мысли. Ты можешь сказать «да» или «нет»?
- Могу.
- Ну же!
- Нет!
- Почему? - Кирилл как будто еще не понял, что услышал отказ.
- Потому что я лесбиянка.
- Это ложь! Ты сама говорила! - вскричал наш герой в надежде еще ухватиться за соломинку.
- Я не люблю тебя, Кирилл. Ты и сам прекрасно знаешь об этом. Оставим теперь эту тему. Я возвращаюсь к гостям, мне хочется пообщаться с ними.
Глава 8
Кирилл вышел на улицу, растерянный и слабый. Какой-то мерзостный озноб волнами накрывал его с головы до ног... Он чувствовал, как липкий, холодный пот выступает на его лице и спине. Ветер нещадно трепал короткие волосенки (картуз он забыл у Лены дома), грязный снег ударял о толстые стекла очков. Слегка мутило. Кирилл не разбирал, куда идет - просто брел по городу в надежде, что свежий воздух и ветер очистят его от отвратительного, унизительного чувства, сжигавшего все его жалкое существо.
«Как же я жалок в этой ситуации! Зачем я вообще полез туда? Из-за дяди Миши? Из-за своих пьяных открытий? Это ж нужно было так посидеть в трактире «У Геры», чтобы потом настолько усложнить себе жизнь! И что мне делать дальше? Я теперь буду чужим в этой компании. Еще немного – и она начнет меня сторониться… Впрочем, возможно, не все еще потеряно. Главное, сейчас не докучать ей… Нужно затихариться и вести себя, как раньше, словно ничего не произошло».
Внезапно телефонный звонок отвлек его от тягостных мыслей. Доставая мобильник из кармана, он успел заметить, что находится на Моховой.
- Да, - недовольно буркнул он в трубку, в мыслях спрашивая себя, какая такая неведомая сила тянет его в эти края.
- Привет, Кирилл, - отозвался из трубки Юлин голос.
«Этого мне еще не хватало!»,- раздраженно подумал он и сдержанно произнес:
- Здравствуйте, Юлия Евгеньевна.
- Ты у Лены?
- Нет, я ушел.
- Отлично! Я так и думала. Кирилл, я хочу тебя видеть… Мне очень нужно. У меня есть еще время в запасе. Когда ты сможешь быть в «Чашке» на Невском?
- Через двадцать пять минут.
- Хорошо. До встречи!
«Этой-то что от меня нужно? И откуда она знала, что я уйду от Лены?» - тихо проговорил он, убрав телефонный аппарат обратно в карман.
Тем временем озноб усиливался, Кирилл понял, что нездоров. Однако идти домой желания не было, и он направился к Невскому.
«Как жалко, что я не могу рассуждать обо всем, как Харя… - думалось ему. – Ведь, правда же, гораздо проще жить, если четко знаешь цель своего существования. Это избавляет от травмирующего самокопания, диктуя стройные ответы на каверзные вопросы к себе самому, роящиеся в голове бессонными ночами. Но насколько же нужно быть неразвитым и неумным, чтобы свести цель своей жизни к накоплению капитала!.. Да… Нужно быть очень неразвитым и очень неумным, это факт. Однако насколько же проще идти по жизни, видя впереди себя конкретную цель, пусть и такую убогую! И ведь ни у кого на свете нет такой уверенности в истинности своей позиции, как у денежных фанатиков. Вера в силу денег – самая всепоглощающая религия. Но вот нет и не будет среди ее почитателей достойных людей. В общем, все это объяснимо. Фанатичная вера в доллар есть попытка упростить все устройство мира. Да, если бы все на свете определялось количеством зеленых бумажек, жить было бы невероятно проще. Все имели бы тогда цель, все знали бы, куда идут, и всегда было бы ясно, отчего ты потерпел поражение. Такие, как Харя, думают, что все на свете можно купить… Они словно намеренно забывают о любви, о простой человеческой симпатии, о таланте, о свободе… о здоровье, в конце концов!.. о невероятных стечениях обстоятельств, которые подбрасывает нам порой судьба и от которых не застрахуют никакие деньги. Харя туповат и неразвит, но у него есть цель и, видя впереди себя эту цель, он попросту не замечает своего убожества. Я однозначно умней Хари, несравнимо умней. Но отсутствие цели и отсутствие веры загоняют меня в угол, и я не могу ничего с собой поделать… И я вижу, насколько я беспомощен и жалок… И я рискую в этой жизни проявить себя в гораздо меньшей степени, чем Харя… Это моя трагедия, видимо. Наверное, я из тех посредственностей, которые еще и наделены от природы способностью думать. Такое вот наказание: «Ты полное говно, и ты отлично знаешь, что ты полное говно». И это страшно мучительно… Подумать только: иметь достаточно развитые мозги, но совершенно не уметь ими пользоваться! Ведь меня же тянет именно к Лене, хотя я и понимаю, что я далек от ее идеалов. Тянуло бы меня к кому-нибудь попроще – к Тане Пальцевой, например! Да или даже к Юле! Нет же, нам подавай людей высшего сорта! Кстати, Харя, выбирая себе очередную девушку в жертвы, не задумывается над тем, дорос ли он до ее уровня… И есть шанс, что однажды ему-таки повезет! Да, весьма вероятно, что Харя получит гораздо больше, чем я, потому лишь, что не прекратит биться… Конечно, Харя не станет ротвейлером. Он продолжит метаться из одного вуза в другой, с одного места работы на другое, его неизменно будут увольнять, но высшая путеводная цель его никуда не денется, и с каждым годом его уверенность в своей правоте будет расти. Он не заплачет у разбитого корыта, осознавая степень своего падения, а с гордостью будет кричать всем вокруг, что он простой сын прапорщика, а не какой-нибудь мажор, а вот уж когда он станет ротвейлером… И ведь он поднимется с колен и двинется дальше! И сейчас он страдает не оттого, что бездарен, недалек и вызывает у окружающих только желание поиздеваться, а оттого, что его отец не Ротшильд… А это ой, как сладко: и горько, и приятно. Кто-то посмеется, но Харя не заметит этого. Совсем все иначе с такими, как я. Нам подавай высокие идеалы! Мы видим больше, чувствуем тоньше, мы же такие возвышенные!.. А когда до дела доходит, тут вся наша возвышенность куда-то улетучивается, и на деле оказываемся мы такими же лузерами, как Харя, только с обостренным неприятием себя, разрушительной самокритикой и стыдливой трусостью. Впрочем, я снова пустился в сопли слабака. Посмотрим еще кто кого, Лена! Мне теперь терять нечего».
На Малой Садовой он зашел в магазин, чтобы купить сигарет, и там совершенно не вовремя на него напала пьяная неформалка с готическим уклоном. Девица была невысокого роста, полноватая, грязноволосая и вся в черном. Лицо ее, явно чем-то выбеленное, не выражало ни единой мысли, однако тонкие черные губы скривились в глупой самодовольной усмешке. Девица пошатывалась, распространяя вокруг себя запах энергетических коктейлей и дешевой туалетной воды.
- Молодой человек! – позвала она Кирилла, когда он, уже купив сигарет, направлялся к выходу.
- Да.
- Какое у тебя зрение?
- Начинается, - тягостно выдохнул он.
- Нет, ну правда!
- Тебе какое дело?!
- Нет, ну минус шесть или минус восемь? Скажи! Ведь самое плохое – это минус восемь?
- Тебе какое дело? – повышая голос, повторил он.
- Ну просто вот у меня минус два, и я ничего не вижу… А ты, наверное, ничего-ничего-ничего не видишь?
- Да! - отрезал Кирилл и вышел из магазина.
- Жалко парня! - услышал он вслед.
Когда Кирилл вошел в «Идеальную чашку», ему сделалось значительно хуже… От табачного дыма вскружилась голова, от сильного запаха кофе ком подступил к горлу. Он заказал себе гляссе (в очередной раз устыдившись тому, что не научился пить эспрессо) и уселся за свой любимый столик, расположенный в укромном углу, в проходе между двумя залами. Долго ждать Юлю ему не пришлось: она появилась через три минуты.
- Ну, здравствуй, Кирилл Андреевич, - произнесла она, сняв с себя старомодное темно-серое пальто и убрав извечную спортивную сумку и подарочный пакетик с тетрадями под стол.
- Здравствуй, Юля, - отозвался он, закуривая.
Руки его сильно дрожали.
- Как дела? – поинтересовалась Князько, оттягивая начало разговора. Было заметно, что она волнуется и не знает, как начать.
- Пока не убили…
- А что у тебя с рубашкой?
- Тест Роршаха.
- Что?
- Глинтвейн на себя вылил. Рассказывай… - поторопил ее Кирилл.
- Кирилл … Это такая достаточно сложная тема… Я сейчас пребываю в весьма необычном состоянии… Меня переполняют ранее незнакомые мне эмоции, и, если я стану держать все это в себе, я сойду с ума… То есть, конечно, ничего страшного со мной не произойдет, я привыкла многое держать в себе, семья научила, но сейчас я вижу, что есть человек, способный меня выслушать и понять. Так почему же не обратиться к нему?.. Это ты.
«Что бы это значило? – тягостно размышлял Кирилл, одолеваемый наступающим жаром. – Почему я?»
- Кирилл, если ты беспокоишься о том признании, которое сделал тогда у Лены дома, - говорила Юля Князько, - то можешь забыть об этом. Возможно, я кажусь тебе сильно глупее Лены, и, возможно, так оно и есть, но поверь, в этих вопросах я гораздо проницательнее, потому что… будучи закованной отцом в строгие рамки религиозного воспитания, я научилась врать и скрываться, и… сполна вкусила так называемой дворовой жизни со всеми вытекающими последствиями. Мой подростковый период протекал не так, как Ленин. Пока Лена в своей элитной гимназии вместе с высокодуховными друзьями и подругами слушала джаз, читала Достоевского и писала декадентские стихи, я, сбежав со службы в церкви, пряталась по подъездам вместе с завсегдатаями детской комнаты милиции, и говорили мы там не об искусстве и не о смысле жизни, а о том, кто к кому яйца катит, кто кого трахнул и кому за это следует надавать по морде. Это такая школа жизни, Кирилл… Я, кажется, увлеклась, хотя все совокупно. Эта практика дворового созревания научила меня быстрее Лены понимать некоторые вещи. В частности, я лучше знаю мужчин. Не оттого, что я такая проницательная, а оттого, что много общалась с ними, и, конечно, не о судьбах нашей Родины и не о творчестве выдающихся писателей, как это делала Елена. Ах, зачем я все это говорю? Я сейчас веду свою речь к тому, Кирилл, что я поняла, что ты в нее влюблен… по уши! Не надо! – Юля замахала руками, видя, что Кирилл пытается вставить реплику. – Молчи, не говори ничего. Я знаю, что я права. Я поэтому сразу догадалась, что сегодня ты не выдержишь всей этой тусовки и уйдешь оттуда... Ведь каково же это: наблюдать свою возлюбленную в компании неадекватных гогочущих персонажей и понимать, что весь этот пьяно-философский антураж для нее важнее тебя. А это так и есть, Кирилл. Она любит не нас по отдельности – она любит пьяно-философский антураж, который мы создаем. Кирилл, ты понимаешь, о чем я? Ах, как трудно доходчиво объяснить… Лена питается этой порочно-возвышенной энергетикой, которую рождает общество ее фанатов, ощущает себя причастной к высшему, это дает ей силы для новых мыслей. Но мы с тобой в этом обществе – для массовки, к сожалению. Основные действующие лица там – Лена и Родион. Родион – единственный из всех нас, кого она считает себе ровней… Хотя можно ли назвать Родиона одним из «нас»? Возможно, еще Дурилов близок к этому статусу, но не мы. Печально, но это так. А, согласись, что ты бы не потерпел у себя дома постоянных сборищ пьянствующих якобы интеллигентов, если бы случилось чудо и она бы полюбила тебя. Ты соврал мне тогда, сказав, что любишь меня, и я это сразу почувствовала. И что Лена несколько удивлена услышанному, я тоже увидела. То есть, безусловно, до твоего признания она что-то замечала и смутно предчувствовала… В частности, она говорила мне, что «Кирилл стал каким-то загадочным» и что ее «несколько напрягают произошедшие с Кириллом изменения». Безусловно, она догадывалась: она ж не глупа. Но она не придавала этому значения, ее больше волновали вопросы иного порядка: например, князь Мышкин и Настасья Филипповна или те девицы, что били друг друга по лицу, дабы получить моральный опыт, хе-хе… Впрочем, в последнее время она как бы замкнулась в себе и вообще забыла про все вокруг… Но, услышав, что ты влюблен в одну из нас, она первым делом подумала, что в нее. Однако ты взял и сказал, что любишь меня… И тут-то и проявилось ее отсутствие опыта. Она поверила. А я нет. Я все прочитала по твоему лицу. И я понимаю, почему ты так сделал. Думаю, что понимаю как никто другой, потому что… я сама ее люблю. И тоже не рискну сказать. Вот так… Что же ты молчишь?
- А я уже рискнул, - слабым голосом уронил Кирилл.
- В каком смысле?
- Я признался ей в любви…
- Серьезно?
- Да.
- Зря, - сказала Юля после паузы. – Ой, как зря. Пожалеешь еще десять раз.
- Так ты бисексуалка? – спросил зачем-то Кирилл, с трудом сдерживающий дрожь во всем теле.
Ему совсем поплохело.
- Ох… Как все это сложно, Кирилл, как сложно… Я много думала над этим в последнее время, и все выводы мои неутешительны. Если рассматривать союз между мужчиной и женщиной как смысл жизни или хотя бы как необходимый компонент полноценного существования, то нельзя не задаться вопросом, что именно должно лежать в основе такого союза, что гарантирует его крепость. Я очень долго думала над этим… Вот ты как считаешь? Что лежит в основе?
- Любовь, - предположил Кирилл.
- Ах, если бы любовь… Любовь проходит со временем, что дальше, Кирилл?
- Уважение…
- Уважение? Ха-ха! Ан нет! Уважение в данном случае — утопия. На взаимном уважении может построиться только неблизкое приятельство. А если мы говорим о прочном союзе между мужчиной и женщиной, то про уважение вообще можно забыть. Мужчина должен чувствовать свое превосходство над женщиной, ведь он сильный, он глава семьи. А женщина должна дать возможность мужчине почувствовать это превосходство, строя из себя слабенькое глупенькое создание. Рядом с такой женщиной мужчина – герой, он ходит по миру и стучит в себя в грудь, восклицая: «Я защитник! Я герой! За мной моя женщина как за каменной стеной!» А сама женщина, видя все это, молча ухмыляется и думает про себя: «Пускай порадуется… Я-то знаю, что на самом деле ты не герой, а ленивая, самодовольная скотина с пивным животом, которая не может даже гвоздь в стену забить – не то, что защитить меня и моих детей, но для того, чтобы иметь социальный статус жены, без которого никак в нашем сложном мире, я готова позволять тебе ощущать себя героем». И получается, что женщина тоже ощущает свое превосходство над мужчиной. Вот она – гармония человеческих отношений! Не дружба и взаимное уважение, а взаимная надменность, гордыня, ощущение себя лучше за счет другого – вот она, жизнь! Вот она, гармония! Фу, как я не хочу такой гармонии!.. Ой, как не хочу!.. Но есть и иная гармония! Полная обоюдной нежности, восхищения друг другом… Это – лесбийская любовь. Лена – стопроцентная лесбиянка, я уверена в этом… Никакой мужчина никогда не сможет заслужить ее любви. Она слишком гордая, чтобы изображать из себя маленькую дурочку. Именно поэтому Родион и боится решительных действий. Ах, как бы я хотела окунуться с ней в мир этой чистой, светлой любви, любви без доминирования и животных инстинктов! Но я не решусь. Когда мы целовались с ней в тот вечер, я думала, что сойду с ума от счастья. Ни один парень так не целовал меня! Но она никогда не полюбит такую, как я! Она не может считать меня ровней, и виной этому моя семейная ситуация. Лена не потерпит моих обязательных ежевечерних возвращений домой, правил поведения у меня в гостях, моей невозможности сказать папе «нет». И я слишком слаба, чтобы любить ее, чтобы подняться в ее глазах до ее уровня. Я не решусь на ссору с отцом… Я не смогу. Кирилл, что с тобой, тебе плохо?
Последний Юлин возглас вырвал Кирилла из надвигавшегося обморока.
- Мутит что-то, - пробормотал он.
- Давай вызовем тебе такси!
- Денег мало… впрочем, давай вызовем…
- Я добавлю, если что… Мне тетя на днях подкинула…
Лежа дома в кровати, Кирилл представлял, как Елена навестит его, больного, романически мающегося в нервной горячке, дотронется холодной рукой до пылающего, мокрого от пота лба, покачает головой, а он вскочит на постели, вскричит по-раскольниковски, что он здоров, совершенно здоров, а она не поверит ему и пообещает через пару дней прийти снова. После ему представилось, как на следующий день он, еще больной, исхудавший, в лихорадке, придет все-таки в университет, пронзит ее воспаленным взглядом и с легкой усмешкой произнесет: «Я же говорил, что уже здоров», а она всплеснет руками и обзовет его безрассудным упрямцем. Внезапно от всех этих мыслей Кирилл ощутил сильнейшее физическое возбуждение, рука его потянулась ниже, он жадно хватал ртом воздух; в полусознании, весь в липком горячечном поту он испытал невероятное удовольствие.
ЧАСТЬ III
Глава 1
Ночью его мучили кошмары. Он не запомнил содержания своих запутанных болезненных снов, но запомнил тот необъятный ужас, с которым он подпрыгивал на постели, словно откуда-то извне слыша свой сдавленный короткий крик, еще не до конца понимая, что уже проснулся и что все увиденные им страшные картины – всего лишь ночной кошмар. После он долго лежал с раскрытыми глазами, смотря в темноту, и противные мысли не давали ему покоя.
«И зачем я в это все ввязался?! - со злостью думал он. - И тут еще Юля со своим чувством... Неужели она правда столько думала о Лене? Никогда не слышал, чтобы Юля так красиво говорила… Черт возьми, как же она права! Во всем права, только вот, романтизируя лесбийскую любовь, она все-таки лжет. Если человек убог и неразвит, для него любые отношения будут строиться на животных инстинктах и взаимном превосходстве: и гомо-, и гетеросексуальные. Но действительно существует другая гармония! Воистину существует! Если бы ее не существовало, то не было на земле ничего божественного, а оно есть… Это гармония более высокого уровня - гармония взаимной нежности и взаимного уважения, гармония высшей страсти. Не животных инстинктов, как у Хари, а именно высшей страсти… Сексуальная ориентация не играет здесь ровным счетом никакого значения. В остальном Юля права, чудовищно права. Лена всегда будет стремится попасть в центр внимания, это верно... И то, что в этой компании я играю не первую роль, тоже верно… Там Лена звезда… И Чужестранцев там звезда, они веселятся от души и для полноты своего веселья желают зрителей… Да, Лене нужен не я, ей нужна свита. А я – я так просто, один из свиты – парень, который в теме. Чтобы добиться чего-то с ней, мне нужно лишить ее свиты, вырвать из этой компании. Возможно ли это? Вряд ли... Но нужно... Нужно больше общаться с ней один на один, иначе я не справлюсь. В их обществе я всегда буду тонуть, казаться неприметным и нелепым, этого уже не исправить – такова моя роль там... Я среди них всегда буду нервничать, стесняться... О, не-е-е-т!»
Тягостный стон вырывался из его груди, силы покидали больного, он забывался на некоторое время, затем вновь вскакивал на постели, исполненный дикого ужаса...
Наутро он почувствовал себя более здоровым и решился идти в университет (уж очень не радовала мысль провести весь день с матерью, которая непременно заохает, узнав, что сын болен, примется пичкать его всяческой блевотворной дрянью и обязательно разразится бурной руганью, ежели он откажется пить ее сомнительные лекарства). Настроение его было хуже некуда: в нем боролись гнев по отношению ко всем вокруг и мерзостное, навязчивое чувство собственного убожества. Он понимал, что раздражен до опасной черты и предвидел сегодня всякие повороты, втайне от себя самого сладостно проигрывая в сознании кинематографические сцены срыва, надеясь, что свидетелем его потери рассудка станет непременно Лена Теплякова. Однако в итоге он сорвался слишком рано и при гораздо менее выгодном наблюдателе: жертвой его пала мать.
За завтраком она пыталась было заговорить о скорой сессии, язвя насчет допуска к экзаменам, однако Кирилл, нервно-угрюмый и озабоченный, резко оборвал ее надвигавшуюся пылкую речь коротким и бескомпромиссным возгласом:
- Достаточно!
Его широкий лоб блестел от пота.
- Ты что это такой? – насторожилась мать.
- Какой?! - злобно переспросил сын.
- Заболел, что ли?
- Проказой, - с отвращением к родительнице процедил он.
- Думаешь, что очень умно сказал?
Кирилл смолчал. Мать некоторое время постояла в нерешительности, затем, очевидно, желая сменить предмет разговора, достала с полки какой-то предмет (Кирилл не мог разглядеть, что это), вознесла его над головой и глубокомысленно пояснила:
- Вот! Зинаида приходила, принесла!
- Что это?
- Как что! Блендер! - мать сияла от гордости.
- Что?
- Блендер, можно овощи молоть, можно сливки взбивать.
- А мне-то что! - пробурчал Кирилл.
- Что-что, хорошая тетка Зинаида, молодец. Заботится о нас.
- Зачем о нас заботиться, мы что, сами не справимся?
- Иногда люди делают добрые дела.
Кирилл желчно рассмеялся.
- Ага. Он, мама, небось, сломался у нее, вот она тебе его и принесла, чтобы поиздеваться, чтобы наглядно продемонстрировать, насколько она тебя лучше, и вдоволь насладиться своим превосходством.
- Ты что это несешь?! Ты по себе людей меришь, что ли?! - кипятилась мать.
- Она так тянется к тебе, потому что понимает, что во всем тебя обогнала. Ее муж богаче твоего, она сама красивее и ухоженнее тебя, ее сын по ее дурацким меркам лучше твоего сына, потому что он работает в офисе, отправляет факсы и ездит на машине, а не обучается благородной профессии в старомодном, еще не коррумпированном вузе и не читает на досуге Гоголя и Достоевского!
Кирилл уже не мог остановиться, поймав волну того самого удовольствия, о котором втайне мечтал давеча, он самозабвенно вещал, удивляясь стройности своего гневного монолога, внезапной красоте собственного голоса, в котором неожиданно зазвенел металл и появились твердые мужественные нотки. Его болезненные глаза неистово сверкали под толстыми стеклами очков, грудь его вздымалась. Что-то внутри призывало его остановиться, но это еще паче раззадоривало его.
- Она хвастается своим Коленькой, рассказывает, как все девушки сходят от него с ума, какой он завидный жених. А ты слушаешь ее, бездарную и пошлую, слушаешь, опустив голову, и со стыдом понимаешь, что тебе нечем похвастать в ответ! А она только этого чувства от тебя и ждет! Вот такая у вас гармония! Это ли дружба? Если Зинаиде плохо по какой бы то ни было причине, Зинаида спешит к тебе! Она смотрит тебя и на нас с отцом как на сборище убожеств и с радостью понимает, что у нее-то все хорошо, что есть еще на свете люди, готовые ей завидовать, смотря на нее с восторженным трепетом и с упоением слушая всю пошлую дрянь, щедро извергаемую ее безвкусно намазанным ртом из недр ее скудной души! Отличная психотерапия, мама! Можешь сделать себе запись в трудовой книжке - пускай стаж набегает. Тебе пора уже брать с нее деньги за прием, мама! Ты качаешь головой? Ну да, ты же не замечаешь! Тебе льстит, что у тебя такая подруга! А какая она, мама? Безвкусная, недалекая, хвастливая, надменная, глу-па-я! У тебя такие идеалы, мама?
- А ну, замолчи! Побойся бога! Что ты несешь! Зинаида - моя подруга. Она и тебя, дурака, любит... Да не смейся ты, ирод рода человечьего! Заткнись, я сказала! И не хвастает она своим Коленькой ни капли, просто рассказывает о своей жизни, делится со мной. А завидуешь ТЫ! Потому что ты лентяй и дурной!
- А Колька умный, да, мама?
- А Колька умный. У него вон какая хорошая работа! А за тебя мне стыдно! Вот если бы у меня был сын как Коленька...
Круглое лицо матери изуродовала косая судорога, многочисленные подбородки затряслись, на глазах выступили слезы, она закрыла лицо пухлыми руками. Кирилла передернуло от отвращения.
«Тьфу, какая мерзость!» - пронеслось в его воспаленных мозгах.
- Ну, пойди, отправь ему факс! - съязвил он вслух, вставая из-за стола.
Мать не поняла сарказма.
На улице голова его вскружилась, вернулся озноб. Он понял, что поспешил с выздоровлением, но дороги обратно уже не было: не к матери же теперь возвращаться! Тем не менее, на душе стало гораздо спокойнее: он словно освободил себя от изнуряющих негативных эмоций, выплеснув свою желчь на мать. Сначала он подумал было пойти в забегаловку возле метро, чтобы в одиночестве хорошенько все обдумать, но тут же идея показалась ему нелепой («я болен, и в таком состоянии я ничего хорошего не надумаю»), и он направился в университет.
Через час он подошел к зданию математического факультета.
Внезапно у самого уже входа его окрикнул инфантильный высокий голосок:
- Кирю-у-у-шка-а-а!!!
Он обернулся. Перед ним во всей красе явилась отличница Татьяна Пальцева. Выглядела она как всегда ужасно: на ней был надет застиранный темно-бордовый пуховик старческого покроя (Кирилл плохо различал цветовые нюансы, но даже его ужаснул цвет Таниного пуховика), из-под нелепого головного убора (как и все жирные женщины, она была любительницей объемных беретов с козырьками и стразами) торчали сосули грязных волос, щеки ее пылали от легкого мороза, она широко улыбалась, готовая говорить что-то важное (разумеется, только с ее точки зрения).
- Привет, - мрачно поздоровался Кирилл.
- Ты помнишь, что я должна тебе помочь с домашней контрольной работой по матанализу? - с гордостью выпалила она.
- С какой?
- Ну помнишь, две недели назад нам Ольга Владимировна написала на доске упражнения для домашней контрольной работы? Так вот, в конце этой недели работу нужно сдать.
- Ольга Владимировна?
- Да, Ольга Владимировна Корсакова! Она еще сказала, что Кирилл у нас плохо видит и поэтому никогда не сдает работы вовремя... Она велела мне проверить, правильно ли ты переписал задания, и, если понадобиться помощь, позаниматься с тобой.
Таня зачем-то рассмеялась.
Кирилл наконец сообразил, о чем говорила Пальцева... Действительно, недели две назад гиперактивная старушка Корсакова, преподаватель матанализа, высказала предположение о том, что Кирилл регулярно не сдает домашние контрольные работы по причине невозможности корректно переписать условие с доски. Кирилл несколько раз повторил, что дело совсем не в этом (а дело и правда было не в этом), но Корсакова, увлеченная своей новой идеей, словно не услышала его и для полной радости поручила Тане Пальцевой взять Кирилла «под опеку». Две недели Пальцева не трогала горе-одногруппника, но сейчас ее переполнял пугающий энтузиазм.
- Я... Я... Я болен! - выдал он.
- Но можно не сегодня. Я могу к тебе домой приехать или ты можешь приехать ко мне...
- Я… я… я…
К счастью, выдумывать исчерпывающую отмазу Кириллу не пришлось: от Таниного общества его спас Иван Дурилов, как нельзя вовремя подошедший к входу.
- О, Кирюша тут уже стоит, ха-ха-ха! - смеялся он, - протягивая Кириллу руку.
Пальцева побаивалась Ивана, поэтому поспешила отойти на безопасное расстояние. Кирилл выдохнул с облегчением, и Иван заговорчески подмигнул ему.
О страхе Тани перед Дуриловым стоит сказать отдельно, ибо эпизод, произошедший еще на I курсе, во многом характеризует героев нашего романа.
А случилось вот что. Не иначе как ради забавы Татьяну Пальцеву пригласили к Лене Тепляковой на день рождения. Мы намеренно не говорим, что пригласила ее Елена — это было именно коллективное решение.
Несчастная Таня до того момента ни разу не видела столько нетрезвых людей столь юного возраста, собравшихся в одном месте. Результат – культурный шок. Пьяный Харя пару раз ухватил ее за зад, обдавая перегаром, Юрик непрекрыто говорил ей гадости, намекая на чрезмерную полноту и неказистое платьишко; Ленин друг Родион обращался к ней исключительно «Татьяна» и на «Вы», задавая вопросы по математике, на которые Пальцева подробно отвечала, хотя и чувствовала в неуместном на пьянке интересе к наукам какой-то потаенный подвох. Через некоторое время Таня почти освоилась, смирилась и готова была терпеть весь этот вертеп, забившись в угол с книжкой, но тут явился Дурилов с гитарой и… запел.
Кому че, кому ниче,
Кому хуй через плечо,
Кому че, кому ниче,
Кому хуй через плечо.
ПОХУЙ НА-А-А-А-ХУЙ, ПОХУ-У-У-Й НАХУ-У-У-Й!
Иван орал как обезумевший, вены вздувались на его лбу, и Тане хотелось плакать. Ей казалось, что она очутилась среди злых, жестоких и опасных людей, словно ее, дочь ботаника и школьной учительницы, бросили в камеру к уголовникам за преступление, которого она не совершала. Она видела, что никто не собирается останавливать бесстыдника с гитарой, ибо всем даже нравится!!! В ее головке никак не укладывалось, каким образом приличные молодые люди, студенты педагогического вуза, превратились вдруг разом в оголтелых говнарей, позволяющих себе слушать форменное безобразие и бесстыдство, нисколько не стесняясь присутствия слабого пола. А именинница, всегда милая и вежливая с Таней, делала вид, что не обращает внимания на переживания гостьи, и как ни в чем не бывало предлагала ей салаты, периодически едко усмехаясь и переглядываясь то с Родионом, то с Юриком, то с Кириллом… Затем Тане порывались налить водки и пытались даже украдкой добавить жгучего напитка в сок, но Таня предусмотрительно спрятала свой стакан. Наконец, ей удалось вырваться из кошмара.
ПОХУЙ НА-А-А-А-ХУЙ, ПОХУ-У-У-Й НАХУ-У-У-Й!!!
Эти ужасные слова долго еще звучали в ее ушах, когда она, напуганная, униженная, оскорбленная и оскверненная погаными ругательствами, ехала домой к маме и папе...
Покурив у входа в здание матфака с Иваном, избавившим его от отличницы Пальцевой (курил Кирилл, а Иван согласился постоять рядом), Кирилл поднялся на второй этаж и зашел в аудиторию. Лена и Юля оказались уже на месте и сидели за одной партой, увлеченно о чем-то беседуя... Кирилл подошел к их столу молча, тяжелыми шагами, желая усилить впечатление от своего появления (он догадывался, что Князько и Теплякова наверняка уже обсуждали его персону и что Юля поведала подруге о вчерашней болезни Кирилла). Впрочем, задумка его не удалась: несколько секунд девушки и вовсе не поднимали на него глаз, а когда подняли, Юля (не Лена, а именно Юля!) всплеснула руками и глупо, по-бабьи запричитала:
- Ты что с ума сошел! Ты же болен! Как тебе ума не хватило остаться сегодня дома!
- Я здоров, я совершенно здоров! - произнес Кирилл, но прозвучало это совсем не так эффектно, как в его ночных фантазиях.
Ленина реакция оказалась совершенно незапланированной:
- А он что, болен что ли? - спросила она, посмотрев на Юлю...
«Она не знает! Они не говорили обо мне... Я ей вообще не интересен! И даже переспрашивает она не у меня, а у Князько, словно меня здесь и нет!»
- Да, - ответствовала Юля. - А ты что, не видишь? На нем же лица нет, еле стоит, бледный весь...
- Не зна-а-а-а-ю... - с сомнением протянула Лена. - Вроде такой, как обычно... вчера у меня дома был вполне себе здоров, выпивал и смеялся время от времени.
- Он вчера чуть в обморок не упал! - не унималась Юля.
- По обморокам у нас Ильин специализируется!
- Но он правда чуть в обморок не упал! - настаивала Юля.
- То есть глаза закатил, а в обморок не упал?
Лена разразилась обидным хохотом. Кирилл собрался уже психануть, как вдруг возле него снова возникла Таня Пальцева.
«Только не это!» - запаниковал он, однако почти сразу же с облечением определил, что отличница не намерена донимать его контрольной работой.
- Ленусик, Люльчик, ха-ха-ха-ха, я вам хотела рассказать про свою племяшку...
Таня Пальцева, обладая хорошими, прямо-таки великолепными математическими мозгами и парадоксальной усидчивостью, почему-то чудовищно отставала в социальном плане... Речь ее пугала неуместностью, необъяснимостью, обилием сюсюкающих оборотов и уменьшительно-ласкательных суффиксов. В ее рассказах фигурировало невероятное множество персонажей, которых Таня называла по именам, не утруждая себя предварительными разъяснениями насчет того, о ком же собственно идет речь и каким образом данная личность связана с ее рассказом. Бесконечные Дениски, Викульки, Маруськи и Сашульки с их множественными братишками, сеструльками, племяшками и одноклашками давно стали поводом для иронии в среде Таниных сокурсников. Странным образом, Таню тянуло к Лене, хотя Пальцева и помнила день рождения Тепляковой на I курсе... Тане почему-то казалось, что Лена с ее отличным чувством юмора непременно должна оценить ее очередную историю.
- Я вчера была в гостях у дяди Ванюши, - тараторила Пальцева, - и сидела с Машулькой, когда взрослые все обедали. И мы с Машулькой взяли Дашуткины карандашики и стали рисовать... Я нарисовала девчушку со светлыми волосиками и с барабанчиком, ха-ха-ха-ха… А Машулька нарисовала серым карандашиком какие-то каракули… Я говорю ей: «Машулька, ну что за рисуночек такой, это ж каракули!» Ха-ха-ха! А Машулька качает головкой и укоризненным голосочком отвечает: «Ничего ты, Танюшка, не понимаешь… Это ж у меня война в Крыму, у меня там все в дыму!» Ха-ха-ха-ха, и пальчиком тычет в листочек…
- Какая забавная история, - с каменным лицом произнесла Юля.
- У меня война в Крыму, у меня там все в дыму, - задумчиво проговорила Лена. – Отлично… Отли-и-и-и-чно-о-о… У меня война в Крыму, у меня мозги в дыму… Что ты там рисуешь? – А у меня война в Крыму…
Кирилл не понял. В аудиторию вошел преподаватель.
Глава 2
Прогулка вместо физкультуры
В тот день пар было немного: всего три, причем последней предполагалась физкультура, которую решили дружно прогулять. Впрочем, даже две пары оказались слишком большим мучением для Кирилла: в университете от нехватки свежего воздуха и от громких монотонных голосов преподавателей у него разболелась голова, поэтому он был безмерно рад очутиться на воле.
- Выпьем пива? – предложил Кирилл, когда все прогульщики вышли на Казанскую: он понимал, что не сможет сегодня избавиться от Лениной свиты и остаться с дамой сердца наедине, ибо слишком болен, чтобы что-то выдумать, и опасался, что по причине все той же болезни начнет сегодня особенно тушеваться в обществе.
- Вам не кажется, что мы слишком много пьем? – выразила беспокойство Юля.
- Вместо физкультуры пиво полезно, ха-ха-ха-ха-ха-ха! – истерично завизжал Дурилов.
Зашли в магазин, взяли несколько полторашек ленинградского… или жигулевского… Кирилл так и не научился их различать. Когда выходили из магазина, Лена с воодушевлением обратилась ко всем:
- Господа! А давайте говорить о литературе! О, я хочу сегодня говорить с вами о литературе! Я хочу знать ваших любимых литературных героев!
«Начинается…» – предчувствуя нехорошее, подумал Кирилл и сделал несколько жадных глотков ленинградского (ну или жигулевского).
- У меня – Скарлетт О’Хара, - с готовностью сообщила Юля.
- У меня – Веничка из «Москва-Петушки», - сказал Дурилов. – Ну, или Квазимодо. Ха-ха-ха! «Горбун отверженный с проклятьем на челе-е-е-е!» Ха-хах-ха-ха-ха!
- Эркюль Пуаро! – дерганно возвестил всех Харя.
- Оригинально и неожиданно, - усмехнулся Юрик. – У меня – профессор Дамблдор из Гарри Поттера.
- Гарри Поттер – это литература для пидоров! – выкрикнул Харя, но никто не придал значения его реплике.
- У меня – Том Сойер, - промычал Ильин.
- Надо же, как интересно, - Ленино лицо растянулось в довольной улыбке, она переводила глаза с одного приятеля на другого, и наконец ее взгляд остановился на Кирилле… – А что же Кирилл Андреевич молчит? Побалуйте нас, батюшка, своим любимым персонажем!
- Князь Мышкин, - нехотя выдавил из себя Кирилл.
Раздались смешки. Лена остановилась посреди улицы, около минуты о чем-то размышляла, затем неистово расхохоталась, согнулась пополам, и, схватившись за живот, принялась вопить:
- Князь, а-ха-ха-хах, князь, князь!!! Ой, не могу!!! Князь… О, нет, а-ха-ха-хах! Князь, князь!.. Князь Под… КНЯЗЬ ПОДМЫШКИН! Кирилл, ты князь Подмышкин! Я теперь буду тебя так называть, а-ха-ха-ха, тебе подходит!
Юля и Юрик прыснули. Ильин улыбнулся. Дурилов загоготал так, что прохожие сделали ему замечание.
- Князь Мышкин – идиот… - вздумал было съязвить Харя, но Лена резко оборвала его.
- Человек, не влюбленный князя Мышкина, не достоин называться человеком, - отрезала она.
- Как можно быть в него влюбленным, если он мужик? - не понимал Харя. – Я же не пидор, да, Юрик?
- На шарфе у тебя написано, что ты голубой…
- Юрик, ты затрахал!
- Еще не начинал…
- Отвали, пидор!
- Сам пидор!
Кирилл начинал злиться.
«Да что же это такое! – восклицал он про себя. – Сначала Граф Потерянного Очка, теперь Князь Подмышкин! Надолго ли? Почему сегодня все они меня так сильно бесят?! Почему мне сейчас вообще не смешно?.. Наверное, это болезнь…»
Внезапно Кирилл заметил (заметили это и остальные), что Лена разом поменялась в лице, вся побледнела и застыла в одном положении, смотря куда-то вперед. Эта неожиданная перемена порядочно напугала всю компанию. Вскоре все сообразили, что объектом Лениного пока не понятного пристального внимания являлась парочка, приближавшаяся со стороны переулка Гривцова.
- Я пропала, - промолвила Лена в полнейшей растерянности.
Кирилл впервые видел ее такой. Она дышала порывисто, часто моргала, ее губы подрагивали.
«Что бы это значило? – Кирилл всматривался в Теплякову, беспомощную и беззащитную, точно потерявшую в один момент всю свою пробивную энергию. – Интересно, чего такого могли сделать эти люди, что появление их вызывает у нее такие эмоци?! Ей-богу, это не она стоит сейчас рядом со мной… Она храбрая, дерзкая… а здесь сейчас совсем не такая Лена».
Тем временем толстый молодой человек в потертой дубленке и девушка очень маленького роста с чрезмерно объемной шевелюрой подходили ближе, явно уже признав Елену.
- Кто это? – прошептала Юля, но Лена словно потеряла дар речи.
Наконец парень с девушкой остановились рядом с компанией студентов-математиков. Кирилл догадался, что и толстяк, и его пышноволосая подруга сами смущены и напуганы неожиданной встречей, хотя девушка и пыталась замаскировать свой испуг нагловатой ухмылкой… Она смотрелась гораздо увереннее своего спутника, переминавшегося с ноги на ногу и трусливо опустившего голову. Кирилл также отметил про себя, что на лице ее неприлично много косметики.
«Похоже, та еще стерва», - мелькнуло в его голове.
- Ну что ж, Елена, здравствуй, - первой нарушила молчание размалеванная девица.
- Здравствуй, Мария, - неестественно высоким голосом отвечала ей Теплякова. – Вот и встретились.
- Хорошо выглядишь! – проговорил парень, обрадованный тому, что разговор завязался без его участия.
Комплимент прозвучал неискренне, и все это почувствовали.
Атмосфера накалялась. Юля не удержалась и мрачно кашлянула. Дурилов нервно хохотнул. Все предвидели неприятный, но неизбежный разговор, но никто не мог понять, как лучше повести себя и стоит ли вообще что-либо предпринимать.
Густоволосая девица недовольно пнула своего полнотелого спутника локтем, затем неприлично громко рассмеялась, закидывая голову и притопывая ногой.
«Сейчас что-то случится, - соображал Кирилл. – Похоже, сейчас разразится ссора».
- Спасибо, Вадим, ты тоже хорошо выглядишь… вот весу набрал, значит, здоров, - парировала Елена. – Ты, кстати, Маша, по-прежнему неотразима… Но вот твой новый цвет волос мне не нравится, раньше было лучше. Что ж, давайте отойдем с дороги, и я представлю вам моих друзей. – Они прошли во двор дома, рядом с которым доселе стояли. – Это мои институтские друзья, я очень их люблю и ценю: Юлия, Иван, Илья, Роберт (так на самом деле звали Харю), Кирилл. Мы вместе учимся в университете Герцена на факультете математики, - она выдержала паузу и продолжила с усилившимся напряжением: - Теперь обращаюсь к вам, дорогие мои институтские друзья! Спешу представить Марию, мою одноклассницу и, гм… что уж там, некогда гораздо больше, чем одноклассницу, и Вадима, неплохого гитариста, и ныне, если я не ошибаюсь, Машиного… кавалера. Я… все верно говорю, Мария?
- Лена… Может, не здесь и не сей… – начал было Вадим, но спутница его быстро перебила:
- Да, все верно, мой кавалер и, гм… что уж там, гораздо больше, чем просто кавалер… Ха-ха!.. Не волнуйся, Вадик, Леночка хочет говорить, не будем ее огорчать… Как ты, Лена? Я слышала, что ты поступила на матфак, потому что потеряла голос?
Мария широко улыбнулась, наслаждаясь победой над совершенно убитой Леной.
- Это вранье. Кхе-кхе… Я… Я не теряла голос. – На слове «вранье» Ленин голос надломился и захрипел… Ей даже пришлось откашляться перед тем, как она смогла продолжить свою речь. – Вернее, я потеряла его, но меня вылечили за десять процедур, а на матфак я поступила, потому что решила посвятить себя самой благородной на свете профессии и заодно ум в порядок привести. У меня все отлично! Я обожаю учиться здесь, и у меня великолепные друзья!
Последние Ленины слова были произнесены с вызовом.
- Ха! Ну-ну! – с издевкой брякнула Мария. – Хорошо, что ты сама в это веришь.
- А ты не веришь мне, что мне нравится учиться в Герцена? Спроси у моих друзей.
- Верить или не верить, я уж решу сама, без помощи твоих друзей… В целом, я рада, что ты на матфаке, а не в Мусорке… Значит, какой-то опыт пошел тебе на пользу, и ты все-таки повзрослела… Ум в порядок привести – отличная цель, ха-ха, а то ведь могла и до глубокой старости играться.
- Простите! Может… нам отойти пока? – робко спросила Юля.
Она словно озвучила мысли Кирилла, которому тоже сделалось неловко от наблюдения сей сцены.
«Лена вообще не контролирует себя! Она уже пустилась в базарную перепалку и вот-вот разрыдается… Как странно!» – думал он о своей возлюбленной.
- Нет-нет, не нужно! – запротестовала Теплякова. – Я хочу, чтобы вы были здесь… Все!
Вадим по-прежнему растерянно изучал землю.
- Ты, наконец, с Родионом? – с наслаждением продолжила расспрашивать Мария.
- Это в каком смысле?
- Значит, еще нет. А пора бы, а то упустишь такого-то парня… Высок, строен, красив по-своему, очень неглуп, талантлив определенно, занимается спортом, будущий психиатр, ха-ха-ха-ха… или гинеколог, что тоже полезно… ха-ха-ха-ха! О чем еще мечтать? Хватай с руками и ногами, пока дают! Или же он сам не особо хочет?..
- Маша, зачем?! – вскричала Лена. – Зачем ты сейчас издеваешься надо мной? Чего ты добиваешься? Ты хочешь вывести меня? Радуйся, я уже повысила голос!
- С чего ты решила, что я хочу тебя вывести?
- А что же, нет?
- Ты, Леночка, первая начала… Сначала ты оскорбила Вадима, сказав, что он жирный, а потом нарочно стала касаться темы моих с ним отношений… Ты же сама ждала, что я скажу все это! Я могу продолжить… Гм… Ты, похоже, все-таки еще не повзрослела… Тебе все еще нравится, когда я причиняю тебе боль.
- А тебе, Маша, я смотрю, все еще стыдно! То-то тебе так охота задеть меня за живое! И правильно. Стыдись!
- Это чего это мне нужно стыдиться?
- Я… я… - Лена задыхалась от обиды. - Я любила тебя! А ты меня предала! А тебе, Вадик, я верила и считала тебя своим другом. Но ты оказался кобелем… Вы оба – грязные предатели!..
Лена остановилась, сдерживая слезы… Ее зубы стучали друг о друга. Юля подошла к подруге и положила руку ей на плечо. Все молчали. Мария еще пару секунд силилась сохранить издевательскую ухмылку на лице, но вдруг что-то точно сломалось у нее внутри: девушка разом лишилась былой уверенности, густо покраснела и заговорила абсолютно другим голосом:
- Так нельзя было, Лена. Ты же понимаешь это… Наши отношения изначально были обречены, у них… не было будущего… Рассуди! Потом бы узнали родители… И что бы мы делали? Да, твой отец – музыкант, человек демократичных нравов, да и вообще ему на тебя пофиг, если уж честно, а мама твоя в Америке. У меня иная ситуация. У меня, если угодно, традиционная патриархальная семья. Мама, отец и дед далеки от таких вещей. Они бы с ума сошли! Сначала истерики, семейные драмы, разговоры про сглаз и порчу… Взывания к небесам: «Господи, ну почему именно наша дочь!», боязнь попадаться на глаза к знакомым… Потом меня стали бы водить к психиатрам, каждый из которых неизменно пытался бы объяснить родителям, что это нормально, из чего бы родители неизменно выводили, что это плохой психиатр и вели бы меня к следующему. Так и таскали бы по лечебницам, пока бы вдруг не догадались, что это не выход. Наконец, меня бы отселили и отреклись от меня. Прекрасно? Или же не отреклись бы, а смирились бы с тем, что я убогонькая, и всю оставшуюся жизнь разговаривали бы со мной как с идиоткой: снисходительно так и не без стыда. Ты любила меня? Ты хотела для меня такого счастья? Не говори ничего! Я знаю, что ты хочешь сказать… Ты сейчас хочешь заявить, что они бы и не узнали… Ха-ха-ха! Ты представляешь себе, что такое скрываться всю жизнь? Так можно с ума сойти! Нет ничего хуже, чем самой запутаться в своем вранье и перестать уже различать, где реальная жизнь, а где выдуманная для отвода глаз история…
- Маша, ты сейчас все очень красиво и правдоподобно расписала, и все наверняка уже решили, что я бессердечная дрянь и посочувствовали тебе, но… Неужели тебе не стыдно все это мне говорить? Ты же врешь сейчас, нагло врешь! Тебе всю жизнь наплевать было на своих родителей, тебя никогда не заботило, что они скажут. Ты презирала их убеждения и хамила им при посторонних, абсолютно не боясь последствий! Ты в четырнадцать лет даже не пыталась скрывать от матери, что куришь! Ты даже не всегда сообщала им, что не будешь ночевать дома… Ты их за людей-то не считаешь! Зачем сейчас это цирк?!
- Да перестань же! Я спасла нас. Я сделала так, как нам обеим лучше. Все случилось наилучшим образом. Поверь мне, потому что понять ты не сможешь. Я ведь тоже… Я тоже тебя люб… любила…
- Маша… - застонала Елена. – Не хочешь ли ты сказать, что изменила мне из соображений гуманности?
- Да ты все равно не поймешь! Ты никогда, никогда не понимала! Ты слышишь только себя, всегда! Ты никогда не пыталась посмотреть на этот мир глазами остальных людей. Тебе не было жалко меня, не было жалко Родиона, тебе и сейчас не жалко своих новых друзей, которым, должно быть, противно все это слушать. У тебя есть одна правда, и это - твоя личная правда! Ты мнишь свою истину абсолютной, смотря на несогласных так, как учителя с большим стажем смотрят на бездарных учеников. Ты с гордым видом пускаешься в философские тирады, высмеивая чужие слабости и недостатки, а сама даже не допускаешь, что с другого ракурса эти недостатки и слабости могут оказаться единственно верным поведением, а ты со своими идеями едва не гитлеровского масштаба покажешься просто самовлюбленной девицей, возомнившей себя гением. Всё! С меня достаточно на сегодня! Нам пора, Вадим, пойдем отсюда! Приятно было познакомиться, господа математики! Удачи тебе, Лена!
Несколько мгновений Теплякова сдерживала себя, затем, окончательно потеряв власть над своими эмоциями взвыла:
- Су-у-у-у-ка-а-а-а-а!!!
Глава 3
Продолжение прогулки
- Кто это, объясните мне! – вскричал Юрик, как только Маша и Вадим покинули двор: ему не терпелось услышать захватывающую историю лесбийской любви. Он был большим любителем рассказов о чужой личной жизни.
- Кем бы они ни являлись, они не стоят таких переживаний, слышишь, Лена? – проговорила Князько, держа подругу за руку.
- Дайте мне пива, - попросила Теплякова. – Я выпью и все расскажу вам… Мне теперь непременно нужно вам обо всем рассказать. Я и так собиралась, а теперь сама судьба мне благоволит…
Дурилов подал ей бутылку ленинградского-жигулевского.
- Вы хотите знать, кто эти двое? Я с удовольствием объясню вам это, - Лена сделала несколько глотков сомнительного, но дешевого напитка. - Эти двое - предатели... Избалованные, подлые, трусливые... Да-да, именно трусливые... Вы слышали, Мария сейчас говорила о том, как боится испортить свои отношения с мамой, папой и дедом, а на самом деле, если она чего-то и боится относительно родителей, так только того, что ей перестанут давать деньги. Тьфу, мерзость... Надеюсь, впрочем, что все же не это стало причиной нашего разрыва... Но даже если и не деньги, все равно она – трусливая сука, потому что побоялась рассказать мне все сразу... Побоялась сказать, что разлюбила и лгала мне... Но все это вам пока не очень понятно, я должна бы начать с самых истоков. Простите меня, я сейчас немного не в себе, у меня совершенно не получается говорить стройно. Итак, Маша... Мы учись с ней в одном классе, потом вдруг сблизились, подружились, влюбились и... начали встречаться. Все было как во сне, как в романтическом фильме, глупо звучит, но правда... Ах, как бы я хотела снова пережить нечто подобное! Когда мы пошли в 11 класс, в отношениях наших наступил кризис... Маша сделалась злой, язвительной, ей нравилось унижать меня... Она говорила, что ей приятно причинять мне боль, и почему-то была уверена, что мне приятно эту боль от нее получать... На самом же деле для меня это казалось невыносимым… Она очень ревновала меня к Родиону и требовала, чтобы я ограничила общение с ним, но я из принципа не делала этого: с одной стороны, чтобы Маша тоже испытывала боль, с другой - потому что эта ее ревность давала мне надежду на какое-то светлое будущее. Насчет реальности этого светлого будущего я сомневалась: каким-то образом я предчувствовала, что все закончится плохо. Но я все равно хранила надежду, заставляя себя душить это предчувствие, потому что я очень любила Машу и очень хотела, чтобы у нас все наладилось. Приступы Машиной желчи все учащались и учащались. Однажды мы с нею вместе на перемене зашли в столовую попить кофе из автомата (он просто ароматнее, чем тот, что варят в столовке)... Перед автоматом выстроилась очередь... Нам пришлось ждать около семи минут... Наконец, когда очередь дошла до меня и я опустила монетки в аппарат, откуда-то сзади возник один жирный скот из параллельного класса. Скот был со своей девушкой, была у нас такая большегрудая брюнетка без интеллекта, неважно. Он взял меня за плечи, отодвинул в сторону и, нажав на кнопку возврата денег, громко вякнул: «Брюнеткам надо уступать!»... Совершенно мерзкое ощущение - хоть сквозь землю провались… За меня попытался заступиться одноклассник, но его слов никто не услышал: они потонули в раскатистом Машином смехе. Она веселилась от души, а мне хотелось умереть и не от самого унижения, а оттого, что Машу это унижение дико радует... Все это не стоит подробных описаний, простите, нужно быть последовательней… Теперь Вадим. Я познакомилась с ним перед Новым годом на одном неформальном мероприятии, и мы решили вместе делать музыку: ему понравилось, как я пою, а мне понравился он... И ведь все у нас шло прекрасно! Он оказался отличным гитаристом и понимающим, внимательным другом... И я не подозревала, что он подлец... Я делилась с ним своими переживаниями, а он слушал с видом доброго старшего товарища. А потом, как вы уже поняли, я… застала их вместе: Машу и Вадима. Я спросила, что сие значит, а Маша так буднично, безо всякого смущения, ответила мне: «Тебе пора повзрослеть. У нас нет будущего». Все так просто. Оказалось, что наши отношения ничего не значили для нее. Почему-то после нашего с Машей разрыва мне стало невыносимо больно заниматься музыкой... Я сразу вспоминала про них, у меня внутри все сжималось, из глаз текли слезы и я не могла издать ни звука... И я запретила себе думать про Машу и Вадима... И отказалась от идеи поступать в Мусорку. Сейчас я не уверена, что это было правильное решение, хотя… Ничего не бывает зря… Во всем свой смысл, и в моем музыкальном воздержании тоже.
По мере того, как Лена говорила, к ней постепенно возвращался ее обычный, всем хорошо знакомый тон: голос вновь обретал твердость, в интонациях проскальзывал характерный цинизм… Лицо ее вновь обрело грустно-насмешливое выражение, жесты стали резкими. К концу ее монолога трудно было предположить, что Лена рассказывала о себе, и уж тем более представить, какой испуганной и обезоруженной выглядела эта дерзкая девушка каких-то жалких семь минут назад.
Когда она закончила, все молча уставились на нее, не находя подходящих слов. Странная неправдоподобная перемена, произошедшая недавно с Тепляковой, равным образом поразила всех. Кирилл смотрел на нее с интересом, анализируя, какая Лена ему нравится больше – обычная, резкая и смеющаяся, или же такая, как некоторое время назад: надломленная, слабая, по-женски хрупкая. Что-то подсказывало ему, что добиться расположения второй Лены было бы гораздо проще, но удивительным образом именно первая Лена заставляла его сердце биться чаще, в то время как вторая вызывала лишь недоумение и желание погладить по голове, причем гораздо меньшее, чем вызывала некогда Зульфия. К тому же Кирилл явственно осознавал, что именно первая Лена настоящая… Вторая есть нечто случайное, нестабильное, преходящее – таковой она не останется надолго, что бы ни случилось. Ему было крайне неспокойно: какое-то новое понимание всей ситуации зарождалось где-то в глубине его души.
- Так я не врубился, ты что, лесбиянка? - воскликнул вдруг Харя, нелепо и неуместно оборвав тишину.
Дурилов упал на землю, сотрясаясь от смеха.
- Харя, ты деби-и-и-и-л! – то и дело выкрикивал он, корчась в снегу.
Вслед за Иваном расхохотались и все остальные.
Кириллу было не до смеха: неожиданно ему сделалось дурно. Перед глазами замелькали черные мушки, на лбу выступил холодный пот… Он отошел на несколько метров от веселящихся одногруппников и расстегнул куртку, дабы не грохнуться в обморок…
Вдруг его как обухом огрело. Он сразу же очнулся и ужаснулся только что пришедшему к нему открытию. Все закипело внутри. Ему захотелось отойти подальше, но какая-то неведомая сила предательски сковала его толстые ноги. Кирилл наблюдал за своими гогочущими товарищами, совершенно не ощущая себя частью компании, словно он видел все это безобразие на экране телевизора и по каким-то причинам никак не мог переключить канал. Он поймал себя на мысли о том, что хотел бы сейчас запустить в них тяжелым предметом, чтобы только прекратить это неправильное, обидное веселье. Ему было невыносимо тошно, и болезнь усугубляла его положение… В его мозгах одномоментно случился переворот, и сейчас, стоя во дворе дома на Казанской, он с ужасом осознавал, что совершил непоправимую ошибку, впутавшись в историю с Тепляковой, и что теперь трагедия неизбежна. Ему хотелось проснуться, но он прекрасно понимал, что происходящее – не сон.
«Она никогда не полюбит меня, - были его мысли. – Она любит эту Машу, до сих пор. Никто из нас не вызывает и не способен вызывать у нее такие эмоции, какие вызывает эта вот Мария. Пока у Лены есть память о событиях в 11 классе, я бессилен. Я словно нахожусь в параллельной плоскости и, что бы я ни делал, никакого, даже самого малого результата быть не может. Для того, чтобы она в меня влюбилась, с нею должна приключиться как минимум амнезия… Черт, во что же я ввязался! Какое убожество… Как же они меня бесят! Они теперь всегда будут бесить меня за их злые глупые шутки, за их смех, за их извечное умничанье... Тьфу! Как я раньше мог это любить и смеяться вместе с ними?..»
Вместе с осознанием своего неминуемого поражения его мучило давно знакомое гаденькое чувство стыда перед самим собой - стыда за непомерный замах и за сам факт своей несоразмерности этому замаху. Впрочем, сквозь это ощущение пробивалась и какая-то не поддающаяся логике надежда - надежда вывернуть ситуацию так, что даже при полном Ленином равнодушии всем вокруг стала бы очевидна его победа.
- Эй, Князь Подмышкин, вы куда от нас ушли? – Кирилл вздрогнул, услыхав Ленин крик. – Вы, кстати, забыли у вчера у меня дома свой… а-ха-ха-ха, аксессуар!
Лена достала из сумки картуз Кирилла и замахала им над головой. (Кирилл не видел, что именно держала в руках Елена, но быстро догадался, что это забытый вчера картуз).
- А шапочка-то Достоевская, ха-ха-ха, - заметил Дурилов.
- Мой дедушка такую носил, когда мне лет пять было, - сказал Юрик.
«Кретины!» - выругался про себя наш герой и рванул за картузом, но удача не сопутствовала ему в тот злосчастный день: уже у самой скамейки, на которой сидела Лена, он, как в дурацкой комедии, споткнулся обо что-то и рухнул всем своим непропорционально сложенным телом на заснеженную землю, больно ударившись правой коленкой об оледенелый булыжник.
- Да я смотрю, на вас падучая напала, Князь Подмышкин! – радостно воскликнула Теплякова.
Грянула коллективная истерика.
- Хватит ржать уже! Надоели! – кричала какая-то бабка из окна.
Именно в тот момент Кирилл впервые почувствовал пугающую, ни на что не похожую сильнейшую ненависть к Лене Тепляковой. Ему захотелось ударить ее, так сильно, чтобы она никогда больше не посмела вести себя с ним подобным образом, чтобы она испытала на себе его власть и впредь относилась бы к нему с требуемым уважением. В потемках сознания Кирилла периодически вспыхивала непристойная идея о том, что единственным его неоспоримым превосходством над Леной является грубая физическая сила, и что именно использовав свою физическую силу, он сможет однажды поставить Лену на место и тем самым добиться от нее чего-то важного. Его воспитание всячески давило постыдную идею, не позволяя ей развиваться и вылезать наружу, однако что-то подсказывало Кириллу, что настанет еще тот судьбоносный миг, когда он вдруг потеряет контроль не только над своими мыслями, но и над своим поведением, забыв и про социальные нормы, и про свои личные высокие идеалы, и даже про... Впрочем, дальше думать он себе запретил.
«Надо домой, срочно домой! Иначе я сейчас сойду с ума», - как помешанный прошептал он и пустился к метро.
Глава 4
Домой Кирилл вернулся совершенно больным и весь остаток дня провел в постели. Интересно, что, покинув компанию гогочущих над ним одногруппников, он испытал невероятную легкость и свободу: буря в его душе достаточно быстро сошла на нет, уступив место легкой отстраненной меланхолии... Выходя из метро на «Московской», он уже вообще не вспоминал о Лене, о ее свите и о своем ничтожестве, словно не было давеча ни разительной перемены с его возлюбленной, ни отвратительной сцены на глазах у всех, ни ужасного открытия, пришедшего к нему столь внезапно, ни дурацкого смеха над его падением на землю. Ему захотелось вечером отправиться бесцельно бродить по городу, пить пиво в темноте и думать о чем-то неважном, выкуривая одну за одной, но этим его планам не суждено было сбыться: открывая дверь своей квартиры, Кирилл почувствовал невыносимую головную боль и дикую слабость во всех членах и сразу же понял, что больше не сможет сегодня никуда пойти.
Он лежал на кровати, с головой спрятавшись под одеяло, пытаясь спастись от озноба и от матери, периодически бесцеремонно вламывавшейся в его комнату с какими-то идиотскими репликами поучающего характера. Ее повышенное внимание к болезни сына унижало и раздражало его. Кириллу хотелось исчезнуть, раствориться в воздухе, только бы не видеть жирное тело в дверях, только бы не слышать с рождения знакомого звонкого округлого голоса.
«А ведь будь она хоть каплю поумней, она бы сообразила, что не стоит придавать такого значения моему положению», - думал он, но, к сожалению, мать была именно такой, какой была.
Кириллу вспомнилось, как однажды, когда он учился в 1 классе, его пригласил на день рождения одноклассник Матвей Блинов, худенький паренек с хорошими манерами, любимчик многих учителей. Посещение сего мероприятия произвело некоторый переворот в сознании маленького Кирилла: именно тогда он впервые осознал, что мать – не всегда есть нечто бесформенное, бранящееся и неумное, а, напротив, в некоторых случаях мама бывает красивой, интеллигентной, достойной всеобщего восхищения женщиной. Таковой оказалась Анна Германовна Блинова, мама Матвея. Кирилла поразило в ней все: ее темные густые волосы, крупными кольцами спадавшие на плечи, ее простое, но столь изящное синее платье, великолепно подчеркивавшее ее хрупкую фигуру, запах ее дорогих духов, свежий, едва уловимый, не похожий на то, чем душились подруги матери Кирилла. Она говорила стройно, громко, вежливо, всегда улыбалась; к друзьям сына, семилетним мальчишкам и девчонкам, она обращалась на «вы», что поначалу смущало, но потом очень понравилось всем. И почему-то первоклассникам, гостям младшего Блинова, было очевидно, что маму Матвея нужно называть именно Анной Германовной, а не тетей Аней. Кирилл догадался тогда, что всех взрослых женщин планеты можно поделить на две группы: к первым нужно обращаться по имени-отчеству, вторых, которых гораздо больше и к которым относится мать Кирилла, надо звать тетями.
Анна Германовна влюбила в себя всех приглашенных детей своей тактичностью и ненавязчивостью: она не мучила никого накладыванием дополнительной еды против его воли, не требовала хвалить ее блюда, не спрашивала никого, кем работают их родители, и, что самое удивительное, вовремя покинула детскую и потом не врывалась туда с дурацкими замечаниями. В конце вечера Матвей попросил маму поиграть его друзьям на гитаре, она несколько стушевалась, но первоклассники принялись хором умолять ее, и Анна Германовна растаяла… Помнится, дети с радостью пели свои любимые песни под ее аккомпанемент… После за Кириллом приехал отец, какой-то весь неправильный и неуместный в этой обстановке.
- Ну, мой-то хоть нормально вел себя? – зачем-то спросил он Анну Германовну, и маленькому Кириллу сделалось крайне неловко.
А дома их встретила мать. Она выплыла из кухни в грязном домашнем халате, что-то пережевывая. От нее пахло тушеной капустой.
- Ну как? – спросила она, еще не успев проглотить пережеванную пищу, что отразилось на четкости артикуляции.
- Здорово! – грустно ответил ей сын.
- Тебя там хоть накормили?
- Да.
- Тогда иди к себе.
И когда наш герой, весь несчастный, с опущенной головою, уже тогда напоминавшей ЭВМ, открывал дверь своей комнаты, он услыхал, как мать сказала отцу: «Ой, мне эта еврейка не нравится! Она такая манерная!»
Кирилл с огромным трудом удержался, чтобы не вбежать на кухню с криком: «Ты не имеешь права так говорить!» Он был зол на мать за ее несправедливые и, главное, недозволенные слова в адрес Анны Германовны. А еще ему было стыдно за свою семью: за то, что отец груб и неотесан, за то, что от матери не пахнет хорошим парфюмом, за то, что они постоянно что-то едят и постоянно чем-то недовольны.
«Я плохой, я плохой, я плохой, - сквозь слезы твердил себе Кирилл, закрывшись у себя в детской. – Нельзя так думать про родителей, нельзя! Я очень плохой! Я плохо-о-о-й…»
С тех пор прошло пятнадцать лет, и сейчас Кирилл уже не считал себя плохим за такого рода мысли.
Еще 6 дней он был сильно болен. Лена ему не позвонила ни разу. Услышав в один из дней телефонный звонок, он с волнением схватил трубку, но вместо желаемого Лениного голоса он услыхал инфантильный фальцет Тани Пальцевой.
- Кирилл, завтра нужно сдавать домашнее задание! Ты где? – верещала Таня.
- Я болен! – нервно отвечал он.
- Но задание-то делать все равно надо! – настаивала неугомонная Пальцева. – Хочешь, я приеду к тебе?
- Не нужно! – возопил испуганно Кирилл. – Давай на следующей неделе!
- Но Ольга Владимировна будет ругаться!
- Ничего страшного.
Чудом избавившись от неотвязной отличницы, Кирилл злобно ударил о стену кулаком и забылся беспокойным сном.
Глава 5
На седьмой день, проснувшись случайно в 6 утра, наш герой понял, что не может более находиться дома и, несмотря на сильную слабость и непроходящее головокружение, решил немедленно идти в университет.
Мать на кухне жужжала блендером и, перекрикивая отвратительный до дрожи звук, пыталась вразумить сына:
- Ну и куда ты пойдешь весь больной?! У тебя вон даже простуда на губе выросла!
- И что? Она мне что, ходить мешает?
- Что?!!
- Герпес на губе не мешает ходить, говорю!
- Пошутил? Во, дурак! Ладно бы хоть с пользой шел – долги пересдавать! Так ведь нет – просто так идет! Какого черта!
- Надо, - пробурчал Кирилл.
- Что?!!
- Надо!
- Что?!! Не слышу!
- Да выключи ты этот дурацкий блендер – и услышь! – вскричал Кирилл, весь кипя от негодования. – Думаешь, очень весело его перекрикивать?!
- А ну не ори на меня, ирод! – ответствовала гневно мать, выключив злосчастный блендер. – Садись лучше сосиски есть, раз уж решил идти учиться… «Учиться!» Ха-ха-ха! Ну и сыночка мне боженька подарил!
- Я не буду сегодня завтракать.
- Что?
- Я не буду есть!
- Ну и катись ко всем чертям тогда, лодырь неблагодарный! – выпалила мать и снова включила блендер.
«Почему каждый день моей жизни начинается с этого говна? – размышлял Кирилл, идя к метро. – Почему кто-то может позволить себе роскошь не начинать утро с оскорблений, а я не могу! Наверное, именно этого я и достоин. Эх!.. Такие, как я, большего не заслужили, хотя… Ведь если бы мои родители не вели себя как быдло, я, вероятно, вырос бы совсем другим человеком… А-ха-ха-ха, это внешний локус контроля во мне заговорил… Обучение в университете на пользу пошло – хоть что-то усвоил… Мне все время стыдно и мерзко, мерзко и стыдно. А было бы мне все время стыдно, если бы мать была такой, как Анна Германовна?.. Вряд ли. Да, мне грех жаловаться, и моя ситуация с родителями далеко не самая ужасная. Взять, например, Юлю... Впрочем, в случае с Юлиным отцом налицо патология. Моя же мать абсолютно здорова, здесь стыд другого рода. А Юля стыдится? Безусловно, стыдится, но у нее вместе со стыдом проскальзывает периодически некоторая гордость за свою нестандартность… За то, что она ведет двойную жизнь, в частности… У меня же стыд в чистом виде… Этот дурацкий блендер… Ненавижу! Еще раз этот гадкий предмет техники возникнет на моему пути, и я его сломаю, ей-богу, сломаю! Ха-ха-ха-ха!»
Он рассмеялся в голос своей последней идее; ему подумалось, что через сломанный блендер он смог бы продемонстрировать недалеким родителям свою силу. Ему было и горько и смешно осознавать, что такая пустяковая вещь, как блендер, способна вызывать у его матери серьезные эмоции.
«А вот Лена вряд ли знает, что такое стыдиться родителей, - продолжал он размышлять, отсмеявшись. – Поэтому она на Юлечку и смотрит свысока. И поэтому у Юлечки нет шансов… Как эгоистично и как забавно! В свою очередь, Юля тонко видит Лену, но ей это ни капли не помогает. Ах, как сложен мир!.. У Лены скоро день рождения… Я должен что-то предпринять, но что?.. Как кружится голова… Должен быть какой-то выход!.. Всегда есть выход, просто мы его не всегда видим, но я обязан увидеть, ха-ха-ха, несмотря на зрение… Ох, сейчас бы Дурилов посмеялся… И какое все-таки забавное решение – сломать блендер! У кого-то любовные терзания, а у кого-то подержанный блендер… Правда жизни…»
У входа в здание факультета математики Кирилл остановился, чтобы покурить и обдумать свои дальнейшие планы. Первое ему удалось вполне, но вот второму помешал внезапно возникший рядом Санек.
- О, привет, Кирюха! Ты где был?! Я тебя неделю не видел! – закричал он, брызжа зловонной слюной и надвигаясь на Кирилла.
- Я был болен, - мрачно ответил наш герой, отходя от Огурцова.
- Теперь здоров? Что-то бледный какой-то!
- Здоров…
- Слушай, Кирюха, у меня тут какая история! В общем, стал я ходить на эти курсы к гипнотизеру, был уже два раза… Знаешь, я доволен! О стальной балке, конечно, рано еще пока говорить, но вот рука уже неплохо левитирует…
- Санек, что ты несешь?
- Нет, Кирюха, ты не думай, что это ерунда какая-то и что рука тут не важна. Это только кажется, что то, что там отдельно, а руки-ноги отдельно. У нас в организме все совокупно! Сначала руки научусь поднимать (у меня, кстати, левая – левитирующая), потом, может и… хе-хе… стальная балка! Зульфия тоже ходит на курсы, ей очень нравится. У нее, правда, чуть похуже с левитацией руки, то есть у нее поднимается быстро, но до груди только, а у меня сам процесс труднее происходит, зато выше головы!
Кирилл смотрел на Санька одновременно с презрением и интересом… Он вслушивался в его голос, улавливая мельчайшие изменения интонации. Неожиданно он ощутил небывалый прилив уверенности в себе, и злая самодовольная улыбка зазмеилась на его лице.
- Тебе смешно? – не унимался Огурцов. – Все смеются над гипнозом, но он правда действует и помог многим мужчинам, страдающим такой же проблемой, как и я! Я своими глазами видел, как Зульфия превратилась в стальную балку, значит, это действует!..
- Отлично, Санек! Я верю в тебя, пойдем на пару! – остановил словесные потоки Огурцова Кирилл и, затушив сигарету, вошел в здание.
У двери в аудиторию Кирилла поймал за руку Юрик.
- Кирилл, у тебя сейчас неприятности будут с Корсаковой, я гарантирую, - злорадно затараторил анорексичный староста. – Она чуть с ума не сошла, когда узнала, что ты опять не сдал это домашнее задание, даже наорала на Таню Пальцеву за то, что та плохо тебя курирует, едва не доведя ее до слез…
- Черт! – выругался Кирилл: он совсем забыл, что сегодня первой парой значился именно матанализ. – Какого хрена! Спасибо тебе, Юрик, что предупредил… Мне надо валить: я не готов сейчас общаться с Корсаковой… Лена здесь?
- Нет, они…
- А Юля?
- Да, она внутри…
- Мне необходимо поговорить с ней. Эх, но Корсакова… Сколько еще времени до начала пары?
- Минут пять. Думаю, успеешь.
- Ладно!
Кирилл как безумный ворвался в аудиторию и бросился прямиком к Юлиной парте (она обыкновенно садилась у камина в этой аудитории). По дороге он столкнулся с худенькой Ирой Ягодиной и врезался в Харю, который возмущенно выпалил:
- Смотри, куда прешь!
- Юля! – вскричал Кирилл, словно не замечая ни Иры, ни Хари. – Где Лена?
- Тихо, Кирилл, - испуганная неожиданной стремительностью одногруппника, отозвалась Юля Князько. – Ты что? С тобой все в порядке?
- Да, - нервно буркнул он, садясь рядом с Юлей.
- Что случилось? Ты где был? Ты был болен?
- Да, я был болен, но теперь абсолютно здоров и желаю знать, где Лена.
- Она дома. Ее не будет сегодня.
- Что с ней?
- Она здорова, если тебя это интересует. Просто она у себя дома. Дурилов и Ильин, кстати, тоже там. Они поселились у нее в тот день, когда произошел этот инцидент с Машей и Вадимом, и с тех пор все трое редко появляются в универе. Сначала Харя и Юрик тоже жили у Лены, но потом их выселили, потому что Харя всем надоел…
- И… что они там делают? – в растерянности спросил Кирилл.
- Пьют вино, курят марихуану, поют песни и говорят о высоком.
- А ты?
- А что я?
- Ты была у них?
- Была, - грустно сказала Юля и опустила голову.
- И что же?
- Больше не хочу… Мне очень больно… Больно оставаться массовкой, испытывая столь сильное чувство. Лена красуется перед Родионом, Родион красуется перед Леной, Дурилов хохмит, желая произвести впечатление на Родиона, а Ильин ходит следом за Дуриловым и едва не молится на него, когда тот пытается произвести впечатление на Родиона. А я так, для полноты состава и для шуток по поводу религии. Я не воспринимаюсь всерьез. Мы снова... целовались... И это было божественно! Но все равно это принесло больше боли, чем радости, ведь будущего-то все равно нет! И быть не может… И ведь потом я переоделась и поехала домой, а они все остались и, возможно, без меня Лене было гораздо веселее, чем со мной… Я заметила, что мое общество начинает ее тяготить: она почувствовала, что нравится мне, и теперь ей неловко в моем присутствии. Я не могу так больше. Раз я не в силах изменить эту ситуацию, я… я должна просто удалиться… с достоинством.
На глазах ее выступили слезы, она говорила неровно и ломала руки.
- Все еще так неудачно совпало, совсем не в мою пользу, - продолжала она, совладав с собою. – Эта Маша вдруг возникла…
- Что с Машей? Лена про нее говорила еще? – забеспокоился Кирилл.
- Ах… Если бы ты слышал, сколько она про нее говорила! И, знаешь, Кирилл, она ее до сих пор любит… Сама говорит, что не любит больше, но вся вспыхивает, когда ее вспоминает. Ах, ты бы видел… Он прямо-таки себе не принадлежит, когда говорит про Марию: голос срывается, глаза блестят… И еще… Она теперь твердо для себя решила, что сделала неправильный выбор, поступив в Герцена, и намеревается забирать документы… и поступать туда, куда изначально хотела…
- Это правда?
- Правда, Кирилл… И, если честно, я этого уже хочу… Очень уж больно мне с нею общаться…
Кирилл был озадачен и раздражен, новая информация никак не укладывалась в воспаленном мозгу. За время его отсутствия произошло слишком много всего, и сейчас ему казалось, словно он очутился в иной реальности и в силу нетипичности новых образов не может разобраться, что же из происходящего правда, а что – плоды его больного воображения.
- Кирилл, ты в порядке? – позвала его Юля. - У тебя вид нездоровый!
- Нет, все в порядке… Меня просто шокировало то, что ты сказала…
«И почему меня это шокирует? – спрашивал он у себя. – Ведь все это и так было очевидно… Странно устроен человек…»
В следующее мгновение случилось непредвиденное: в аудиторию не по возрасту резвой походкой вбежала Ольга Владимировна Корсакова, и ее пронзительный суетливый голос как будто вернул нашего несчастного полуслепого героя на землю.
- Ба-а-а-а-а-тюшки, кого я вижу! – верещала Корсакова, красочно жестикулируя. – Графинов собственной персоной! Итак, Графинов, мне доложили ваши… гм… друзья, что вы были больны. Я очень рада, что вы излечились и вернулись к нам. Надеюсь, вы принесли с собой домашнюю контрольную работу.
В ее тоне звучал неприкрытый сарказм. От неожиданности Кирилл даже не нашелся, что ответить.
- Что вы молчите, Графинов? Вы принесли работу?
- … Нет…
- Почему?
- …
- Пальцева сказала, что пыталась помочь вам, но вы манкировали. Это верно, Графинов?
- Я…
- Вы рассчитываете на поблажки из-за зрения? Вы думаете, что вы особенный и что здесь все будут вашу особенность учитывать?.. Вы думаете…
- Нет, я так не думаю, - резко вставил Кирилл.
- Вам предлагалась помощь, но вы отстранились! Почему я теперь, после этого, должна делать скидку на ваше зрение?
- Я не говорил, что вы должны…
- Вы, кстати, долги-то собираетесь ликвидировать? Вы не будете допущены до сессии! Вы в курсе? Тут уж ваше зрение не сыграет вам на руку! Вы привыкли, что в школе к вам относились особенно и многое прощали, но в вузе…
- Ко мне не относились в школе особенно! – возопил Кирилл, вскочив с места. – Я учился в школе для слабовидящих, там все были такие! Ко мне никто не мог относиться особенно! А работу я не сдал по причине совершенно иных обстоятельств! И я попрошу вас сейчас оставить эту тему и уделить внимание остальным тридцати студентам, находящимся в аудитории, а если вам все же хочется выяснить, почему конкретно я не сдал работу в срок, вы можете сделать это во время перерыва, не отнимая времени у остальных.
Корсакова, ошарашенная и обезоруженная, стояла у доски, разведя руки в разные стороны и не находя, по-видимому, слов. По аудитории прошелся напряженно-одобряющий гул. Кирилл заметил, как Юрик показал ему большой палец. Он и сам был доволен собой, расстраивало только, что Лена не была свидетельницей этого, хоть и небольшого, но все-таки триумфа.
Героически высидев все пары, Кирилл направился к Лене домой. Он и сам толком не понимал, зачем едет, но что-то тянуло его в квартиру Тепляковой, и хоть он и догадывался, что посещение сего места вряд ли доставит ему много радости, решительность все равно не покидала его.
Глава 6
Кирилл поднялся на Ленин этаж и нажал толстым кривым пальцем на круглую кнопку звонка. Через некоторое, достаточно продолжительное впрочем, время дверь ему открыл Родион. Из квартиры сильно пахнуло чем-то незнакомым.
«Марихуана», - догадался Кирилл.
- О, Князь Подмышкин пожаловал! – своим извечным иронизирующим тоном поприветствовал его Чужестранцев.
«Уже рассказала ему… Тьфу!» - с неприязнью подумал наш герой, а вслух сказал:
- Вы что, траву курите?
Чужестранцев криво усмехнулся и ничего не ответил.
- А кто пришел? – раздался из квартиры незнакомый тенорок.
Кирилл разглядел за Родионом фигуру низкорослого молодого человека чрезвычайно щуплой комплекции. Незнакомец был одет в потрепанный свитер слишком большого размера, на плечи его спадали длинные волосы с легкой волной.
- А это что за дрищ патлатый? – тихо спросил Кирилл.
- Это Jesus Christ Superstar в миниатюре, - шепнул Родион.
- Откуда он?
- Хм… Да так, приблудился… Ходили в церковь Юлю поискать, а нашли Иисуса, ха-ха!
Кирилл зашел в квартиру. Из большой комнаты доносились отчаянные потуги Дурилова на вокал.
- Где собака? – зачем-то поинтересовался Кирилл, хотя ему было глубоко наплевать, куда Теплякова дела свою бесполезную дворнягу.
- У Лениной бабушки. Лена ее до сих пор не забирала после Москвы, - нехотя объяснил Родион.
- Она ее навсегда отдала?
- Нет, завтра поедет забирать.
А сегодня я воздушных шариков купил,
Полечу на них над расчудесной страной! –
«пел» Иван.
«Зачем я здесь? Что я сейчас сделаю? Может, уйти, пока не поздно?» - вертелось в голове нашего героя.
- Я, кстати, Константин Грязькин (да, такая вот забавная фамилия), но можно просто Иисус, - произнес своим противным высоким голоском дрищ, протягивая тоненькую ручонку Кириллу.
- Кирилл, - недовольно представился наш герой.
- А где Мефодий? – сострил Иисус и заржал как пони.
- Вы траву курите?
- Почему ты так думаешь?
- Тут воняет прямо с лестницы…
- Это пахнет яблочным табаком для кальяна, марихуана пахнет совсем по-другому, - пустился в рассуждения дрищ. – Запах марихуаны – менее сладкий и более прозрачный. А ты хочешь марихуаны? Нет, ну просто, если что, она у нас тоже есть. Кстати, марихуана хорошо помогает при глаукоме! В некоторых странах ее врачи выписывают даже.
«Какого хрена здесь делает этот худосочный урод? И без него тошно…»
- Сколько у тебя диоптрий? Ты что пьешь? Ты медик или педик? – сыпал вопросами Иисус, не дожидаясь реакции Кирилла. – Медики обыкновенно пьют водку, а педики… тоже водку, ха-ха-ха! Но у нас нынче красное вино и пиво с боярышником для Ивана. Так ты медик или педик? Тут все медики и педики, кроме меня, разумеется, ибо я простой сын плотника, ха-ха-ха-ха! Слушай, а ты ведь реально херово видишь… У тебя близорукость или дальнозоркость?
- А ты что, желаешь исцелить меня? - выпалил Кирилл с вызовом и порадовался удачности своей реплики.
Вместо того чтобы как-то стушеваться, Константин-Иисус вдохновенно тряхнул волосами, встал в боевую позицию и, окинув Кирилла взглядом звезды мирового масштаба, снизошедшей до своих фанатов, громко, перекрывая даже Дуриловского «Дурачка», доносившегося из комнаты, запел:
See my eyes, I can hardly see.
See me stand, I can hardly walk.
I believe, you can make me whole.
See my tongue, I can hardly talk.
See my skin, I`m a mass of blood.
See my legs, I can hardly stand.
I believe, you can make me well.
See my purse, I`m a poor, poor man.
Will you touch, will you mend me, Christ?
Won`t you touch, will you heal me, Christ?
Will you kiss, you can heal me, Christ.
Won`t you kiss, won`t you pay me, Christ?
Давя в себе огромное желание послать дрища на хуй и бежать скорее прочь из гадкого притона, наш герой отправился на кухню, где самостоятельно отыскал чистый стакан, наполнил его вином и жадно пригубил свою первую на сегодня дозу ароматного красного напитка. Он почувствовал, что слегка опьянел, и нехорошая улыбка возникла на его лице. Ему подумалось, что весьма эффектно было бы сейчас вышвырнуть Иисуса и Родиона из квартиры, а Лену ударить для начала по лицу, а после отхлестать ремнем до потери сознания, чтобы знала, кто здесь победитель. Он даже уже ощутил легкое возбуждение, как вдруг стыд за собственные мысли накрыл его с головой.
«А не с ума ли я схожу?" - прошептал он в ужасе и налил себе второй стакан вина.
Однако не успел он сделать и трех глотков, как на кухню вошел Чужестранцев, а следом за ним явились и Дурилов с Грязькиным.
- О, Кирюша, ха-ха-ха-ха-ха! Какие люди! - завопил Иван. Язык его уже заплетался, но еще пока не критично.
Кирилл смотрел на Дурилова и Чужестранцева и чувствовал себя совершенно чужим, словно его привели в незнакомую квартиру к людям, которых он видит впервые. Раньше в обществе этих людей он был как рыба в воде, сейчас же ему хотелось поскорей уйти от них, чтобы избавить себя от противного ощущения собственной непричастности к общему процессу.
- Это, кстати, отрадно, Князь Подмышкин, что вы здесь! - заговорил Чужестранцев. - Тут у нас с компьютером какая-то беда, а мы вот наслышаны о ваших способностях.
У Кирилла не было никакого желания выполнять просьбы Родиона, однако встречный вопрос случайно, против воли вырвался из его уст:
- А что нужно сделать? – как на автомате уточнил Кирилл.
- В общем, винду переустановить... Ты же гений программирования! Это же твоя стихия, твоя среда обитания! Тебе же это как раз плюнуть! - в словах Родиона было столько откровенной приторной лести и столько обидной насмешки, что Кирилла заколотило от злости.
- А вам самим что, лень? - буркнул он.
- У нас так не получится, - издевательски-жалобно протянул Чужестранцев с видом не то кокетливой барышни, не то олигофренопедагога.
- Я не верю в это, - упорствовал Кирилл. - Я не верю, что Ваня этого не умеет, я не верю, что Илья этого не умеет, я не верю, что ты, Родя, этого не умеешь...
- Ну, я гинеколог! Ваня… в говно, а Илья уехал к своей тете чинить ей в доме теплый пол, чтобы получить немного денег, которые пригодятся для покупки желаемой им игры, - язвительно ответил Родион.
- Да, я в говно! - поддакнул Иван.
Иван Говнов, Иван Говнов!
Иван Говнов всегда готов, -
преисполненным любовью к себе голосом запел миниатюрный Иисус, изображая всеми членами худосочного тела, что аккомпанирует себе на гитаре.
- Давай, Кирилл, переустанови нам винду, а то мы никак не можем фильм посмотреть, - требовал Родик.
Наш герой был близок к бешенству: Чужестранцев не гнушался уже неприкрытого командного тона, а лицо курносого выскочки выражало полнейшее презрение к личности Кирилла. Разговаривая с Кириллом, Чужестранцев не то чтобы не пытался скрыть своего непомерного превосходства над неказистым полуслепым приятелем своей подруги, а наоборот, всеми доступными ему средствами пытался продемонстрировать зрителям, что не считает Графинова за ровню себе, и тактика Чужестранцева была пугающе грубой – он переходил всякие границы. Кириллу хотелось ударить Родиона, но он помнил, что Родик был мастером спорта по борьбе, и это удерживало нашего героя от столь радикальных действий в адрес наглеца. Кирилл стыдился своего малодушного страха, но не мог его превозмочь. Чтобы не сорваться, он резко сделал несколько глотков вина, а потом твердо заявил:
- Я не буду переустанавливать винду.
- Почему? - не унимался Родион.
- Потому что не буду.
На несколько мгновений желчь разлилась по лицу Чужестранцева, говнюк запыхтел как-то по-животному, но почти сразу же взял себя в руки, надел на лицо дежурную маску лживого добродушия и неестественно веселым голосом произнес:
- Быть может, у тебя фоб`ия инвазий троянским червем?
Кирилл не знал, зачем Чужестранцев поменял ударение в слове «фобия» и слабо представлял себе, что такое инвазии, но он догадался, что Родион, как всегда, выебывается.
- Троянским червем, ха-ха-ха-ха-ха! - вскричал Дурилов, хватаясь за живот.
Грязькин тоже хохотал.
- У Кирилла фоб`ия инвазии троянским червем, - повторил Чужестранцев, упиваясь своей победой над нашим героем. - Он боится заразиться страшным вирусом, сражаясь за жизнь компьютера, а потом внезапно обнаружить себя у метро, раздающим порнографические фотокарточки прохожим. Кирилл, а ты понимаешь, что это иррациональный страх? Может, ты хочешь обсудить это с нами?
- Послушай, гинеколог, - начал было Кирилл, сотрясаясь от злости, но вдруг в кухню вошла Лена.
- Хватит, Родя! – сказала она. - Я все слышала из комнаты. Ты перегибаешь палку, оставь Кирилла в покое!
- Но кто нам винду тогда поменяет?
- Сами справимся, - отрезала она.
- Я, кстати, умею, если что! – с гордым видом добавил Иисус.
Кирилл вышел покурить.
Глава 7
Когда Кирилл вернулся в квартиру, вся компания расположилась в комнате Бориса Теплякова вокруг Дурилова, решившего порадовать публику исполнением очередной песни.
Я на тебе, как на войне,
А на войне, как на тебе! –
отчаянно орал Иван. Вены на лбу и шее Дурилова налились кровью, голос киксовал, моля о пощаде. Кирилла то и дело передергивало от невыносимой фальши. Остальные внимательно слушали, и каждый, как показалось Кириллу, ощущал себя при этом как минимум музыкальным критиком общероссийского масштаба. Даже Родион Чужестранцев, не понимавший в музыке ровным счетом ничего, придал своей физиономии такое серьезное и одновременно одухотворенное выражение, что Кирилл невольно отвел свои подслеповатые глаза в сторону. Когда Дурилов закончил издевательства над своими голосовыми складками, Лена подошла к нему сзади, обняла за плечи и поцеловала в немытый затылок. Кирилла аж затошнило, он же был из брезгливых…
- Спасибо, Ваня, - едва слышно проговорила она. - Я никогда не смогу спокойно слушать эту песню... Под нее я их застала... Во дворе. Я вообще не помню, зачем в этот двор забрела. Захожу, а там... Они вдвоем, на скамейке. Предатели! Я все эти полтора года боялась услышать где-нибудь эту песню… а если все-таки слышала, то громко начинала читать стихи, специально, чтоб отвлечься… Как-то раз иду по людной площади, а там из кабака эта песня доносится… Я сразу же принялась декламировать «Мороз и солнце – день чудесный…», люди смотрят на меня как на дуру, а я еще громче читаю…
Дурилов тяжело вздохнул, а потом с какой-то незнакомой Кириллу ласковой интонацией произнес:
- Леночка, сердце человека слишком маленькое, чтобы хранить в себе столько болезненных воспоминаний.
- Спасибо, Ванечка, спасибо... Ты очень добрый... Я тебя очень люблю...
Иисусу Грязькину не понравились слова Елены: он беспардонно кашлянул, заставив всех посмотреть в его сторону, с грохотом встал со стула, медленно подошел к Тепляковой и приобнял за талию, явно на что-то рассчитывая. Лена же бросила на него осуждающий взгляд и отошла на несколько шагов.
- Елена Прекрасная, вы обещали нам что-то спеть, - ни капли не сконфузившись, сказал дрищ.
- А, да... Я тут вчера песню написала. Наверное, лучше ее петь под гитару, чем под фоно. Или вы хотите послушать под фоно?
- Под фортепиано! - сам того не ожидая, выкрикнул Кирилл: он был любителем фортепианной музыки.
- Хорошо, - шепнула Лена и кивком головы пригласила всех переместиться в ее комнату.
Вот слова песни, которую Теплякова исполнила в тот день:
Ты снова рисуешь и снова войну,
Я улыбаюсь, но не от счастья.
Мы разгадали чью-то вину
Ради победы, ради участья.
Плеткой, плеткой я размахнусь,
Я вспоминаю, как я любила.
Веришь, не веришь - я скоро добьюсь,
Вот тебе, сука! Я не забыла.
Припев:
А у меня война в Крыму,
А у меня мозги в дыму.
Убей меня, когда пойму.
Моя война, война в Крыму,
Моя борьба-а-а-а-а!
Это приятно, но только не так.
Можешь усердствовать, можно сильнее.
Можешь порвать мой истерзанный флаг -
Мне все равно вряд ли будет больнее.
Сколько ни бей, только я не пойму.
Хватит смеяться! Ну что ты психуешь?!
Снова и снова войны в Крыму
Ты на бумаге белой рисуешь!
Припев:
Кирилл сидел на диване между Дуриловым и Грязькиным и жадно вслушивался в Ленину песню. В нем боролись два противоположных ощущения: с одной стороны, ему нравились и стилистика, и подача, и необычный проигрыш на фортепиано между куплетами, с другой - его душила ревность, и песня его злила... При этом он не понимал до конца, что тревожит его больше: наличие Маши Морозовой или внезапная тяга Лены к музицированию.
«Я ревную к Маше или я ревную к делу? – спрашивал себя он. – Или же мне тошно понимать, что эти тонкие миры недоступны мне? Что происходит со мной?»
- Я сейчас заплачу, я сентиментальный до неприличия, - загнусавил Дурилов тем же необычным ласковым тоном (язык его заплетался уже сильнее), прервав размышления Кирилла. - Красота спасет мир, я верю!
- Это, кстати, Достоевский сказал! - изрек Иисус с такою интонацией, словно сей факт никому, кроме него, не был доселе известен.
- А мы думали, Корней Чуковский, - процедил Кирилл сквозь зубы.
- Приходи к нему лечиться и корова, и волчица! И жучок, и паучок! - продекламировал Грязькин. - Кстати, Чуковский был геем. Вы в курсе?
Дурилов разразился истерикой.
- Это композитор Петр Ильич Чайковский был геем, а не детский поэт Корней Чуковский, - злорадно смеясь, поправила Иисуса Елена, но тот, не придав ни малейшего значения замечанию, вдруг схватил ее за левую руку, встал нарочито картинно на колени и громко поцеловал Теплякову в кисть.
- Вы весьма недурно поете и играете, барышня! - заговорил он, поднявшись с колен. - Вы где-то учились? Лично я учителей не признаю, я считаю, что всякий учитель на корню губит саму идею творчества. Вы в курсе, что в петербургской консерватории Рахманинова признали профнепригодным? Знаете Рахманинова? А что же касается до вашей песни, прекрасная барышня, то мне есть что сказать… Песня хороша, кроме единственной мелочи: слово «мозги» мне не нравится… Оно низкое. Вот лучше, например, «а у меня война в Крыму, а у меня очки в дыму»…
- Но Лена же не Кирилл! Ах-х-ха-а! – завизжал Дурилов.
- Давайте выпьем, - предложила Елена.
Кирилл быстро опорожнил стакан вина и хорошо захмелел.
«Нужно выйти покурить», - решил он и выбежал на лестничную клетку.
Оставшись в одиночестве, наш несчастный влюбленный герой уселся на подоконник и, глубоко затянувшись табачным дымом, сомкнул свои полуслепые глаза. Все окружающее пространство стремительно понеслось в неведомые дали, но он специально не раскрывал очей, чтобы хоть ненадолго защитить себя от той унизительной реальности, что довлела над ним со всех сторон. Неожиданно он снова представил, как ударяет Теплякову по лицу и почувствовал прилив жара внизу живота.
«Ах, если бы можно, - тихо сказал он, но тут же испугался своих слов: - Что можно? О чем я?»
Ему невыносимо захотелось слушать Эрика Сати. Он достал из кармана мобильный телефон и включил гносиенну №3.
«Ах, какая божественная музыка... Ничего лишнего, и так грустно. Но если бы можно… Если бы можно было выйти из этого дерьма победителем: не парнем из свиты, не нелепым сокурсником, который в теме, а именно победителем – победителем с любого пункта рассмотрения… Выход есть, есть, есть… Какая-то дрянь копошится на дне моей души… Тьфу на нее! Это не я! Или я? Я не позволю этой дряни овладеть моим разумом… Хотя… Зачем давить в себе мысли? Ведь это же только мысли… Они ни к чему не обязывают… Ее мир ярок и многогранен, и меня нет в этом мире… Ах, если бы можно!.. А музыка Сати – божественная, я хочу в ней раствориться, став победителем… А ведь стать победителем можно! Я пьян…»
Ему вновь сделалось жутко и стыдно, настолько жутко и стыдно, что возбуждение разом прошло. Он даже немного протрезвел. Затушив сигарету, Кирилл направился к квартире.
Если бы его спросили, чего он устыдился и испугался минуту назад, он вряд ли бы сумел доходчиво объяснить кому-либо, что за странная борьба происходила в дебрях его рассудка. Он себе самому с трудом мог бы объяснить это, но чувствовал, что борьба эта переломила что-то внутри, и теперь он, скорее всего, победит… Победа почему-то вызывала скорее грусть, чем радость…
Кирилл вошел в квартиру. На сей раз объектом всеобщего внимания стал Константин Грязькин. Он стоял в центре комнаты Лениного отца и толкал речь своим мерзоньким тенорком. После каждого предложения миниатюрный Иисус делал небольшую паузу и самодовольно покачивал своей патлатой головенкой, как бы ожидая восторженных возгласов слушателей, и ведь, ей-богу, он слышал возгласы восторга! Конечно, все смотрели на него не без иронии (хотя никто не стал бы отрицать наличие живого ума в его маленькой голове), но вместо слегка заинтересованных глаз и сдержанных снисходительных улыбок на лицах слушателей Грязькин упорно видел благоговейный трепет перед его смелыми суждениями и безмерное удивление его невероятной для столь молодого человека эрудиции.
- Я никогда не опущусь до офисной работы! - гордо вещал Грязькин. - Нет, я не могу работать где-либо, где существует строгая иерархия. Я не считаю возможным, чтобы мною руководил человек, который ничем не лучше меня. Я вообще, откровенно говоря, не знаю ни единого человека, который был бы развит настолько, что смог бы руководить мною. Не встречал я пока таких. Посему желаю держаться подальше от всяческих офисов. Вообще, я планирую в скором времени покинуть город и уехать в лес. Я построю там себе домишко и перейду на натуральное хозяйство. Люди опротивели мне, они не понимают меня, без них мне будет значительно лучше. Где общество, там все эти глупые условности: от меня хотят правильных слов, правильных жестов, требуют короткую стрижку и деловой костюм. А какая разница? Разве ж дело в этом! Ах, как люди убоги… Мама говорит, что я слишком жесток к людям, потому что я не умею сострадать. Какой бред! Как неестественно! Если я жесток, то я справедливо жесток. Ведь если хорошенько подумать, то все, что происходит в этом мире, все справедливо. Если человек лузер, то ему затыкают рот и посылают на хуй, если же человек не лузер, то его не посылают на хуй. Это суровый закон жизни: сильный берет, что хочет, слабый подбирает то, что остается. Это наивысшая справедливость, зачем разводить все эти сопли? Зачем?..
- Есть нечто большее, чем справедливость: милосердие, - резко вставила Елена.
- Ваш Достоевский устарел, сударыня! – произнес дрищ так, словно отмахнулся от ребенка, не способного понимать простые истины в силу возраста.
- Протестую! Достоевский бессмертен! – пьяно закричал Дурилов.
- Это слова не Достоевского, а Довлатова, - заметила Теплякова хмуро.
- Это не имеет никакого значения! – не тушуясь, продолжал говорить Иисус. – Эта ваша мысль Довлатова-Достоевского есть не что иное как очередная общественно навязанная глупость. Ваши мозги промыты общественным маразмом. Нет, я решительно не хочу жить в таком мире. При первой же возможности я уйду в лес.
- Но тебе не кажется, что без общества жизнь окажется для тебя невозможной? - спросил его Родион. - Человек вообще-то сходит с ума без общения…
- А я не собираюсь лишать себя общения – я собираюсь огородить себя от общения с людьми. Но я же буду общаться с самим собой и с природой! Я морально дорос уже до того уровня, когда человек способен сам питать себя энергией. Мне тяжело со сверстниками, потому что все они морально младше меня, мне тяжело с теми, кто старше меня, потому что их волнуют только… телки и тачки. Я хочу развиваться дальше и думаю, что отшельничество - самый разумный вариант для меня. Я позавчера скачал книжку по йоге, вот уже два дня практикую.
- Молодец какой! - с издевкой похвалил Иисуса Родион, но дрищ лишь весь зарделся от гордости.
- Да, йога – запутанное искусство. К сожалению, то, что предлагается под видом йоги в различных спортивных комплексах, от настоящей йоги далеко. Поэтому я решил овладевать искусством йоги самостоятельно, по книге!
- Йогой, кстати, можно заниматься и в городе, не обязательно ехать в лес, - между делом проговорил Родион.
- Конечно, можно! Но мне здесь уже неинтересно. Здесь я всего уже достиг.
- Это чего же? - спросил Чужестранцев и многозначительно посмотрел на Дурилова.
- Как чего! Я… я… я знаю гораздо больше остальных… Женщины меня любят! Я получаю неплохие деньги, я…
«Нашли достойную замену Харе», - злобно подумал Кирилл.
- А кем ты работаешь? - все тем же тоном поинтересовался Чужестранцев.
- Я работаю уборщиком помещений! Вы все, конечно, сейчас посмеетесь. Смейтесь! А я считаю, что это занятие куда лучше, чем сидеть в офисе за компьютером... Офис - дрянь. Там люди, начитавшиеся дрянной литературки (вроде «Техник успешных продаж») и возомнившие себя после этого гениями психологии… Они возносят эти глупенькие книжонки над головами, вооружившись, ими как Библией, и пытаются учить остальных жизни. Помнится, мать привела меня как-то раз устраиваться на такую работу в такой офис. Я физически не смог там находиться. В первый же час я поругался со всеми менеджерами отдела… Сначала я отказался читать эту дурацкую книгу про НЛП для лузеров, потом сказал, что пиджак носить не буду. Потом кто-то намекнул мне, что у меня грязная голова, а я мыл голову на той неделе!!! Потом начальница стала кричать, что, разговаривая по телефону с клиентом, нужно говорить «добрый день», а не «здравствуйте»! В итоге я сказал им все, что думаю об их системе, и ушел домой. Мать сказала, что я – ее тяжкий крест, ха-ха… Что ж поделаешь – женщины… Вот никто меня и не понимает. Все думают: как это так, работает уборщиком, а не менеджером? А вот так! Хотя вы вряд ли меня поймете, потому что ваши сознания, скорее всего, тоже промыты этим культом менеджмента...
- А ничего, что здесь будущие учителя, певица и врач? - перебил его Родион.
«Уже певица, а не математик, - отметил про себя Кирилл. - Все рушится на глазах».
- Я не верю в медицину! - запротестовал дрищ.
- Совсем-совсем?
- Совершенно не верю в медицину!
- Я не знал, что такие еще не вымерли, - с презрением бросил Родион.
- Не понимаю людей, которые пьют таблетки. Какая дрянь! Фу, химия… Это ж каким глупым нужно быть, чтобы глотать эту гадость…
- Хм… Будешь помирать – проглотишь.
- Ну уж нет! Если я буду помирать, значит, мне срок придет! И совершенно не нужно этот срок искусственно оттягивать!
- Ну-ну…
- У нас вино кончилось! - воскликнула вдруг Елена, которой надоел дурацкий разговор между Иисусом и Родионом. - Кто пойдет?
- Надо Ильина попросить купить по дороге, - высказал идею Дурилов.
- Кирилл, сходи за вином! - потребовал внезапно Чужестранцев. - Илья приедет нескоро, мы не можем ждать.
- Я не пойду, - тихо, но очень твердо ответствовал наш герой.
- Почему? У тебя нет денег? Я дам тебе...
- Я не пойду! - повторил Кирилл, уже почти крича.
- Почему, объясни мне...
- Я НЕ ПОЙДУ! - орал Кирилл как обезумевший, глаза его лезли из орбит, а курчавые жесткие волосенки на голове встали дыбом. Гнев парализовал его мозги, он в исступлении повторял «Я НЕ ПОЙДУ, Я НЕ ПОЙДУ!!!», понимая внутри, что нужно уже переключиться на что-то другое.
- Неужели это так трудно для тебя? - допытывался Родион, сохраняя ехидное спокойствие и с наслаждением наблюдая за состоянием Кирилла.
- Если ты думаешь, что можешь повелевать людьми, это не значит, что ты можешь повелевать мной! - выдал, наконец, наш несчастный герой и сразу же сообразил, что сказал сущую глупость.
- Так ты что же, не человек? - вкрадчиво спросил Чужестранцев, и все, включая Лену, засмеялись.
Кириллу хотелось провалиться сквозь землю, настолько он был раздавлен и распят. Он сидел на стуле, слегка раскачиваясь, пораженный окончательно. По его спине тек пот, руки его тряслись. Он ненавидел Родиона, но еще больше он ненавидел Лену. Он ненавидел ее за Графа Потерянного Очка, за нелепое ошибочное признание, сделанное им Юле, за длинное восторженное письмо из Москвы, за безразличие к его любви, за Князя Подмышкина, за Родиона, за постоянное ощущение себя ничтожеством. Разум подсказывал ему, что нужно оскорбить в ответ Чужестранцева, задеть его за живое, но Кирилл физически не мог раскрыть рта - он лишь втягивал ноздрями воздух, вскидывал голову и замирал, как бы теряя дар речи.
- Тогда я пойду сам! - произнес неожиданно Чужестранцев. - Ваня, пойдешь со мной?
- Пошли сходим, - согласился Дурилов.
Как только Дурилов и Родион покинули квартиру, наш герой вышел из оцепенения и захотел было высказать Лене все, что думает о ней и о ее курносом друге, но внезапно обнаружил, что, кроме него, в комнате Boris`a the Warmest никого нет.
«Надо же… Я совсем не заметил, как Елена и Исус вышли», - с удивлением подумал он и направился во вторую комнату.
Увиденное там окончательно уничтожило нашего героя: Лена и Иисус целовались. Кирилл плохо помнит, сколько времени он наблюдал отвратительную сцену и как все происходило далее, – он помнит лишь, как из его груди вырвался вопль:
- Ты же лесбиянка!
- Я би, - был ее ответ.
- Би-би, блядь! – прорычал Кирилл и бежал прочь.
Глава 8
Очутившись на улице, Кирилл первым делом побежал к метро, желая как можно скорее вернуться домой, чтобы запереться в своей комнате и не думать ни о чем. Странная уверенность в победе покинула его и вспоминалась теперь скорее как хмельной сон. Он шел так быстро, что не чувствовал своих ног. С неба падал гадкий снежок, образуя на земле грязное серо-коричневое месиво.
«И почему все считают, что в Питере зимой страшные морозы? – подумалось нашему герою. – Ведь у нас почти всегда нулевая температура и жижа…»
Кирилл расстегнул куртку, подставляя грудь встречному ветру, точно веря, что ветер выдует из его души боль и унижение.
«Зачем я в это ввязался? – в который раз вопрошал себя он. – Как теперь жить? Могу ли я теперь хоть сколько-то себя уважать? Впрочем, уважал ли я себя раньше, до того, как полюбил Лену?.. Нет, не уважал, но вот жилось мне однозначно гораздо легче. Да, были проблемы, куча проблем, но жизнь не казалась настолько беспросветной. Лена, Лена… Тьфу! Кто угодно, но почему этот дрищ с манией величия? Он же не может тебе нравиться! Он же отвратителен… Такие люди, считающие, что единственно они знают, что трава зеленая, раздражают всех по факту. Зачем, Лена? Из интереса? По пьяни? А ведь она постеснялась потакать его приставаниям при Родионе! Конечно, она же уважает чувства Родиона к ней! Совсем другое дело я! Я же не звезда, а парень из свиты. На меня можно и наплевать, когда гормоны играют, а алкоголь притупил мозг. А Чужестранцев! Ах, как бы мне хотелось врезать ему по роже! Самодовольный выскочка, вечно умничающий и непонятно на что рассчитывающий с Леной… «Переустанови винду, сходи за вином, тебе что, трудно?!» Нашел мальчика на побегушках! А от Дурилова он не стал требовать переустановки винды и похода в магазин, потому что Дурилов – его личный шут, а шута нельзя обижать… То ли дело Кирилл Графинов, невзрачный паренек из свиты его королевы! Им можно и покомандовать, его можно и оскорбить, что уж там... Ну, психанет он, перестанет с ними общаться, ну и что! Никто от этого не обеднеет! Ах, как противно! Как противно ощущать себя пустым множеством!.. Домой, скорее домой, в комнату, под одеяло…»
Но когда Кирилл, совершенно протрезвевший, подходил к метро, он внезапно осознал, что дома лишь окончательно сойдет с ума. Ему требовалось с кем-то поговорить: с кем-то, кто выслушает его и не посмеется, а главное, с кем-то, кто не передаст потом все его слова Лене. Юля не годилась на эту роль: будучи сама безответно влюбленной в Лену, она непременно обрадовалась бы очередному поражению Кирилла, во всяком случае, ему так подумалось. К тому же, Юля не могла гарантировать, что не расскажет всего Тепляковой. Кандидатуру Санька Кирилл исключал: он боялся уронить свой авторитет в глазах Огурцова.
- Дядя Миша! – закричал вдруг Кирилл вслух, напугав проходящую мимо даму в летах. – Точно, дядя Миша! Он посоветовал мне ввязаться в эту авантюру, пускай же теперь вытягивает меня из дерьма!
С такими словами он пустился на Моховую.
По дороге им овладела радость нового открытия: он был безумно счастлив необычному решению всей проблемы. Почему-то он был уверен, что найдет сегодня дядю Мишу в трактире «Папа Гера» и непременно получит эффективный рецепт дальнейших действий. Он даже обнаружил, что бежит припрыгивая.
Наконец он добрался до «Папы Геры». У самого входа в заведение Кирилл сообразил, что дяди Миши внутри может и не оказаться… Более того, если даже фортуна и соизволила бы не оставить нашего героя (что маловероятно), он рисковал быть не признанным дядей Мишей. Но пути обратно уже не было – Кирилл отворил дверь, доверившись счастливому случаю.
Трактир пустовал: лишь за дальним столиком сидела компания из троих человек.
- Добрый вечер! – поприветствовал Кирилла бармен, но Кирилл его приветствие проигнорировал.
В «Дяде Гере» звучал шансон, было очень душно и накурено: вытяжка не справлялась даже со столь мизерным количеством посетителей. У Кирилла снова ужасно разболелась и вскружилась голова: дали о себе знать принятое у Лены вино и не прошедшая еще вполне болезнь. Но, не обращая внимания на недомогание, он подошел к дальнему столу.
- Тебе чего надо, парень? – охрипшим голосом спросил его мужчина средних лет алкоголической наружности (оба его товарища выглядели примерно так же).
Кириллу сделалось не по себе от нехорошего предчувствия и брезгливости.
- Где… Где… Я хочу знать, где дядя Миша, - выдавил из себя он, окончательно растеряв всю уверенность в эффективности выдуманного им нового решения.
- Какого дядю Мишу, токаря что ли?
- Да, да, да! – возопил Кирилл, обрадовавшись удаче. – Шестого разряда!
- Так он поссать пошел, сейчас вернется! Да вон же он!
Кирилл обернулся и действительно увидел того самого дядю Мишу. Радости его не было предела.
- Дядя Миша! – закричал Кирилл.
- Ты кто, нахуй блядь? – недовольно произнес дядя Миша очень пьяным голосом.
- Я Кирилл Графинов!
- И что, нахуй блядь?
- Вы не помните? Мы с вами выпивали, когда вы аванс получили! Вы про менеджеров мне рассказывали и про деверя своего Игната?.. Вы еще…
- А ты что, парень против деверя моего Игната имеешь? – спросил дядя Миша с агрессией.
- Да я, собственно, ничего, - стушевался Кирилл. – Просто вы говорили, что вы не любите менеджеров узкобрю…
- Я спрашиваю тебя, нахуй блядь, что ты имеешь против моего деверя? – грозно повторил дядя Миша и многозначительно шагнул на Кирилла.
- Да ничего же! – взмолился наш герой. – Я просто…
- А ты не просто, нахуй блядь! Ты, парень, по-моему, не догоняешь! Игнат мой родственник, а я не потерплю, чтобы кто-либо моих родственников поносил! Пшел вон!
- Послушайте, я совсем не хотел оскорблять ваших родственных чувств…
- Но оскорбил, нахуй блядь! Ты думаешь, парень, раз очки нацепил, то самый умный теперь?! Вы, молодежь, совсем нюх потеряли! Приходят, позволяют себе бог весть что! А ну пшел вон!..
- Но подождите! – воскликнул Кирилл, но тут же получил по лицу…
Удар пришелся в челюсть. Недолго думая, Кирилл ударил дядю Мишу в ответ (успев не без удовлетворения заметить, что попал аккурат в нос), но к этому моменту приятели последнего уже повскакивали со стульев и всей компанией буквально вышвырнули Кирилла на улицу.
Встав с земли, Кирилл изошелся истерическим нервным смехом.
«Пиздец!» - изрек он вслух, когда пришел в себя.
Мокрый снег усилился. Ощущая противный озноб, Кирилл побрел к метро.
«Я буду победителем», - злобно шептал Кирилл по дороге домой.
Когда Кирилл пришел домой, было около 7 вечера. Родители сидели на кухне и о чем-то громко и как всегда возмущенно разговаривали. Ему хотелось проникнуть в свою комнату, минуя их, но его мучила такая невыносимая жажда, что он решился идти на кухню.
- Привет, - мрачно поздоровался он, наливая воду в стакан.
- Явился не запылился! – ответила ему мать.
- А что у тебя с губой? – спросил вдруг отец.
Кирилл провел рукой по нижней губе и нащупал небольшую ссадину на месте герпеса. Он усмехнулся тому, насколько удачно пришелся удар.
- Это простуда, - сказал он отцу.
- А что ты ее расковырял? – закричала мать с набитым ртом. – Дурак что ли?
- Я не дурак – я ИРОД рода человечьего. (Кирилл вспомнил Ирода из известной экранизации рок-оперы «Иисус Христос Суперзвезда» и едва сдержал смех).
- Ты как с матерью разговариваешь! – рассвирепел отец. Кусочки еще не проглоченной пищи фонтаном полетели вперед (даже Кирилл это увидел).
- Я ей подсказываю, - со снисходительным спокойствием пояснил Кирилл.
- Заткнись!
- А вот и не заткнусь! - дерзил Кирилл.
- У тебя с головой все в порядке?! Ты вообще страх потерял?! – горячился отец.
- Скажи, папа, а ты сейчас испытываешь более гнев неповиновения или более раздражение?
- Я тебе сказал, заткнись, трутень обнаглевший!
- Папа, а ты понимаешь, что это иррациональные эмоции? Хочешь поговорить об этом?
- Тебе что отец говорит, ирод! Закрой свой рот поганый! – завопила мать.
- Вот теперь все встало на свои места, я ирод.
Некоторое время родители презрительно жевали, тошнотворно чавкая. Кирилл намеренно не уходил: он желал посмотреть, насколько хватит их молчания. Хватило его, как он и ожидал, ненадолго.
- Мы сейчас уйдем в гости, - сказала мать, - вернемся поздно.
- А зачем перед гостями есть-то?! – пробурчал сын.
- Как зачем! Я же по новому рецепту приготовила суп … крем-суп!
Мать вся сияла от гордости.
- Попробуй! Вкуснятина!
Кирилла передернуло. Он подошел к плите и приподнял крышку кастрюли. В кастрюле дымилась густая жижа неопределенного цвета с ужасающим запахом.
- Что это? – подавляя рвотные позывы, спросил наш герой.
- Крем-суп! Заморский! Пальчики оближешь! – восхваляла себя саму мать.
- Зинаида рецепт посоветовала, - пояснил отец.
Желчная улыбка исказила лицо Кирилла.
- Мама, а ты суп с помощью блендера готовила? – вкрадчиво спросил он.
- А как же!
Злой, пугающий смех вырвался из его груди. Он медленно пошел в свою комнату, уже представляя себе с превеликим удовольствием, как разобьет злосчастный измельчитель продуктов сразу же после ухода родителей.
Глава 9
Тем не менее, когда родители ушли и наш герой оказался на кухне один на один с опротивевшим ему предметом техники, он, как это часто бывает с решившимися на что-то странное людьми, вдруг засомневался в правильности принятого им решения. В его голове проигрывался скандал, который мать непременно устроит, обнаружив поломку ненаглядного блендера, а в его ушах уже звучал гневный голос отца, обзывающий сына трутнем и вредителем.
«Мои отношения с родителями и так далеки от прекрасных, - говорил себе Кирилл. – Зачем я буду усугублять ситуацию? Я и так уж в говне по самые глаза, куда дальше!»
Но потом злой смех вырывался из его груди. Гаденький червячок, крепко обосновавшийся в его душе, шептал ему: «Сломай, сломай блендер!» И, представляя себя этаким книжным вечно метущимся персонажем, в ужасе содеянного стоящим над испорченным блендером, Кирилл ощущал прилив сладостной боли собственной непохожести. Он твердо знал, что червячок, поселившийся в его душе неделю назад, после того как Кирилл стал свидетелем сцены между Еленой и Марией, есть зло, опасное и непредсказуемое. Вместе с тем, наш герой был вполне убежден в том, что именно червячок сделает его победителем, если, конечно, Кирилл не выйдет из игры, напугавшись. И почему-то победа над Леной и всей ее свитой подразумевала предварительную победу над родителями. Кирилл понимал, что запутался в стыдливом вранье себе самому, и не мог определиться, что же страшнее: остановиться или действовать.
«Сломаю, сломаю… Что мне это стоит!» - шептал он и возносил руки над блендером, но в последний момент руки предательски опускались.
Так продолжалось достаточно долго, и герой наш подумал было прекратить, наконец, весь этот цирк (противная червячку часть сознания Кирилла окрестила происходящее нелепым цирком), но тут в памяти Кирилла всплыл давешний разговор с Огурцовым. Ему вспомнилось приятное ощущение уверенности в себе, возникшее после беседы с Саньком.
«У меня, кстати, левая левитирующая», - произнес Кирилл, изображая голос и манеры Санька, и громко расхохотался.
Вспомнился ему и эпизод с Корсаковой. Он словно вновь услышал этот одобрительный гул, пролетевший по аудитории после его смелых слов в адрес гиперактивной старушки.
Через несколько мгновений руки Кирилла, словно обладая изолированным разумом, сами схватили блендер и с размаху кинули его на кафельный пол. Кирилл сначала точно выпал из реальности и замер в какой-то незаконченной позе, еще не веря в содеянное, а потом, очнувшись, присел на корточки, дабы разглядеть результаты своей нездоровой затеи. Труды его были не напрасны: пластиковый корпус несчастного блендера треснул, маленькие элементы отвалились от него, металлический винт погнулся – блендер теперь не годился для работы.
Кирилл собрал все кусочки измельчителя с пола и аккуратно разложил их на кухонном столе, чтобы мать могла лицезреть сыновье презрение к ее жизненным принципам.
После он несколько часов лежал на диване, тупо уставившись в потолок. Он был опустошен и слаб, но спать не получалось. Иногда он забывался на считанные минуты – и тогда ему казалось, что он слышит музыку Эрика Сати, которая внезапно переходила в Ленину песню про войну в Крыму, но вскоре музыка пугающе резко замолкала и он снова находил себя в пустоте своей маленькой квадратной комнатенки.
Затем вернулись родители. Отец был нетрезв и много шумел, мать же вела себя так, как полагается вести себя простой русской бабе в случае, если мужик нажрался: бранилась.
- А ну снимай куртку, козлина! – доносилось из коридора. - Я кому сказала, куртку снимай!
- А я игра-а-а-а-а-ю эту ро-о-о-ль, как две сестры, любовь и боль, - орал отец.
- Замолчи! Соседей всех перебудишь!
- Живут во мне необъясни-и-и-и-и-и-мо!
- Ботинки снимай, гад!
- Тебе и не-е-е-е-е-бо по плечу… ик!.. А я свобо-о-о-о-ды не хочу!
- Во дурак-то! – восклицала мать. – У всех нормальные мужики – мой нажрался как свинота! Чаю попей хоть, чтобы мозг прочистился! Тьфу, скотина какая!
«Сейчас заметит», - подумал Кирилл, и его внутренности слегка напряглись от неприятного ожидания.
И действительно, минут через пять с кухни раздался материн вопль:
- Кирилл! А ну, иди сюда, ирод поганый!
Кирилл не вставал с дивана.
- Нет, ну надо ж… Вот яблоко от яблоньки… Отец нажрался, сын – кретин. Во семейка-то! – причитала на кухне мать. – Нет, ну бывают руки у людей из задницы, но не настолько же! А ну иди сюда, я сказала!
- А… ик!.. А что он натворил? – заплетающимся языком спросил отец.
- Что, что! Блендер Зинаидин сломал!
Отец пьяно рассмеялся.
- Ну и хорошо! – сказал он. – А то у меня от этого вашего крем-супа… ик!.. изжога! Мне лучше простой борщ…
- Заткнись! – свирепо оборвала его мать. – Тебя, пьяная овца, не спросили! И отец мудак, и сын мудак!
- Кири-и-и-и-и-лл! – орала она. – Иди сюда немедленно!
Кирилл встал с дивана, но сразу на кухню не пошел. Он лихорадочно соображал, как лучше свести на нет раздражающий гнев матери: уж больно пронзительно она вопила. Впрочем, решение быстро пришло в его воспаленную, покрытую жесткими волосиками голову: он придумал картинно швырнуть на стол деньги. Такой шаг выглядел эффектно и полностью снимал с него ответственность за нанесение ущерба семейному благосостоянию, в чем его обязательно и небезосновательно обвинил бы на следующий день протрезвевший отец. Кирилл достал с полочки полторы тысячи рублей и стремительно влетел на кухню.
- Ты что с моим блендером сделал, ирод ты рода человечьего?!! – закричала мать. Ее телеса колыхались от негодования.
- Уронил, - пожал плечами Кирилл.
- Урони-и-и-и-л… - передразнил его отец. – А руки – крюки? Ик!..
Кирилл злобно бросил на стол деньги и, пытаясь придать своему голосу побольше металла, произнес:
- Вот! Купи себе новый блендер!
Сцена удалась: мать сразу стушевалась, замямлила. Отец снова что-то запел, безобразно фальшивя, перевирая текст и периодически рыгая в середине слова. Кирилл ретировался в свою комнату.
Той ночью наш герой видел атипичный сон.
Кирилл очутился вдруг на арене цирка, причем в одних трусах. Ему было противно, неловко и холодно. Зрители вопили в предвкушении действа и зловеще аплодировали Кириллу, чтобы тот поторопился начать представление. Он не очень понимал, что ему нужно делать, но зато твердо знал, что не выживет, если не порадует публику сполна.
- Давай! Покажи нам шоу! Мы хотим перформанс! – орали зрители со всех сторон.
- Я не могу! Пощадите! – взмолился он в последней надежде – и сотни гнилых томатов и тухлых яиц полетели в него.
Тогда Кирилл осознал, что обязан выдать что-либо, хотя бы отдаленно напоминающее перформанс, чтобы выиграть несколько минут, и почему-то решил петь. Кирилл никогда не пел на сцене и даже не представлял себе, как это делается, но сейчас времени на раздумья и сомненья не оставалось. Он открыл рот – и слова сами полились из его уст. Он удивлялся стройности текста и точности вокальной интонации. Поначалу он боялся, что вот-вот его фантазия иссякнет и он запнется, однако, к счастью, все прошло благополучно. Голос его звучал нервозно и громко. Песня получилась странной и слегка наркоманской.
Поднимите мне руки,
Обезвредьте мне тело!
Мне мерещатся звуки,
Я страдаю за дело.
Мне Зигмунд Фрейд шептал по ночам,
Зигмунд Фрейд шептал по ночам,
Зигмунд Фрейд шептал: «ПОРА КОНЧАТЬ!»
Я на красной границе,
Я под порванным флагом.
Я - убитая птица,
Я всеобщее благо!
Мне Зигмунд Фрейд шептал по ночам,
Зигмунд Фрейд шептал по ночам,
Зигмунд Фрейд шептал: «ПОРА КОНЧАТЬ!»
Зигмунд Фрейд нюхнул кокаина
И вдруг изнасиловал письменный стол!
Но стол не познал никакого мортидо,
А просто встал и просто пошел.
ПОРА КОНЧАТЬ!
Пора кончать!
Пора кончать!
ПОРА КОНЧАТЬ!
Когда он допел, зрители подхватили его песню.
- Пора конча-а-а-а-а-ть!!! – слышалось со всех сторон, и голоса зрителей были какими-то неестественными, словно пели не люди.
Кириллу сделалось жутко. Он хотел бежать, но понимал, что бежать ему некуда. Сердце его билось все чаще.¬¬
Затем кто-то швырнул на арену Лену. Теплякова даже не вскрикнула от удара о землю – она лишь вся дрожала, правильно понимая свою учесть. Кириллу было крайне стыдно перед ней, он хотел просить у нее прощения, но понимал, что его «прости» прозвучит как самое отвратительное издевательство. И Кирилл, и Лена отлично знали, что оба они были жертвами толпы… Но они также оба знали, что Лена должна была стать еще и жертвой Кирилла. А Кирилл должен был стать палачом.
- Пора конча-а-а-а-а-ть!!! – требовала толпа.
Бедняга Кирилл пытался закрыть глаза и заткнуть уши руками, но отвратительные вопли все равно не прекращались. Он хотел кричать от безысходности, но из его груди вырывался лишь жалкий сип. Потом толпа стала надвигаться на Кирилла с Леной. И по мере того, как живое кольцо становилось все меньше, а голоса зрителей звучали все ближе, Кириллу делалось все страшней. Внезапно он понял, что у него осталось всего несколько секунд, чтобы удовлетворить требования толпы. Как только он это понял, в его руке появился нож.
- Пора конча-а-а-а-а-ть!!! – орали безумные зрители своими нечеловеческими голосами и наступали на Кирилла.
Кирилл мог уже разглядеть, что толпа состояла сплошь из мерзких карликов с бороденками цвета постоявшей ослиной мочи. Карлики визжали, сверкая влажными коричневыми зубами и обдавая нашего героя затхлым запахом своих грязных ртов.
- Пора конча-а-а-а-ть!!! – все с большим упорством требовали они.
Когда диаметр кольца сделался критическим, Кирилл вонзил нож Елене в сердце… и проснулся.
По спине его тек противный холодный пот. Он задыхался от ужаса. В то же время он ощущал сильнейшее половое возбуждение, и стоило ему лишь дотронуться до своего члена, как он немедленно кончил.
«Что со мной?» - дрожа всем телом, прошептал он и почувствовал нестерпимую тошноту.
Он едва успел добежать до унитаза, чтобы не заблевать по дороге коридор.
ЧАСТЬ IV
*
Перед тем как перейти к описанию финальной сцены нашего романа, действие которой развернулось в новогоднюю ночь, считаем необходимым поведать читателю в насколько это возможно сжатой форме о некоторых событиях, предшествовавших сему безобразию.
Итак, начнем… Буквально на следующий день после описанных выше приключений Кирилл, явившись утром в университет, нашел свою фамилию в позорном списке не допущенных до сессии студентов. Надо сказать, что эта новость, столь злорадно повторяемая впоследствии старостой Юриком, ни капли не огорчила нашего героя: ему было все равно. Ему многое теперь было безразлично: он впал в состояние, которое условно можно обозвать непроизвольной самоизоляцией от себя и от окружающего мира, и смотрел на все как бы со стороны. Такое состояние было знакомо ему и ранее, но с того дня и вплоть до самого Нового года оно как будто полностью заместило норму.
Через пару дней праздновали день рождения Елены. Кирилла пригласили, и он не стал отказываться. Даже Юля Князько решила посетить подругу в этот праздник, хоть такое решение и далось ей нелегко. «Лена скоро уйдет из Герцена, и мы с ней больше не увидимся. Пускай это будет наша последняя совместная вечеринка», - сказала Юля.
Кирилл поначалу затруднялся с выбором подарка, но уже в самый день события наткнулся случайно в книжном магазине на подарочное издание «Идиота». Понимая, что лучшего подарка и выдумать нельзя, Кирилл немедленно купил книгу (благо деньги были: бабушка прислала сильно больше, чем ожидалось). Лена приняла подарок с восторгом, а Чужестранцев, превративший квартиру Тепляковой по случаю праздника в безвкусный цветник, с важным видом произнес: «Молодец, Кирилл». Кирилл прочитал на лице Родиона зависть.
Если бы не состояние отстранение от себя и всего вокруг, Кирилл бы мог натворить гораздо больше глупостей, чем натворил в итоге. Так, например, Кирилл вполне спокойно перенес попытку Чужестранцева отправить его за добавкой вина в разгар веселья.
В тот вечер Кирилл впервые попробовал марихуану, но не ощутил никакого явного эффекта, кроме жжения в горле. Перед курением марихуаны Юля, желая, видимо, сделать Кириллу приятное, подошла тихонько к Лене и прошептала ей на ухо (в комнате в тот момент были только Лена, Юля и Кирилл):
- А Кирилл-то подрался в кабаке с четырьмя мужиками!
(Пару дней назад Князько спросила у Кирилла о природе ссадины на его нижней губе. Тот сухо рассказал об инциденте в «Папе Гере»).
- Да ладно! – громко и недоверчиво отвечала Теплякова.
- Нет, правда! У него вон ссадина на нижней губе!
- Это вообще-то герпес, и он вообще-то у него с неделю уже! – отмахнулась Елена.
Кирилл не психанул, а лишь зло рассмеялся про себя.
- Пойдемте лучше траву курить! – предложил он, чтобы сменить тему разговора.
Домой Кирилл вернулся удивительно спокойным.
Через несколько дней Теплякова устроила скандал на лекции по педагогике. Поводом для скандала послужила реплика недалекой девицы Маши Кураевой на тему того, что «все равно никто из нас в школу работать не пойдет».
- Если ты не будешь работать по специальности и если сам факт работы по этой специальности вызывает у тебя идиотский смех, тогда собирай свое говно и вали отсюда! - заорала Лена, вскочив с места.
- Теплякова, сядьте! - испуганно потребовала преподавательница.
- Я не сяду, пока она и ей подобные не уйдут! - не унималась Лена. - Меня оскорбляет их присутствие. И я знаю, что моих друзей оно тоже оскорбляет. Педагог - самая благородная профессия на свете, ей должны обучаться только талантливые, увлеченные люди, а не туповатые пергидрольные блондинки из провинции, вовремя урвавшие целевое направление!
- Лена, следи за языком! - с мерзеньким южным акцентом протянула Кураева.
- Заткнись! - оборвала ее Лена. - Здесь есть еще такие, как она?
- Теплякова, выйдите вон! - грозно сказала преподавательница.
- А-ха-ха-ха! Я-то уйду, только ситуации это не исправит. Повысьте уже сложность вступительных испытаний, отмените эти дурацкие целевые направления для всяких дебилов! Педагогический вуз не должен быть прибежищем бездарностей, которых никуда больше не взяли! Неужели вам, преподавателям, самим не противно?! А представьте, что она не сумеет выйти замуж вовремя и… пойдет-таки работать в школу! Господи, эти курицы без мозгов будут учить наших детей и ваших внуков! Вам не становится дурно, когда вы думаете об этом? Ах, бесполезно!
С такими словами Лена выбежала из аудитории.
Когда пара закончилась, Кирилл нашел Лену в коридоре, беседующей с Корсаковой.
- Зачем вы это сделали, Теплякова? - спрашивала старушка. - Вы одна из лучших студенток!
- Я не могу больше здесь учиться, Ольга Владимировна. Это не мое. Я изначально хотела заниматься именно музыкой, а потом со мною произошло временное помешательство... Теперь же мне стыдно за то, что я сунулась сюда, всерьез не собираясь становиться учителем математики. Это благородный вуз. Здесь не должно быть случайных лиц. Лучше бы я пошла на какой-нибудь менеджмент, это хотя бы не налагает никакой внутренней ответственности… Но мне не хотелось быть менеджером, это унижало мою творческую сущность... Теперь мне кажется, что я – грязная предательница. Мне так противно от себя самой! Простите…
- Лена, о чем вы говорите?! - всплеснула руками Корсакова. - За что вы просите прощения? Вы были отличной студенткой. Мне очень больно, что теперь вы ей не являетесь... Может, все же пойдем в деканат и заберем заявление, пока не поздно?
- Нет, Ольга Владимировна, я все решила... и не сегодня.
- Но почему бы вам не закончить хотя бы этот учебный год? Все равно же нужно что-то делать до лета? Вы ж не переведетесь на музыкальную специальность посреди учебного года - вам все равно придется поступать вместе со всеми.
- Я думала об этом, Ольга Владимировна, но здесь я чувствую себя предательницей... Я так с ума сойду. Лучше я пока поработаю...
- Лена, Лена... Как же жаль!
- Простите, Ольга Владимировна…
«Написала заявление об отчислении», - догадался Кирилл.
Вечером очень много пили.
Далее следовали унылые однообразные предновогодние дни. Ленина свита готовилась к сессии, а сама Лена устроилась работать в небольшую кондитерскую рядом с Площадью Восстания. Кирилл как-то раз зашел в это заведение, но цены не порадовали его.
Наступление 2005-го решили отмечать у Тепляковой, как, впрочем, и стоило ожидать. Ленин отец очень удачно сразу после гастрольного тура уехал в Финляндию со своими друзьями, чтобы развлечься на всю катушку и заодно отметить Новый год. Кстати говоря, Boris the Warmest был несказанно рад услышать, что его дочь забирает документы с матфака. Такой поворот событий предсказал ему психолог еще в 2003 году («Она, скорее всего, еще вернется в музыку, но сейчас предоставьте ей полную свободу выбора и не задавайте лишних вопросов»), но Тепляков все равно боялся, что дочь не одумается. Теперь же его сомнения были развеяны.
Тридцатого декабря Кириллу позвонил Санек и предложил попить пивка. Отправились в «Афишу» (идея пойти именно в «Афишу», несомненно, принадлежала Кириллу). Санек, как водится, долго и нудно рассказывал о своих успехах в самогипнозе, о том, что Зульфия добилась уже гораздо большего, но что Огурцов не теряет надежды и скоро его ожидает успех – стальная балка. При этом он как обычно нервически дергался, сверкая безумными глазами, хватал Кирилла за руки и орошал окружающее пространство кислотной слюной. Кирилл никак не реагировал на пылкие речи некогда друга, но слишком часто кричал официантке:
- Еще пива и рюмку водки!
Что-то подсказывало ему, что сегодня, за день до отвратительнейшего праздника, ему необходимо пережить состояние алкогольного транса, точно что-то новое могло открыться ему.
Наконец он добился своего, то есть чудовищно нажрался. В этот-то самый момент и произошел с ним инцидент, который явился некоей последней каплей, если уместно так выразиться. (Впрочем, было ли это последней каплей или же судьба Кирилла предрешилась еще до сего случая, решать читателю).
Кириллу показалось, что мозги его стали ватными, в висках застучало, в ушах зазвенело. Чувствуя полнейшую неспособность хоть как-то контролировать свои телодвижения, он опустил тупо голову и уставился на раскачивающийся стол.
- Кирилл, Кирилл! - доносился откуда-то голос Санька, и Кирилл не понимал, на самом ли деле Огурцов зовет его, или же все происходящее – пьяная галлюцинация.
Тем не менее, собрав все свои последние силы в кулак, наш герой попытался приподнять голову. Все вокруг тут же зашаталось, какие-то мутные пятна поплыли перед и без того слепыми глазами. Кирилл открыл рот, чтобы что-то произнести, но понял, что язык его совсем не слушается.
- Кирилл, Кирилл! - продолжать кричать Санек.
Вдруг наш герой отчетливо увидел, как... Человек-тень сошел со стены! Что интересно, зрение его как будто исправилось: изображение стало четким, цвета – сочными, ему вовсе не приходилось щуриться. Он даже мог бы поклясться, что его зрение тогда было больше единицы.
- Что это? - прошептал он, обнаруживая, что вновь обретает контроль над своей речью.
- Над речью обрел - над головой потерял, - усмехнулся старик. – Да, все верно. Я читаю твои мысли, Кирилл Андреевич Графинов.
- Ты кто?!!
- Я-то? Хе-хе! Зигмунд Фрейд, ёбтыть!
- Я серьезно!
- Ты знаешь, кто я, запутавшийся пьяный мечтатель, хи-хи… Я - Человек-тень…
- И… что же?..
- Ничего. У меня для тебя всего одно слово, незрячий drug.
- Какое? - спросил Кирилл в ужасе.
- СМЕРТЬ! - ответил Человек-тень.
- Что?!!
- Да ты сам давно знаешь, что, Лев Николаевич Чичиков! Она самая – смертушка!
- ЧТО?!!
- Хи-хи… Пора конча-а-а-а-а-ть! Так понятнее, гламурный ирод? Ах, подожди! Я знаю, какая мысль волнует тебя, любитель гимнопедий! Ты боишься большой серой дворняги? Так? Ее не будет, батенька, не волнуйся!
- О чем вы?..
- Удачи тебе, Граф Потерянной Подмышки! – сказал Человек-тень и испарился.
Кириллу сделалось дико страшно. Он дрожал так сильно, что табурет грохотал о пол.
«Я сошел с ума, - пронеслось в его хмельной голове. - У меня белая горячка! СМЕРТЬ, СМЕРТЬ, СМЕРТЬ! Я убийца! Я сошел с ума!»
- Кирилл! - очередной вопль Санька заставил нашего героя очнуться.
- Санек, это пиздец! - прохрипел Кирилл, пронзая Огурцова увлажненными лихорадочными глазами.
- Конечно, пиздец! Так нажраться! Собирайся, я вызвал такси, сейчас тебя домой отправлю.
- Санек, что это было?
- Ничего не было... Простонал невнятно, опрокинул кружку и улетел...
- Куда улетел?
- Куда, куда! В космос, очевидно. Отрубился, по простому говоря.
- Санек, а я что-нибудь говорил?
- Да какое говорил! Только «э-э-э-э», «мэ-э-э-э» - и то недолго.
- Пиздец! – резюмировал Кирилл.
*
Новый год – 2005
Проснувшись 31 декабря с тяжелой головой и невыносимым желанием испить водицы, Кирилл заметил, что спасительное ощущение отстраненности от себя и от окружающего мира покинуло его: все вокруг было до боли настоящим, а сам он находился здесь и сейчас и являлся для себя главным действующим лицом общей картины. Не сказать, чтобы утреннее открытие его обрадовало: самоизоляция могла бы очень помочь ему предстоящей ночью. Однако некоторая радость произошедшему изменению все же имела место быть: Кирилл догадывался, что состояние отстраненности – неправильно, и бессознательно желал скорее выйти из него, чтобы снова сполна вкусить боли и наслаждения.
Внезапно в комнату ввалилась мать.
- Что за позорище! - верещала она. - Вчера на такси привезли «подарочек»! Отец хотел с лестницы спустить, да я не дала: что же взять с идиота, говорю. Фу, как воняет у тебя в комнате! А ну вставай, иди завтракать!
Когда Кирилл поднялся с постели, он обнаружил, что родители уже успели изуродовать всю квартиру безвкусными блестящими гирляндами и раздражающе мигающими фонариками. На кухне и вовсе стояла небольшая елка, украшенная старыми пластмассовыми шарами. Даже несмотря на очень плохое зрение, не позволявшее вполне улавливать цвета, наш герой понимал, что такие страшные выцветшие игрушки вешать на елку просто неприлично.
«Хорошо хоть до моей коморки не добрались», - мрачно подумал Кирилл за завтраком.
Весь оставшийся день он провел за запертой дверью в своей комнате, слушая по кругу гносиенну №3.
«Очередной год минул, - тихо говорил он сам себе, - а я не стал лучше. Я стал только хуже. Зачем я собираюсь сегодня сделать это? Нужно ли мне это? Я прекрасно знаю, что единственный верный ответ здесь «нет», но я все равно иду... Из-за ужасного желания остаться победителем... До чего я дошел! Какой кошмар!»
Временами его колотил озноб, он залезал под одеяло и со всей силы смыкал веки, надеясь, открыв глаза, найти себя совсем в другом месте. Он не придумал, в каком конкретно месте желал бы оказаться, но он четко знал, что не в этом городе, не в этой стране, подальше от этих людей. Потом ему становилось нечем дышать, он вскакивал с кровати, сбрасывая одеяло на пол, распахивал окно и закуривал.
«Я сегодня сломаю себе жизнь, - шептал он. - А ведь я мог и пройти мимо всего этого дерьма! Нужно было только не ввязываться, но я ввязался и потонул. Теперь же пути обратно нет... Я должен стать победителем. Если я выйду из игры, я сам никогда не смогу воспринимать себя серьезно. А это хуже всего, даже хуже, чем то, что я собираюсь сделать».
Он вспомнил вчерашний «разговор» с Человеком-тенью, и мурашки побежали по его спине.
«До чего же я дошел!.. Неужели это любовь к Лене довела меня до такого кошмара? Или же это – единственный логичный мой итог? Да и какая теперь уже разница!»
Он нервно кидал окурок вниз и снова прятался под одеяло, тщетно пытаясь согреться.
С улицы то и дело доносились нетрезвые вопли: люди в основной своей массе были уже порядочно пьяненькими и пребывали в нездоровой эйфории, ошибочно принимаемой ими за предпраздничное настроение. В мозгах Кирилла всплыли весьма актуальные строки:
Странные праздники.
Меня знобит от этого веселья…
«Это ж надо было найти настолько точные слова! - восхищался он про себя, и глаза его лихорадочно блестели под толстыми стеклами очков. - Почему же никто не понимает? Какая же бесконечная всепоглощающая тоска таится в новогодних игрушках! А-ха-ха-ха! Особенно в тех, которые у нас на кухне… Как же глупы люди! Они называют одиночество и хандру волшебством, истерику – весельем, безвкусицу – красотой, а обжорство – отдыхом. Несчастные, убогие, зашоренные люди с недоразвитыми умами и переполненными желудками! Я ненавижу их! Я знаю, что плохо ненавидеть людей за их слабости и плохо ставить себя выше других, но я не могу, физически не могу любить их: горластых вульгарных баб и тупых вонючих мужиков, их жирных избалованных детей... Меня тошнит от их вездесущей бестактности, от их путеводного чревоугодия и их безнадежной непробиваемости! Господи! Почему, зная все это, я не способен ни на что и вынужден сегодня идти на такие меры! Какой кошмар! Но как же точно Самойловы написали: «За окном собаки лают, за окном кого-то убива...»
Он горько рассмеялся и на пару часов забылся беспокойным сном.
А вечером в Лениной квартире собралась извечная шумная компания. Кирилл намеренно явился последним, чтобы избежать мучительных ожиданий и необходимости нарезать ингредиенты для салатов. Кирилл с детства не переносил коллективного труда: это претило его природе. Ему всегда казалось, что гораздо проще самостоятельно убрать квартиру, нежели, приняв на себя незавидную роль члена семейной бригады, выполнять материны гневные команды, зачастую иррационального свойства, и выслушивать отцовские оскорбительные реплики в свой адрес. «Мама, давай лучше я сам все сделаю, когда вы с папой послезавтра уедете на дачу», - умолял Кирилл-подросток накануне уборочного дня. «Знаю я, как ты сам все уберешь, лентяище!» - отмахивалась от него мать. Надо сказать, что после окончания школы и поступления в университет Герцена Кириллу удалось-таки отгородить себя от раздражающего вида семейной деятельности, однако неприятный осадок все равно остался.
Совместное приготовление пищи для пьянки тоже вызывало у Кирилла как минимум недоумение, посему, когда приятели пытались привлечь его к этому ужасному занятию, он обыкновенно придумывал себе кучу важных дел, вследствие которых он бы никак не смог подойти заблаговременно и помочь хозяину или хозяйке. Как правило, приятели Кириллу верили, и проблем не возникало. Вот и в этот раз наш герой не стал изменять своему давнему правилу и подъехал к Лене к началу 11-го.
К его приходу в комнате Бориса Теплякова был уже накрыт праздничный стол, а гости успели даже приступить к новогодней трапезе.
- Князь Подмышкин, привет, дорогой, как ты вовремя пришел! Все готово, раздевайся и присоединяйся к нам! – с неожиданным теплом проговорила Лена, открыв ему дверь.
Это внезапное тепло, исходившее от нее, передалось вдруг и Кириллу, и он почувствовал, что и сам счастлив ее видеть. Одетая в невероятной красоты длинное черное платье (скорее всего, то самое, что купил ей отец в Москве), Елена выглядела восхитительно-изящной, а лицо ее излучало радость предстоящего веселья.
«Что со мной? – подумал Кирилл. – Куда делась моя ненависть? Как же я теперь?.. А, может, ну все это!.. Черт возьми!»
Когда Кирилл разделся и вошел в большую комнату, его приветствовал оживленный веселый гул. Нельзя было не почувствовать той удивительной атмосферы свежести и задора, что царила в комнате; Кириллу было крайне приятно ловить эту чудесную энергетику. Он в растерянности озирался, силясь понять, что именно изменилось в устройстве мира и почему галдящая компания совсем не раздражает его. Даже елка, установленная у окна, - и та не вызывала столь знакомого ему новогоднего уныния. Он опять чувствовал себя своим в этой компании, а компания с радостью принимала его обратно. Он был рад видеть этих людей и они были ему рады.
Кирилл сопоставил цель своего приезда с этими странными изменениями и – жгучая боль пронзила его несчастное сердце. Кириллу дико захотелось плакать.
«А не повредился ли я окончательно в уме? – спрашивал себя он, с трудом сдерживая вот-вот готовые выступить на глазах слезы. – Что теперь? Господи, как же я запутался…»
- Кирилл, садись сюда! – произнесла Лена, указывая на пустой стул, стоящий между стульями Хари и Ильина. (Теплякова, Чужестранцев и Дурилов расположились на диване – остальные сидели на стульях).
- Бери салатики, ха-ха-ха, вот этот Ванюша сам готовил! – завопил Дурилов.
- С чем это? – машинально спросил Кирилл.
- С говном, ха-ха-ха! С чем же еще, раз я готовил! А-ха-ха-ха-ха! – отвечал сотрясаемый смехом Иван. – Да, кстати, с тебя штрафной! Говори тост! Сейчас Ванюша тебе винишка нальет. Или тебе чего другого? Водка? Пиво с боярышником?
- Вина…
- Вот и отлично, Ванюша угадал, ха-ха-ха-ха! Давай, вставай и говори!
Кирилл встал и поднял слегка дрожащей рукой бокал.
- Елена Борисовна… Леночка… я… - начал он было, но тут же запнулся, удивившись мягкости своего голоса.
- Да не волнуйся, ты, Кирюха, все свои! – подбодрил его Дурилов.
- Леночка, я хочу поднять бокал за тебя… Ты… очень… талантливая и красивая. Я расстроен, что ты больше не будешь учиться с нами… Без тебя будет грустно…
- Я сейчас запл`ачу! – не замолкал Иван. – Это так трогательно! Молодец, Кирюша, давайте выпьем! Ха-ха-ха!
Все выпили.
- Спасибо вам огромное, Кирилл Андреевич, - поблагодарила Кирилла Елена. – Мне очень приятно. Правда. И всем вам, ребята, огромное спасибо за то, что вы есть и за то, что вы сейчас здесь! Вы самые хорошие друзья на свете, и я благодарна судьбе за то, что она устроила мне это испытание с Марией и Вадимом, ведь если бы не их предательство, я бы никогда не попала на матфак, а не попав на матфак, я никогда не узнала бы таких замечательных людей, как вы. Ребята, поверьте, мне было очень, очень больно, когда я застала Машу с Вадимом (простите, что я опять о своем). Я не знаю, как я перенесла эту катастрофу. Я как вспомню эти выпускные экзамены… за одной партой с ней, мне дурно становится. Да, мы сидели по-прежнему за одной партой, а на экзамене по русскому языку и литературе даже проверили друг другу сочинения. Обе писали по Достоевскому и обе получили 5/5. Мы делали вид, что ничего не произошло и улыбались… Ах, это только в фильмах герои после измены кидаются друг в друга предметами и рвут на себе волосы – в реальной жизни все просто делают вид, что ничего не произошло. Благо хоть на выпускной вечер она не пришла. Мероприятия такого плана унижали ее, потому что заставляли «понижать свой интеллектуальный уровень». Это ее слова. Она вообще ни с кем, кроме нас с Родей, не общалась в классе. Говорила, что общеклассные вечеринки – это прямой путь к деградации… Она… она очень странная: жестокая, заносчивая, чудовищно избалованная, но пугающе красивая во всех смыслах этого слова. Ее душевный мир настолько тонок, извилист, что его невозможно понять, его можно только без конца исследовать, восхищаясь его красотой и ужасаясь его глубине… Кажется, я слишком увлеклась, простите. Мы сейчас говорим не о Марии, а о нас, друзья. Да, мне тяжело дался разрыв с Марией, но поверьте (я нисколько не лукавлю сейчас), это действительно стоило пережить ради знакомства с вами! Мы все такие разные, но мы как… как команда! Боже, как глупо звучит! Ребята, но честно… Вы необычные, вы интересные, вы классные! И мы останемся друзьями, несмотря на мой уход из Герцена. Мы продолжим встречаться здесь! Ведь так?
- Да, конечно, естественно, - доносилось со всех сторон.
Кирилл обнаружил, что выслушанный им монолог о Марии почти не вызвал у него ревности. Он скорее сочувствовал Елене.
«Уж не разлюбил ли я ее?» - спросил он себя.
- А я тоже документы забираю, - сказал вдруг Ильин и сделал резко несколько глотков вина.
Все моментально уставились на Ильина. Его суровое лицо, как обычно, не выражало ничего особенного, а тон его не выдавал никакого волнения – Илья лишь сутулился чуть больше, чем обычно, и иногда тяжко вздыхал.
- Ты? – с недоверием прошептала Лена.
- Да, я, - согласился Илья.
- Ты что, осел? – закричал Дурилов. – Тебе-то какого хрена?
- Ну, я много размышлял. И понял, что… занимаю не свое место. Пойду в армию.
- ЧЕГО?!!
- Чего-чего! Не математик я. И уж тем более не педагог. Какой из меня, косноязычного, к чертовой матери, педагог?! Я и в школе-то по математике был едва ли не хуже всех… Но беда в том, что по остальным предметам я был еще хуже. А в армию-то – страшно (покажите мне хоть одного старшеклассника, не запуганного армией!), да и мамка талдычит: «Иди учиться, иди учиться...» И учителя в школе на мозги капают: «В прошлом году поступило 99 процентов выпускников, в позапрошлом – 98…» И как-то вот сложилось у меня этакое неверное понимание всей этой системы: вроде как если в вуз не поступишь, то уже недочеловек. Ну, я подумал тогда немного, трезво оценил свои способности и пошел к директору целевик просить. Собственно, он мне целевик выдал, и я поступил. А смысл-то? Сначала я думал, что как-нибудь закончу, ведь и совсем тупые иной раз заканчивают, а я упорный. Но потом я на Лену посмотрел, послушал ее доводы – и понял, что занимаюсь херней. Обидно, что из-за меня кто-то, действительно хотевший здесь учиться, не прошел… Еще мне вдруг противно стало оттого, что все так армии боятся. Я не хочу ее бояться… И, кажется, не боюсь уже почти… Смирился.
- Ты ебанулся?! Ты совсем осел тупожопый?! С чем ты смирился? Сдавай сессию, не дури! – восклицал Иван.
- Нет, а что!.. Я парень здоровый, выносливый, не дохляк. Я же занимался легкой атлетикой, на лыжах катался… Что бы мне в армию-то не пойти? Каждый нормальный мужик должен отслужить в армии, вот я и пойду. А там что… Ну, отслужу, пойду работать куда-нибудь… Руки есть, ноги есть, что еще… Мамку подготовить только надо морально, но это уже частности.
Ильин говорил монотонно, опустив голову и как будто бы грубо. После его слов воцарилась гробовая тишина.
- Давайте выпьем за Илью! – предложил Родион через некоторое время своим любимым важным тоном. – Его поступок достоин уважения. Сейчас практически не осталось таких, как ты, Илья! Я горжусь тем, что сейчас сижу с тобой за одним столом. Серьезно. Это, наверное, звучит весьма высокопарно, но это ведь так!
- Супер-парень! Браво, Илья! – прокричал Харя, вскидывая от волнения ручонку.
- Браво, Илья! – повторила Елена.
- Уважаю, - протянул по-женски Юрик.
Выпили.
- Кстати, я тут вот посчитал, - сказал вдруг Илья абсолютно не в тему. – Если папа, мама, бабушка, дед и мамина подруга Алла поздравят меня с Новым годом деньгами, то уже весной я смогу купить то, что хочу.
Кирилл выбежал на лестницу и нервно закурил. Ему сделалось тоскливо: казалось, что приятный, веселый мир, мир молодости, задора и бурной устремленности к прекрасным идеалам, вновь открывшийся ему буквально двадцать минут назад, начал рушиться на его глазах.
«Лена ушла из университета, Ильин уходит из университета… А кто остается? Харя, которого тоже вот-вот отчислят? Юрик? Разве что Дурилов со своими песнями. На что он мне? И ведь уходят они из лучших побуждений, они оба чудовищно правы в своих рассуждениях, - бормотал себе под нос Кирилл. – Я бы никогда так не смог: взять и заявить при всех, что выбор мой неверный, а потом плюнуть на все и начать все заново. Можно подумать, я вижу себя учителем математики! Конечно, нет, какой из меня учитель! Тьфу, мерзость! Я просто хожу в универ, потому что это дает мне определенный статус, хотя я давно уже не учусь… Не учусь, а признаться себе в этом боюсь… не разумнее ли забрать документы и пойти работать?.. и искать, искать себя! Но мне страшно что-то менять, мне нужен статус, я уцепился за этот статус и сам себе не признаюсь, что этот статус мною уже почти утрачен. Да и какая теперь разница! Боже мой, как я запутался! Ведь я вообще пришел сюда с другой целью, и я должен думать не о забранных Леной и Ильиным документах, а о своей главной цели… Как же я это смогу?! Как, как, КАК?!!»
Он схватился за голову в отчаянии.
Когда Кирилл вернулся в комнату, Родион Чужестранцев заканчивал красочный рассказ о том, как в прошлом учебном году он чуть было не вылетел из своего университета, не сдав с первого раза высшую математику. Повествование дополнялось пылкой жестикуляцией и колкими эпитетами в адрес преподавателя. Все, улыбаясь, слушали.
- Ты просто, Родя, все неверно сделал! – закричал Дурилов, когда Чужестранцев закончил свою речь. – Тебе нужно было выйти к доске, положить руку на грудь, ха-ха, и сказать, ха-ха: «Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, а-ха-ха-ха, ИЕГОВЫ, что, ха-ха-ха, что треугольник АВС равен треугольнику, а-ха-ха-ха-ха, А-штрих В-штрих С-штрих, а-ха-ха-ха-хах, мало букв в алфави-и-и-и-и-те-е-е-е! А-а-а-х-х-х-х-х-а-а!
Последние слова Дурилова уже потонули в общем хохоте (Кирилл тоже хохотал как безумный), а сам Иван вообще чуть не задохнулся от восторга.
- Нас что, лечат люди, верящие в богов на Олимпе? – спросил Харя, когда все успокоились. Вопрос был лишен иронии.
- Тебя – да, - ответил ему Юрик стервозным тоном, и новая волна истерики накрыла всех.
Лена подала горячее.
«Что делать? – вновь завертелось в голове у Кирилла. – Мне так хорошо сейчас с ними, так весело… Разве я теперь смогу?»
Он крепко сжал в потной ладошке нож и вознес его над тарелкой. Страх парализовал Кирилла. Он переводил взгляд с ножа на кусок мяса на своей тарелке и чувствовал, как холодный пот выступает на его лбу. Наконец, он решился и с ненавистью воткнул нож в несчастное мясо. Этот странный его маневр привлек Ленино внимание.
- Князь Подмышкин, вы что это сделали? Вы хотите нас убить? – засмеялась она. – Вы что, из Князя Подмышкина превратились в Князя тьмы? Князь Тьмышкин!
У Кирилла от ее слов потемнело в глазах. Он весь побледнел и с трудом сдерживал дрожание членов.
- Кирилл, с тобой все в порядке? – поинтересовался Юрик. – У тебя нездоровый вид. Может, врача? Впрочем, у нас есть Родион. Родион, помоги Кириллу!
- Я же не офтальмолог, - отмахнулся Чужестранцев.
Все загоготали.
Кирилл снова побежал курить.
- Бросьте! С ним все нормально. У него просто никотиновая зависимость, - услышал он уже возле двери голос Чужестранцева.
Выйдя на лестницу, Кирилл долго смотрел в окно, пытаясь настроить себя на правильный лад, но ничего не выходило: вся его ненависть куда-то улетучилась. Кирилл пытался вспоминать самые обидные Ленины выходки, намеренно воссоздавая в памяти все малейшие детали; он прокрутил в голове кучу различных неприятных случаев с Лениным участием, но раздражение, которое он испытывал, вспоминая эти эпизоды, было настолько незначительным, что ему даже делалось неловко перед самим собой за такую эмоциональную тупость. Он выкурил несколько сигарет подряд, и его затошнило от табачного дыма.
«Все пошло не так…» - твердил он себе и еще больше злился на себя.
Потом он распахнул окно и высунулся в пустоту.
«А, может, покончить все сейчас? - мелькнуло в его голове. - Шагнуть в никуда… И не надо ничего делать…»
Неожиданно на лестницу вышла Лена. Кирилл испуганно захлопнул окно, как горе-школьник испуганно захлопывает порнографический журнал, когда в комнате неожиданно появляется кто-то из взрослых.
- С тобой все в порядке? – спросила Теплякова.
- Не знаю, - честно признался он.
- Ты здоров?
- Думаю, что да.
- Кирилл, я хотела тебя спросить… Ты общался с Юлей после того, как мы отмечали день моего рождения?
- Общался, но не так, чтобы серьезно разговаривать… просто пересекались.
- Как она?
- В смысле?
- Ты знаешь, Кирилл, что я имею в виду. Я уверена, что она говорила обо мне с тобой.
- Говорила, - подтвердил Кирилл.
- Ей плохо?
- Да. И она рада, что ты забираешь документы. Она ходит вся мрачная и плачет, когда говорит о тебе.
- Это так печально, Кирилл… Мне так жаль ее… Но ведь я ни в чем не виновата перед ней… Или ты считаешь, что виновата?
- Нет, не виновата, наверное… Ты же не влюбляла ее в себя…
- Возможно, мне нужно было раньше заметить ее любовь и попытаться прекратить все сразу… Хотя как? Ах, самое противное, что мне еще и приятно. Ведь всегда же приятно, когда тебя любят. Человек – дрянь, и никуда от этого не деться. Все мы полны дерьма, Кирилл. А с Юлей получилось и глупо, и обидно… Знаешь, почему? Потому что она сама себе выдумала эту любовь. Ей захотелось чего-то нового, непохожего, и она решила… побыть лесбиянкой… Но беда в том, что выдуманное ради позерства перед самой собой чувство вдруг разрослось неимоверно и стало самым настоящим… Мы с ней не годимся друг для друга, это ясно как божий день.
- Люди часто сначала выдумывают любовь, а потом действительно влюбляются, - заметил Кирилл.
- Верно. Так часто бывает, особенно с теми, кто болезненно переживает свою обыкновенность… Юлю нельзя назвать обыкновенной, но она считает себя таковой. Бедная Юля! Она со временем действительно отупеет в своем вранье и действительно окажется в итоге послушной женой при недалеком муже, не более. А она талантлива. У нее душа красивая. Она прекрасно поет… Правда, звук слишком открытый, я бы прибрала… Но тем не менее, она могла бы многого достичь как певица, если бы связалась с нужными людьми… Но отец ей не позволит такой роскоши, а сама она не станет перечить отцу. Вот так таланты превращаются в серую посредственность.
Лена пустилась в философские рассуждения, но Кирилл ее не слушал, он думал о своем плане и о необходимости действовать.
- Главное достоинство современного человека – верховное человеколюбие, прости за тавтологию, - говорила Лена (Кирилл не заметил, как она успела сменить тему). – Вот Юрик недавно с пеной у рта доказывал, что каждое новое поколение гораздо хуже предыдущего. Это полнейший бред. Человек становится лучше, только дурак станет это отрицать. Вот взять, к примеру, поколение наших бабушек и дедушек. Они же все настолько правильные, что готовы за несоответствие этой их правильности безжалостно расстреливать миллионы. И я не уверена, что расстрел миллионов здесь метафора. Они бы и расстреливали, дай им только в руки оружие. Достаточно послушать их суждения. Тебе доводилось сидеть со стариками за одним столом на каком-нибудь мероприятии? Они, когда выпьют, поголовно становятся агрессивными, глупыми, машут руками, орут во всю глотку. Их любимое выражение: «Сталина на вас нет!» И это отнюдь не просто реакция на алкоголь. Они действительно считают, что за вольнодумство нужно сажать в тюрьмы. Их раздражает наша осведомленность, наша возможность быстро получать любую информацию через сеть, наше свободомыслие. Они думают, что мы развращены, когда мы просто проинформированы. И, конечно, они считают, что они чище и выше нас. Они все очень любят людей и кичатся этим, но человека – че-ло-ве-ка! – они ненавидят. Понимаешь разницу? Они гордятся тем, что в студенчестве за еду работали в колхозе, тем, что в молодости перевыполнили план на заводе, тем, что сейчас состоят в каком-то там добровольном отряде, но они готовы отвергать своих детей и внуков за несоответствие своим идеалам. А идеалы эти сформированы их ущербными ведомыми сознаниями. Кирилл, пожалуйста, не подумай только, что я считаю всех пожилых людей жестокими и тупыми… Нет, есть и исключения. Некоторые старики очень и очень талантливы, многогранны… Например, моя бабушка…
Слово «бабушка» произвело неожиданный эффект. Кирилла как обухом огрело. Губы его задрожали… Не помня себя от ужаса, он поднял руку, словно останавливая таким образом Ленин словесный поток, и едва слышно произнес:
- Где твоя собака?
- У бабушки, - ответила Лена с изумлением: она не понимала, зачем он перебил ее ради какой-то ерунды.
- КАК У БАБУШКИ?
- Собака боится петард. А тут еще столько народу… У бабушки ей спокойнее.
- Надо же… Как странно…
- Ничего странного, многие животные плохо переносят Новый год… Ладно, Кирилл, я пойду к гостям, а ты как хочешь.
- Я останусь покурить еще…
Теплякова ушла.
«Все совпало, значит, выхода нет, - лихорадочно шептал он, снова закуривая. - Как я это сделаю? Как? Как во сне? Ладно, смогу… Сейчас нажрусь как свинья, и будь, что будет! Пора конча-а-а-а-ть… Жалко, что я ни строчки больше не помню из этой наркоманской песни про Фрейда… Там точно было что-то про левитацию рук. «У меня поднимаются руки» или «Рука моя взлетает»… Не могу вспомнить. Странно. Почему Фрейд? Господи, какая разница! Послушаю-ка гносиенну № 3…»
Кирилл достал ледяными пальцами плеер из кармана и включил нужный трек, но не успел он прослушать и восьми тактов, как невыносимая злость овладела им. Он распахнул окно и с ненавистью швырнул плеер в темноту.
Дальше все происходило как бы само собою… За двадцать минут до полуночи Кирилл начал целенаправленно нажираться: бокал за бокалом – и в итоге новогоднее поздравление президента он смотрел уже окончательно пьяным. Потом били куранты, все пили шампанское, поздравляли друг друга… Кирилл незаметно встал со своего стула и отправился на кухню искать инструмент для дела. Поиск не составил сложности, и обратно в зал Кирилл вернулся уже с запрятанным в широкий карман старомодных брюк острым ножом.
Он помнит, как заветные слова сами произнеслись, словно и без его участия:
- Лена, давай отойдем в твою комнату. Я хочу тебя поздравить, - сказал отделенный от тела голос Кирилла.
- А при всех нельзя? Там что, что-то неприличное? – спросила Лена и залилась радостным смехом.
- Нет, но нужно один на один, - твердо ответил Кирилл и окончательно перестал что-либо понимать.
Еще утром Кирилл подумал, что в ответственный момент полезно было бы вспомнить Санька, чтобы набраться должной уверенности в собственных возможностях (в случае с блендером такой ход великолепно сработал), но в Лениной квартире Кирилл почему-то напрочь забыл про Огрурцова. Впрочем, это к лучшему.
Оказавшись с Тепляковой один на один, Кирилл не стал долго готовиться: он просто достал нож и ударил им Лену куда-то в плечо (он, безусловно, целился в сердце, но его правая рука отказывалась слушаться хозяина). Теплякова упала на пол, и ее падение уверило Кирилла в успешности всей операции: мертвецки пьяный, он не успел сообразить тогда, что от ранения в плечо не умирают. «Готово…» - прошептал он, но тут же увидел, как в комнату вбежал Чужестранцев. Следующим, что почувствовал Кирилл, был сильнейший удар по лицу. Кирилл потерял сознание.
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Когда он пришел в себя, то обнаружил, что лежит на диване в Лениной комнате. Лена (живая!), Родион и все остальные стояли рядом с диваном и мучительно молчали.
- Пиздец, надо ж было так нажраться! – нарушил наконец тишину Иван.
- Да уж, - согласился Родион.
- Лена, ты точно в порядке? – спросил Юрик Теплякову. – Может, скорую вызовем? У тебя кровь…
- Не надо скорую, - резко перебил Юрика Родион. – Если мы вызовем скорую, то этого кретина заберут в ментовку.
Кажется, все были согласны с Чужестранцевым. Кирилл отрубился.
Краткая информационная справка о дальнейших судьбах героев настоящей книги
Елена Борисовна Теплякова
В июне 2005-го поступила в Санкт-Петербургский университет культуры и искусств на факультет музыкального искусства эстрады и художественной коммуникации (что такое художественная коммуникация, не знает даже декан факультета).
В новом университете не поладила с однокурсницами, зато очень близко сдружилась со своим педагогом по вокалу – Зоей Владимировной Гессель, эксцентричной особой с сомнительной репутацией.
В 2008-м устроилась работать в бюджетное заведение для трудных подростков и так увлеклась этим невероятно трудным и неблагодарным делом, что решила посвятить ему свою жизнь. Надо сказать, что вокально-инструментальные ансамбли из трудных подростков под руководством Елены Борисовны Тепляковой быстро стали занимать призовые места на серьезных конкурсах, что вызывало удивление и уважение у опытных коллег.
В 2010-м закончила СПбГУКИ.
Сейчас дописывает кандидатскую диссертацию, тема которой связана с музыкальным воспитанием особой группы подростков, и выступает с музыкальным коллективом своего отца как вокалистка.
О ее личной жизни доподлинно ничего не известно: одни говорят, что регулярно видят Елену с Зоей Гессель, другие приписывают ей тайный роман с одной из своих воспитанниц, третьи же и вовсе называют ее асексуалкой и синим чулком.
Ирина Олеговна Теплякова
Летом 2007-го вернулась на Родину.
Боялась множественных конфликтов с дочерью, но страхи оказались напрасными: между Ириной Олеговной и Еленой быстро наладились удивительно теплые отношения.
Boris the Warmest
Испугался, когда узнал, что дочь будет обучаться в классе у Зои Гессель, однако быстро сообразил, что Елена достаточно умна, чтобы не попасть в историю.
В 2007-м встретил жену из США. Был более рад ее приезду, чем не рад.
Сейчас продолжает музыкальную деятельность.
Певица Светлана Макаровна
Летом 2005-го вышла замуж и переехала в Москву, уступив место вокалистки в группе Бориса Теплякова Елене Тепляковой.
Родион Чужестранцев
Выбрал гинекологию.
Душевной гармонии пока не обрел, но обязательно ее достигнет.
Илья Ильин
Купил заветную игрушку весной 2005-го и сразу же отправился в армию.
После армии планировал, что называется, пожить для себя, но быстро попал под каблук властолюбивой женщины.
Сейчас воспитывает троих детей: двойняшек Аню и Марину и младшего Сережу.
Юрик-староста, Иван Дурилов и Таня Пальцева
Успешно закончили РГПУ имени Герцена в 2008 году.
Таня и Юрик пошли работать в школы, а Иван устроился грузчиком в гастроном №22 на улице Герцена. (И что же теперь, Илья Муромец будет произрастать из этого?)
В целом, все трое счастливы.
Роберт-Харя
Был отчислен из РГПУ имени Герцена в 2005 году сразу после сессии (что характерно, из-за физкультуры) и решил переехать в другой город.
Информация о нынешнем его месте проживания отсутствует.
Юлия Евгеньевна Князько
В 2006 году случайно попалась на глаза отцу в мирском костюме, в результате чего тайна спортивной сумки была раскрыта. Евгений Князько вышвырнул дочь из дома и проклял.
Юля поселилась у своей тетки, забрала документы из университета и устроилась работать официанткой в дорогой ресторан.
В 2009-м году помирилась с отцом и переехала в родную квартиру.
В 2010-м поступила в театральную академию.
Сейчас помогает отцу в разработке проекта школы актерского мастерства.
Евгений Князько
В 2006-ом году раскрыл дочерний обман и проклял Юлию, запретив своим матери и жене упоминать вслух Юлино имя.
В 2009-м попал в автоаварию и пережил клиническую смерть.
После возвращения из больницы в корне пересмотрел свое понимание жизни и религии. Долго стоял на коленях перед матерью, дочерью и женой, моля о пощаде.
Был всеми прощен, но с женой развелся. Когда Александра переезжала в квартиру своего отца, Евгений вручил ей весьма приличную сумму денег «за моральный ущерб».
Помог дочери поступить в театральную академию.
Сейчас планирует открыть школу актерского мастерства для одаренных детей.
Константин «Jesus» Грязькин
Осенью 2010-го познакомился с девушкой из хорошей семьи.
Сейчас женат, острижен, работает главным менеджером отдела продаж в фирме среднего масштаба, готовится стать отцом.
Мария Морозова
В 2009-м рассталась с Вадимом.
В 2010-м была издана ее книга «Боль и наслаждение одной скромной девочки». Книга имела огромный успех. Мария стала знаменитой.
Сейчас работает иллюстратором в приличном издательстве и часто появляется на экранах телевизора в качестве участницы разнообразных ток-шоу. Славится радикальностью своих высказываний.
Вадим Сурков
В 2009-м изменил Марии, за что был нещадно послан.
Сейчас работает чем-то вроде музыкального программиста и борется с чудовищным ожирением.
Санек Огурцов
Долго занимался самогипнозом, но все равно остался импотентом.
Летом 2005-го был отчислен из РГПУ имени Герцена за профнепригодность.
В 2006-м был послан Зульфией.
В 2007-м впал в декаданс.
В 2008-м вышел из декаданса.
В 2009-м впал в декаданс.
В 2010-м вышел из декаданса.
В 2011-м впал в декаданс.
Сейчас наблюдается период ремиссии.
Зульфия
В 2006-м году позвонила Александру Огурцову и сказала следующее: «Сашка, прости, но мы больше не увидимся. Я скоро выхожу замуж за Володю. Помнишь, ты его видел как-то у меня в гостях? Я с ним уже полгода встречаюсь, и у нас будет ребенок. Прости, что не сказала раньше… Я боялась ранить тебя».
Сейчас воспитывает сына.
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………
Ураган Кирилл, прошедший 17 – 19 января 2007 г. над большей частью Европы, вызвал как минимум 34 человеческие жертвы, причинил большой материальный ущерб, вызвал сбои в работе авиации и железнодорожного транспорта, временные перекрытия автомагистралей и мостов.
|
